* * *
Молодой аббат, утонченно красивый и надушенный, вручил графине де Пейрак пушистую белую кошку с шелковым ошейником, расшитым изумрудами. Крайне удивленная, Анжелика взяла кису на руки, почти бессознательно погладила и, наконец-то, обратила на нее внимание. — Что это за маленькое сокровище, преподобный отче? — Его Высокопреосвященство прочит мне титул архиепископа, а вам, мадам, передает свою любимую кошку, Юдифь. — Его Высокопреосвященство что-нибудь передали еще через Ваше будущее Преосвященство? — Ничего, мадам, больше ничего, — усмехнулся будущий архиепископ. Анжелика предложила аббату глинтвейн и сладости, а кошку спустила на пол знакомиться со своим новым домом. Кажется, это была именно та Юдифь, которая сблизила Анжелику с кардиналом почти полгода назад… Всего полгода назад — а какое важное место он с тех пор занял в ее мыслях, если не в сердце! Преподобный отец ответил на расспросы графини о здоровье Его Высокопреосвященства, обязался передать кардиналу ее благожелания, пригубил глинтвейн и собрался было покинуть графиню. Молодая женщина тщательно скрывала раздражение. Подарок кардинала выглядел одновременно как ностальгия и как насмешка — этому аббату предстоит стать даже не приором или епископом, а архиепископом, а ей, Анжелике, уготована роль украшаемого драгоценностями развлечения. Всерьез ее воспринимать никто не собирается. Если раньше Анжелике хотелось оказаться рядом с Мазарини, чтобы разделить его одиночество, то сейчас — только чтобы выцарапать глаза или стукнуть чем-нибудь тяжелым. Анжелика попросила аббата немного задержаться. Она неожиданно вспомнила о золотом, инкрустированном рубинами помандере из вещей мужа, вложила в дольки этой безделушки различные пахучие вещества, которые любила сама, и вместе с корзинкой свежих фруктов, привезенных из погребов Юга, передала Его Высокопреосвященству с пожеланиями bon appétit. Вот так. Ответит ли Мазарини? Анжелика гадала, но не загадывала. Если Мазарини находит силы для таких подарков, как кошка, то его здоровье не так уж плохо. Однако все более и более высокопоставленные лица прибывали в Венсенский замок попрощаться с кардиналом*. Уже даже члены королевской семьи навестили его, кроме самого короля с супругой и кроме королевы-матери, которая, по слухам, все время тайно находилась подле кардинала. Неожиданно в дю Ботрей явился сам Пегилен де Лозен. За ним следовало четверо лакеев, несущих своеобразный портшез. Под драпировкой ткани оказался крепко привязанный кожаными ремнями мраморный бюст кардинала Ришелье — тот самый, работы Бернини из кабинета кардинала Мазарини. — Его Высокопреосвященство передал вам это, — сообщил Пегилен Анжелике. Он явно любопытствовал. Такого подарка Анжелика точно не ожидала. — Я действительно обратила внимание на этот бюст, но неужели кардинал об этом помнит, тем более в такие дни? — Наш друг Дегре однажды верно заметил, что кардинал Мазарини не настолько стар, чтобы не запомнить вашего посещения. Анжелика задумалась. Пожалуй, кардинал и вправду отдавал должное ее женственности, хотя она стремилась завоевать его уважение, и не заведи она разговор о муже, ее отношения с кардиналом и доселе оставались бы дружескими. Об этом-то он ей напомнил, прислав холеную кошку. — Допустим, месье. Но как вы вдруг стали конфидентом Его Высокопреосвященства? И что означает это послание? — Откровенно говоря, я не знаю, моя прекрасная Анжелика, — Пегилен усиленно изображал простодушие. — Быть может, Его Высокопреосвященство напоминает вам о вашей с ним дружбе и просит прийти к нему попрощаться? — Но все же объясните, будьте любезны, как вам достался этот Ришелье? Однажды мне уже пришло подложное приглашение от Мазарини. Может, и вас обвели вокруг пальца? Месье, прошу меня извинить за такое предположение, однако кто-то определенно строит против меня козни и вполне мог бы попытаться использовать вас. — Подозрительность вам не к лицу, мадам, — вернул он ей ее недавнюю фразу. — Пожалуй, вы правы. Дождавшись, пока развяжут мраморного Ришелье, Анжелика указала поставить его на пустующую каминную полку. — Нужно сегодня же найти для него надлежащий постамент, а то наберется сажи**. Когда установили бюст, Анжелика проследила, как лакей принял от посетителя плащ, перчатки и шляпу, как другой по ее знаку принес угощение, распорядилась придвинуть маленькую переносную жаровню ближе к гостю и расслаблено откинулась на спинку кресла. Пегилен всей свой позой перенял ее манеру. — Анжелика, позвольте полюбопытствовать вашим нарядом к маскараду… Или вы собираетесь и впредь игнорировать наш королевский двор? — Увы, месье! — легко ответила Анжелика. — Я опять в королевской немилости, и все, что мне остается, — это карнавальные гуляния в Париже. — О, вы не пожалеете! Сладкие вафли, глинтвейн, толпа зевак, в которой можно потеряться напрочь, балаганы, зрелища, иллюминация — и тут удары церковных колоколов, и все веселье враз прекращается, начинается Великий пост, — в голосе Пегилена и отразилась и сладость патоки, и живость развлечений, и суровая мрачность колокольного звона. — Вы живописали так, будто речь о Золушке и превращении кареты обратно в тыкву. — Вы знаете месье Перро? Он переложил эту сказку куда менее кровожадно, чем ее рассказывают в народе. — Месье Перро? Нет, впервые слышу это имя. Но он, наверное, очень добрый человек. — Он выступает у Сафо, Мадлен де Скюдери. — Вы посещаете жеманниц? — Ах, моя драгоценная Анжелика, — с ужимками начал Пегилен, да так, что Анжелика прыснула, — есть мало более любезных сердцу, — гасконец выразительно взвил воздушный поток от своих кюлот, — дам, чем те, которые мнят себя выше плотских страстей, но затем отдаются им так, что ни одной тигрице и не снилось в ее самых откровенных снах. Пегилен оставался Пегиленом, и в то же время Анжелика восхитилась тому, как изящно и непринужденно он вернулся к дружественной болтовне и фривольности, будто размолвки, настойчивой с его стороны, никогда и не было. А настаивать на ответе о Мазарини и Ришелье — разве был в том толк, если Пегилен решил молчать? Фортуна выдала Анжелике не самые сильные карты, и особым мастерством игры женщина не обладала. Она могла вести только осторожную игру доступными ей способами и рассчитывать на изменения. * В те времена смерть воспринимали по-другому, о ней говорили довольно спокойно прямо в глаза умирающему, не делая вид, будто он выздоровеет и будет жить сто двадцать лет. Олимпия де Суассон проявляет эгоизм и легкомыслие, избегая умирающего дяди, но ее можно понять: люди того времени еще не умели в массе своей (кроме монахов) находиться наедине с собой — в данном случае не в физическом уединении, а во внутреннем, чтобы не разделять бремя умирающего, находясь рядом с ним. А сопереживать предсмертные дни Олимпии действительно не хотелось. ** Мрамор — очень пористый материал и вбирает из воздуха буквально все. Например, в современных больших городах в церквях устанавливают иконостасы из песчаника, который хорошо чистится-моется и похож на мрамор, но не из самого мрамора. И камины облицовывали преимущественно темным мрамором, а не светлым.Данайцы
25 марта 2024 г. в 01:54
От слов короля земля зашаталась под ногами Анжелики, в глазах потемнело. Женщина смотрела на монарха и на себя как будто со стороны. Это чудовищно и это правда.
Ее душа раздвоилась. Анжелика понимала, что главное в сказанном — то, что король поставил крест на любых разговорах о судьбе ее мужа, и теперь граф де Пейрак в лучшем случае останется в Бастилии. Но по-настоящему потрясло ее другое — то, что кардинал Мазарини, которого Анжелика считала великим человеком и своим почти старшим другом, в чью симпатию и нежность к ней она верила, кардинал обошелся с нею так подло. Ни надежды, ни веры.
— Дорогая моя, вы нас покидаете? — Олимпия де Суассон приобняла Анжелику, удерживая ее на месте. — Неужели вы не хотите дождаться вечернего представления? Пойдемте, скоротаем время за картами и заодно перехватим что-нибудь вкусненькое!
— Сожалею, мадам, однако я должна ехать домой. Страшно разболелась голова, и как бы не началась мигрень.
— Как жаль. Надеюсь, вы скоро поправитесь и сможете навестить моего высокопреосвященного дядюшку. Дни его, увы, истекают.
— Неужели все так плохо?
— И даже хуже. Но мне настолько тяжело видеть его страдания, что я вынуждена покинуть его, иначе просто сойду с ума. Может, хотя бы вы сможете утешить его на смертном одре. Он, кажется, расположен к вам не на шутку.
Сердце Анжелики сжалось от сочувствия, и одновременно поднялась волна отвращения к себе за глупую привязанность, самообман и неуместность порыва бежать к умирающему. Он-то точно не нуждается в ее сопереживании.
В таких расстроенных чувствах Анжелика вернулась домой, и как ни старалась взять себя в руки, все равно не могла отбросить тщетные терзания. Она так ошиблась в кардинале и в его отношении к ней! А ведь он прямо говорил, что в его сердце нет привязанности ни к кому, и ей не следовало обманывать себя. Он скоро умрет, а между ними последним аккордом останется его подлость и ее самообольщение.
Переживания о судьбе мужа удивительным образом отошли на второй план. Его драма может стать трагедией, и ничего, во всяком случае сейчас, невозможно с этим поделать. И мысли вновь обращались к поступку Мазарини и его скорой смерти. Неожиданно Анжелику осенило: ведь если кардинал решил запугать ее в момент сомнений, значит, он и в самом деле захотел освободить Жоффрея для борьбы с Фуке, иначе к чему вся эта затея? Или же ему просто захотелось вот так жестоко поиграть с Анжеликой, как кот с мышью, и посмотреть на ее метания?
Что касается судьбы мужа, то карта Мазарини практически бита самой судьбою, и ей, Анжелике, следует подождать, пока король назначит нового первого министра, который наверняка будет кем-то из высшей знати королевства, а не из буржуа, как Фуке, и тогда попытать удачи еще раз.
Так прошло около недели. Приходил адвокат Дегре с новостями о графе де Пейраке — о том, что новостей, к счастью, не было, кроме той, что рана заживает удовлетворительно. Франсуа Дегре согласился с тем, что мадам графиня пока что не имеет возможности сделать ход, который бы не уронил ее значение в глазах сильных мира сего и не ухудшил положение ее мужа. Пока что ей следует затаиться, не привлекая, однако, внимания к своему затворничеству.
Анжелика через день бывала у герцогини де Монпансье. Эти визиты соответствовали наставлениям Дегре и отвечали сердечному порыву Анжелики. Великая Мадемуазель ей искренне нравилась. Она казалась по-настоящему добросердечной женщиной и притом неглупой. Иногда перешептывались, что быть доброй нетрудно — с таким наследством, как у нее, однако едва ли дело только в богатстве.
О Мазарини говорили уже как о покойнике. «Кардинал любил искусство по-настоящему и служил ему даже больше, чем своему кошельку», — заявила однажды сама герцогиня в запале спора. Она, пожалуй, была права, с единственным уточнением, что почти покойный Мазарини еще больше, чем искусство, любил власть. Но его власть была облачена в шелка и кружева тончайшей работы, обставлена жемчугами, редкими фолиантами, изысканнымие картинами и искусством машинерии, и располагалась в баснословно дорогих дворцах, где царили красота и артистичность. Без всего этого власть кардиналу была бы, пожалуй, не так мила.
Дважды Анжелика встречала у Великой Мадемуазель Пегилена. Гасконец держался дружелюбно, но сближаться не спешил. Что-нибудь иное, кроме сдержанной приветливости и сдержанной же холодности, было и неуместно, так что Анжелика философски смирилась с потерей друга.