***
Ночной Париж это определённо нечто особенное, и это в целом. Чего уж говорить о скрытых от большинства глаз узких улочках, которые таят в себе самое сокровенное — человеческие пороки во всей их красе. Посещать подобные места Чонгук не планировал, это произошло, как и обычно в его случае, абсолютно случайно. Находясь в творческой эйфории, он нередко забредал куда-либо, что на самом деле его никак не смущало, ибо он искренне верил, что это происки вселенной, которая направляла его туда, где ему суждено было оказаться. Вот и сейчас, бегло взглянув на неоновую вывеску, что гласила «Perle sale», он еле сдерживает смешок — «Грязная жемчужина», значит? — какое интересное совпадение. Он обращает своё внимание на афишу. В глаза сразу же бросаются определённые слова — Гей бар, Бурлеск и Белокурая Бестия. Интригует. Вид постройки привлекает не меньше, Чон, недолго размышляя, направляется ко входу. Это двухэтажный деревянный дом, внешний фасад которого являет собой лучшие архитектурные особенности викторианской эпохи, что для Парижа, казалось бы, не редкость, однако, есть и то, что отличает его от соседних зданий, выгодно выделяя на их фоне — цвет. Тёмно-серый, почти что черный, какой бывает у старых заброшенных сараев, которые обливали дожди на протяжении десятков лет, или пустующих развалин замков, тронутых мхом и сыростью. Но, несмотря на подобные ассоциации, промелькнувшие в его голове, он не может не отметить, что выглядит здание весьма аккуратно и ухоженно, красная вывеска бросает едва различимые блики на перила и карнизы, и всё вместе это представляет весьма эстетичную картину. — Удиви меня, Bête blonde.***
Помещение встречает его тусклым светом, сигаретным дымом и негромким смехом. Играет расслабляющая музыка, приятно обволакивающая звучанием скрипки и гармоники. Намного лучше, чем представлял себе Чонгук. Оглядывая небольшой зал, заставленный круглыми столиками и буквально трещащий от количества неспешно переговаривающихся людей, он направляется к барной стойке. Тёплая улыбка и тихое приветствие отвлекают Чона от созерцания обстановки и услужливо напоминают — в его арсенале не самый идеальный французский и немного английского. — Эм, прошу прощения, я не слишком хорош во французском. Карту, я хотел бы карту напитков. — У вас приличный лионский акцент, не стоит так в себе сомневаться, — он протягивает выдохнувшему Чону алкогольную карту, — прошу, выбирайте, — и снова улыбка. — Я Арно, — приложив ладонь к груди и сделав лёгкий поклон, он возвращается к полировке столешницы. — Чонгук, можно просто Чон. — Отлично, Чон, путешествуешь? — он кивает на фотоаппарат. — О да, уже больше полугода объезжаю Европу. — Ооо, в Париже впервые? — Третий раз, но этот, по ощущениям, станет особенным, — лёгкая улыбка касается его губ. — Ищете чего-то или быть может… Кого-то? — в его взгляде читается некое озорство. — Возможно… Я и сам пока не знаю, но уверен — Париж сумеет меня удивить. — Несомненно. Надеюсь, вам повезёт. Их скромный диалог прерывает шум, доносящийся из зала, что отвлекает на себя Чонгука. Крутанувшись на высоком стуле, положив локоть на столешницу, а второй рукой подхватив ножку бокала, он сканирует помещение, иногда смачивая губы коктейлем. На этот раз его вниманием овладевает сцена. Небольшой полукруг, в центре которого стоит одинокий стул со спинкой. Простенько, но отчего-то занимательно. Он поворачивается к бармену и спрашивает: — Скоро будет какое-то выступление? — О да… Рекомендую задержаться и досмотреть до конца. — Что-то особенное? — Определённо. Сегодня выступает Белокурая Бестия и исполнять будет свой фирменный канкан. Местная звёздочка, чертовски молод, талантлив, красив и притягателен, зал забит именно по этой причине. — И через сколько же начинается представление? — Придётся подождать, — отвечает Арно, глянув на часы. — Не раньше, чем через сорок минут, но это будет стоить того, обещаю! — Тогда я, конечно же, остаюсь, — отсалютовав бокалом, Чон вновь обращает взгляд в зал, думая о том, что он и так бы не ушёл, но Арно знать об этом ни к чему.***
В какой-то момент свет резко гаснет, а по залу проносится одобряющий гул. Чон на ощупь отставляет в сторону бокал и вслушивается в речь конферансье, который приятным баритоном объявляет о скором начале долгожданного шоу. Проходит несколько минут, прежде чем сцену озаряет свет софита, тёмно-бордового, почти что кровавого, все разговоры и шум стихают в ту же секунду. По залу прокатывается лёгкая вибрация, ушей достигают первые аккорды неизвестной Чону композиции: что-то определённо французское, журчащее и утончённое. Поблёскивающие в красном свете ламп шторы еле заметно дрожат и распахиваются буквально на пару мгновений, позволяя проскользнуть на сцену тому, чьего появления все так ожидали. Чонгук очарован с первого же взгляда. Перед ним именно то, что он любит в этой жизни больше всего, то, что он распознаёт сразу и безошибочно — противоречие. На сей раз живое, и это привлекает его неимоверно. Медленно и статно, к стоящему в центре стулу вышагивает молодой парень, на вид ему не больше восемнадцати, и он, несомненно, самое красивое создание, из всех, что доводилось видеть Чону прежде. Подойдя к стулу вплотную и положив руку на спинку, он замирает. Чонгук обводит глазами его тело, изучая каждый изгиб, впитывая тени, подчёркивающие изящество гибких линий. Его торс оголен, тонкую талию обнимает чёрный кожаный полукорсет. На нём юбка в тон для танцев канкан, та самая, что спереди короткая и пышная, а по бокам и сзади уходит подолами в пол, выгодно подчёркивая осязательную объёмность фигуры. Бёдра облегает крупная сетка, а всё самое интимное скрывают красные, короткие, как женское белье, и максимально прилегающие к телу шёлковые шорты. На ступнях его подобие пуантов, лентами обхватывающие тонкие лодыжки, передающие какую-то особенную хрупкость. Светлые кудри, почти что сказочно серебристые, с перламутровыми, словно жемчужными переливами, обрамляют нежнейшие черты лица. Мягкий контур скул, аккуратный нос с высокой переносицей, пухлые губы причудливой формы, что так и притягивают взгляд, и абсолютно хищные, лисьи глаза, в которых пляшет пламя. Никакой сложной укладки и кричащего макияжа, вычурных париков и веероподобных ресниц, высоких каблуков и ярких перьев, блёсток и манерности. Ни-че-го из того, что ожидал увидеть Чонгук. Бестия не выглядит женственно, но и как мужлан в платье не выглядит тоже. Кажется, он соткан из эстетики, той самой, что ближе к искусству. Нечто столь же воздушное и неосязаемое, кроткое, лаконичное и незыблемо прекрасное, вызывающее трепет одним своим существованием. Внезапно музыка начинает звучать громче, басы сильнее отдаются пульсацией в лёгких, Бестия приходит в движение, и в этом мире застывает всё. Слегка отведя ногу в сторону, он отрывает её от пола и, описав в воздухе небольшую дугу, ставит на стул. По залу проносится выдох, один на всех. Выступающий определённо знает, какую силу имеет над публикой, и не стесняется использовать её, в его глазах вызов каждому присутствующему и лёгкая улыбка, возникающая на лице, выглядит, как чистое ехидство. Будто бы спрашивая «Ну что, рискнёт кто-нибудь?», он продолжает свой будоражащий перфоманс. В такт с битом он вскидывает вверх руку, и, откинув назад голову, обхватывает ею шею. На секунду сжав, а затем сразу же ослабив хватку, он опускает уже раскрытую ладонь ниже, очерчивая контуры ключиц, рёбер и наконец талии, касаясь кромки корсета. Его длинные, изящные пальцы проходятся по полам юбки, спускаясь ниже. Буквально подушечками пальцев он порхает по собственным бёдрам и оглаживает контуры точёного колена, продолжая движение кисти, иногда подцепляя капроновые нити короткими ноготками. Чонгук в этот момент ловит себя на мысли, что не без удовольствия сцеловал бы послеоргазменную дрожь с этих пальцев, сжимая руками литые, напряжённые бёдра, впиваясь в них пальцами и прижимая к себе с особенными остервенением и нежностью. Он с удовольствием продлил бы пребывание в этих фантазиях, если бы не понял вдруг — он смотрит на него, с нескрываемым интересом во взгляде, не отрываясь от выступления, он изучает именно его. На пару минут Чон теряется, потому что становится очевидным, Бестия теперь выступает для него, и от этого осознания его заколотил лёгкий озноб, контрастирующий с пробежавшей по спине волной жара. Сев на стул и разведя пошире ноги, поставив их на мыски, Бестия скользит руками по своему невозможному телу, иногда сжимая и разжимая пальцы, доходит до внутренней стороны бёдер и оглаживает их, изредка проходясь совсем близко к паху. Он не разрывает зрительного контакта ни на секунду, и Чон сидит, будто загипнотизированный, он даже не осознаёт, что замер и смотрит в ответ с приоткрытым ртом, сжав собственное бедро возле недвусмысленно вздымающейся ширинки. Проведя ладонями по бёдрам ещё несколько раз, Бестия встаёт со стула и рывком откидывает его в сторону, композиция в этот момент резко меняется, свет софитов становится ярче, и Чон даже моргает пару раз от неожиданности, что вызывает лёгкий смешок у выступающего. Тот пристраивает руки на талии, встаёт в стойку и, выставляя колено вперёд, начинает покачивать бедром. Весь зал следит за ним, как за маятником, кивая головами в такт, и Чон не является исключением. Чонгук понимает, близится кульминация, тот самый канкан, о котором говорил Арно, и он не уверен, готов ли он. Но Бестию это не интересует. Да, он знает, как он может влиять на людей, и прямо сейчас он делает это намеренно в отношении одного конкретного человека, используя все свои умения и таланты. Ухватившись за края пышных подолов, он на мгновение прикрывает глаза, чтобы, распахнув их, снова поймать на себе чонгуков взгляд и окончательно завестись. Длинные ноги резкими взмахами рассекают воздух, с определённой периодичностью сгибаясь в колене. В этом танце на самом деле нет ничего особенного, это абсолютно обыкновенный канкан, коих Чон пусть и немного, но видел, однако всё кардинально меняет тот факт, что его исполняет Он. В нём есть что-то абсолютно животное, аура, которая буквально примагничивает к себе, заставляет смотреть и желать, желать большего. Чонгуку это напоминает одержимость, сладостное, и всё же помутнение, он готов сорваться буквально сейчас и просто уволочь со сцены это совершенство, чтобы никто кроме него даже думать не смел о подобном. Его немного пугают подобные мысли, это чуждо для него и в какой-то мере даже смущает. Он не любитель необдуманных и импульсивных поступков, но этот дьявол буквально подталкивает его сознание к краю. Титаническими усилиями он отводит взгляд к бокалу, протягивает руку и делает глоток, бармен понимающе хмыкает и продолжает натирать бокал. Несколькими минутами позже музыка стихает, помещение наполняется звонкими овациями, воплями, хлопками, свистом и галдежом. Чон смотрит на сцену, где, склонившись несколько раз в лёгком реверансе, за шторой скрывается его наваждение.***
Отлучившись в уборную на пару минут, чтобы умыться и прийти в себя, Чон принимает решение пропустить ещё бокальчик. Ему не помешает немного схлынуть, прежде чем он покинет это, несомненно, стоящее посещения место. Заказав третий по счёту Водевиль, он утыкается взглядом в столешницу перед собой. Снимок он так и не сделал, что немного его огорчает, но у него ещё есть время, и он абсолютно точно придет сюда ещё раз, так что, не всё потеряно. — Salut beau, je m'appelle Taehyung (Привет, красавчик, меня зовут Тэхён), — раздаётся откуда-то сбоку, и Чон немного вздрагивает. — Bonjour, je suis Jungkook (Привет, я Чонгук), — отзывается секундой позже. — Comment pensez-vous que nous pourrions continuer notre connaissance dans un cadre plus intime? (Как ты смотришь на то, чтобы мы продолжили наше знакомство в более интимной обстановке?) — и вновь эта ехидная улыбка и лисий взгляд из-под пушистых ресниц. Он уже успел переодеться, на нём свободная длинная шёлковая рубашка красного цвета в чёрный горох, больше похожая на ночнушку или платье. Выглядит необычно, но на нём почему-то крайне уместно. — Je n'ai rien contre… (Ничего не имею против…) — едва последний звук покидает его губы, он чувствует цепкую хватку на своём локте, Тэхён улыбается прямоугольником и тянет его за собой, прочь из бара.***
Лопатки Чона жёстко встречаются с дверью в апартаменты Тэхёна, сказано, конечно, громко, по сути это комнатка прямо над баром, которую он арендует у владельца здания. Чонгук шипит в поцелуй и крепче сжимает тэхёновы бока, притягивая того к себе. Тэхён с тихим всхлипом разрывает поцелуй на пару долгих секунд с одной единственной целью: открыть чёртову дверь и затолкнуть Чона внутрь. Тот, спотыкаясь о ковёр, покрывающий деревянные половицы, едва удерживает равновесие, цепляясь рукой за край стола. Комната ужасно маленькая, тёмная и душная, однако, сейчас буквально всё это на руку двум жаждущим друг друга телам. Не растрачиваясь на лишние прелюдии, Чонгук стягивает с себя футболку и откидывает её в сторону. Тэхён, не скрывая восхищения, любуется, облизывая губы и подходя ближе, он оглядывает каждую мышцу, покрытую нежной кожей карамельного оттенка, прикусив губу он проводит по ним рукой, очерчивая контуры, наслаждаясь их упругостью и, чуть простонав, шепчет: — Si chaud oh mon… (Такой горячий, о боже…). Чонгуку нравится такая реакция на своё тело, ему льстит, что столь совершенное в его понимании существо, как Тэхён, смотрит на него с благоговением. Тэхёну же с каждой секундой всё труднее дышать и держать руки при себе, чоново тело напрашивается на ласки, долгие, мокрые, чувственные и настойчивые. Нереальная в своей визуальной хрупкости талия, что сквозит противоречащей внешнему виду мощностью, словно создана для того, чтобы он обхватывал её своими упругими бёдрами. V-образные косые мышцы пресса, выглядывающие из джинс, так идеально подрагивают под его длинными пальцами, которыми он подбирается к ширинке. Не переставая что-то нетерпеливо шептать, он колдует над пряжкой чужого ремня, немного путаясь и ругаясь. Чон буквально обездвижен этим зрелищем. Расправившись наконец с ремнём, Тэхён тянется руками к тумбочке и выуживает оттуда смазку, сразу после он толкает Чона на кровать и буквально падает перед ним на колени, хватаясь пальцами за шлёвки джинс. Чонгук, несомненно, был бы рад, если бы эта невероятно сексуальная Бестия сомкнула свои прекрасные губки на его члене, но конкретно сейчас он хочет другого. Дать этому ненасытному чертёнку понять, что тот для него не просто интрижка на одну ночь, которую он забудет поутру. По причине, которую он и сам ещё не ведает, он не хочет, чтобы всё закончилось так. Перехватив его руки, он настойчиво, но мягко, тянет Тэхёна к себе. — Hey. Hey bébé (Эй. Эй малыш), — он аккуратно усаживает его на свои колени, оглаживая плавный изгиб поясницы. — Vous n'êtes pas obligé, nous n'avons pas à faire ça… (Ты не должен, нам не обязательно так…) — смотрит вкрадчиво прямо в глаза, подцепляет указательным пальцем подбородок и, притянув к себе, добавляет, — Tu mérites mieux (Ты заслуживаешь большего), — мягкий поцелуй в самый уголок губ. — Bien plus qu'une pipe rapide et du sexe froissé (Намного большего, чем быстрый отсос и скомканный секс), — ещё один поцелуй. — Venez ici (Иди сюда), — он сжимает его бока и притягивает к себе. Он не знает, всё ли верно сказал и понял ли его Тэхён, но он надеется, что ему удалось донести до него свою мысль хотя бы интонацией. Судя по тому, как напряженное минутой ранее тело расслабляется в его объятиях, он думает, что у него получилось. Поцелуй перестаёт быть страстным, а объятия жадными, время будто замедляется вокруг них, и атмосфера меняется буквально мгновенно. Чонгук словно омывает Тэхёна своими обжигающими ласками. Проводит самыми кончиками пальцев по позвонкам, спускается рукой ниже и замирает в районе поясницы, выводит на ней узоры, будто желая заверить — он будет внимателен и нежен. Тэхёна от такой заботы мажет и трясёт. Ему хочется до дрожи в пальцах, хочется так сильно, что он готов наброситься на него прямо так, без прелюдий и подготовок, но у Чона удивительная аура, такая мягкая безоговорочная воля, которой подчиняешься сразу, как только попадешь под сферу его взгляда. Отрываться от парного тепла его тела не хочется ни на секунду, но в комнате неимоверно душно, надо бы открыть окно и избавиться от оставшихся слоёв одежды. Он нехотя отстраняется от Чона, облизнув припухшие губы, соскальзывает с его колен и, огладив большим пальцем острую скулу, шепчет: — Un moment, mon chery (Один момент, мой дорогой), — буквально вспорхнув, он оказывается у окна, распахнув ставни которого, впускает в крохотную комнатушку прохладный воздух и едва заметные волнения ветра. Развернувшись на мысках, он облокачивается задницей о подоконник и игриво смотрит на Чона. Положив ладони себе на бёдра, он ведёт ими выше, задевая подол рубашки, через секунду они скрываются под ней. Он прикусывает губу и, не разрывая зрительного контакта, стягивает с себя нижнее бельё. У Чонгука дыхание перехватывает от осознания, что на его совершенстве не осталось ничего, кроме лёгкой рубашки. Он вытягивает руку, подзывая Тэ, и тот подходит, однако, садиться не торопится. Упершись ладошкой в чонову грудь и качая головой в знак явного протеста, он цепляет пальцем верхнюю пуговицу. Одна за другой, маленькие блестящие пластины покидают петли, лоснящийся шёлк соскальзывает с острых плеч и оседает ненужным тряпьём у длинных ног. Он опускается на колени и, проведя пальцами по кубикам пресса, снова сжимает шлёвки проклятых джинс, настойчивее потянув их вниз. — Je veux te sucer (я хочу отсосать тебе). Из его уст это звучит так удушающе, а вид обнажённого тела настолько безукоризнен, что в этот раз Чон даже не думает сопротивляться, спешно приподняв бёдра, он помогает стянуть с себя мешающую ткань. Налитый кровью член с глухим шлепком ударяется о низ живота, пачкая его предсеменем. Тэхёну определённо нравится видеть, какой эффект он оказывает на этого парня, улыбнувшись, он проводит рукой по всей длине. Чон резко выдыхает и немного напрягается, как и каждая мышца на его точёном теле — зрелище завораживающее, гипнотическое. Тэ обхватывает ствол ладонью и несильно сжимает, прежде чем провести пару раз вверх-вниз. Ему доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие тот хищный, пульсирующий ток крови, что ощущают его пальцы. Сквозь зыбкую толщу раскалённого воздуха до него доносится тихий рокот, рвущийся из чонгуковой груди, и это заводит невозможно. Положив вторую ладонь на крепкое бедро и чуть сжав его, он придвигается вплотную, выдыхает возле паха: «Si gros, si chaud (Такой большой, такой горячий)», — и целует головку. Прижавшись губами к самому основанию члена, он начинает покрывать его поцелуями, что-то сбивчиво нашёптывая. Чон не может разобрать ни слова, у него в ушах кровь шумит, а перед глазами мелькают цветные мушки, каждое прикосновение кажется запредельным и сводящим с ума. В момент, когда Тэхён раскрывает свои пухлые губы и касается его возбуждения языком, ему кажется, что воздух в лёгких воспламеняется, из груди вырывается настолько низкий стон, что он больше напоминает раскат грома, рука сама тянется к светлым прядям Бестии и несильно сжимает их на затылке. Раскрыв ладонь, но всё ещё придерживая ею член, Тэхён широким мазком проводит языком от основания до уздечки, выводя на ней круговые узоры, слегка скользя по налившейся головке, он отстраняется немного и, коснувшись её своими блядскими губами, что поблёскивают от слюны, замирает на пару мгновений. Чонгуку стоит неимоверных усилий не толкнуться бёдрами в этот тёплый и влажный рот, он не хочет быть грубым, а ещё он знает — этот игривый бес не остановится и даст ему то, чего он так желает. Тэхён, кажется, читает его мысли, улыбается хищно, получая особое удовольствие от того, что он держит Чона в томительном ожидании, но он и сам вожделеет не меньше, поэтому в следующую же секунду он размыкает припухшие губы и обхватывает ими чоново возбуждение. До него доносится резкий вдох сквозь зубы, хватка на затылке ощущается требовательнее, бедро под его рукой содрогается от напряжения. Скользнув несколько раз губами вверх-вниз, он втягивает щёки и берёт чуть глубже, начиная медленно опускаться на изнывающий от возбуждения член. Комната наполняется прерывистыми стонами и пошлыми звуками. С громким хлюпом он выпускает член изо рта и, глянув почти невинно из-под опущенных влажных ресниц, выстанывает: «Tellement délicieux (Такой вкусный)», — обводя кончиком языка окружность головки. У Чонгука перед глазами пелена, ему хочется высосать из этой Бестии душу, вжимать во влажные простыни, срывая сиплые стоны с покрасневших губ, терзать крепкой хваткой нежные бёдра, трахать этот бесстыжий рот до головокружения… Но вместе с тем, его хочется заласкать до искр перед глазами, чтобы извивался и плакал, дрожал всем телом, сам просил и насаживался на его естество, как одержимый, и умолял, умолял не выпускать из томительного плена рук. Обхватив аккуратное лицо ладонями, он притягивает его к себе, сразу же вовлекая в поцелуй. Медленный, влажный и трепетный. Его руки скользят по выступающим рёбрам, разнося мурашки по бокам и ягодицам, которые он нежно сминает в следующее мгновение. Тэхён оставляет неглубокие полумесяцы на широких чоновых плечах и робко тянется одной рукой куда-то в бок, чуть наклоняясь и съезжая с крепких бёдер под ним. Подхватив кончиками пальцев тюбик смазки, он разрывает поцелуй, и, прежде чем он вновь прильнёт к обжигающим губам напротив, отчаянно выдыхает: «Prépare moi pour toi… (Подготовь меня для себя…)». Чон чувствует очередную жгучую волну возбуждения, пробежавшую по нервам, пальцы слегка дрожат, пока скручивают колпачок. Выдавив достаточное количество лубриканта на пальцы, он подносит их к слегка напряжённым в явном ожидании ягодицам. Тэхён на нём замирает и, кажется, задерживает дыхание, он сильнее вжимается своим возбуждением в чонов живот и вплетает свои невозможные пальцы в его влажные локоны, чуть их оттягивая. Чонгук проводит ребром ладони меж тэхёновых округлостей, чуть проскальзывая пальцами глубже, лаская и дразня пульсирующий в нетерпении вход. Немного надавив на него, Чон вырывает из Тэхёна задушенный стон, после которого тот немного вскидывает подбородок и, облизнув губы, рвано выдыхает: «Je peux en prendre deux, j'ai joué avec moi-même avant le spectacle, allez, plus audacieux, s'il te plaît (Я могу принять два, я игрался с собой перед выступлением, ну же, смелее, пожалуйста)», — насаживаясь самостоятельно. Почувствовав вокруг своих пальцев подрагивающее, узкое и влажное нутро, Чонгук тонет в нахлынувшей беспомощности, он так жаждет это невероятное создание, что сдерживаться с каждой секундой становится всё сложнее, и это почти лишает рассудка. — Тu n'es pas assez pour moi (Мне тебя мало), — шепчет, делая волну бёдрами, сильнее сжимая сочную половинку и отводя её чуть в сторону, давая больше доступа своей руке. — Je vous veux tous (Я хочу тебя всего), — разведя пальцы в стороны, он собирает своими губами мурашки с острых ключиц. — D'ici (Отсюда), — робкий поцелуй в висок, под самой линией роста волос. — Jusqu'ici (До сих пор), — он невесомо касается поджавшихся пальцев ног. — Désormais et toujours (Отныне и навсегда). Тэхён чувствует, что его распад близок, Чон входит в него уже тремя пальцами, и его слова тягучей патокой растекаются по венам, щекоча и оглаживая каждый нерв, всё тело словно вибрирует, отзываясь на ласку. Проведя рукой, по изогнутой линии поясницы, Чонгук тянет его на себя, начиная покрывать поцелуями шею, очерчивая языком контуры кадыка. Никаких укусов, никаких отметин, только не на этой бархатной коже, покрытой бисеринками пота. Он скользит языком по линии скулы и, подобравшись к мочке, прихватывает её губами. У Тэхёна сердце бьётся где-то в глотке, ему отчаянно хочется почувствовать в себе крепкий член, что сейчас зажат меж их животами. Он начинает чуть активнее двигать бёдрами, опуская их всё ритмичнее и ниже, выстанывая тихое: «Plus, s'il te plaît, plus, je te veux en moi, s'il te plaît (Ещё, пожалуйста, ещё, хочу тебя в себе, пожалуйста)», — голос хриплый, надломленный, такой жаждущий и просящий, что Чон не может больше себя сдерживать. Чонгук тянется рукой к смазке, выдавливает всю и обильно наносит её на напряжённый до предела член, растирая остатки по ложбинке тэхёновых ягодиц. Притянув его к себе за скользкие бёдра, он помогает ему немного приподняться. Тэхён цепляется тонкими пальцами за мощную шею и медленно, словно у них есть всё время этого мира, опускается на пульсирующее возбуждение. Он зажмуривает глаза и чувствует, как распадается на осколки. Чонгук, оглаживая мягкие полукружия, настойчиво, медленно и нежно опускает их на себя, плавным движением входя до столкновения бёдер. Оба замирают, давая друг другу привыкнуть к ощущениям. Тэ вжимается своими губами в чоновы, легонько оттягивая зубами и посасывая нижнюю, проскальзывая языком во влажный рот. Тот отвечает ему незамедлительно, слизывая лёгкую дрожь со столь желанных губ. Пару томительных секунд спустя Тэхён немного наклоняется вперёд. Он не хочет резко вставать и шумно опускаться, он не хочет прыгать на его члене, как заведённый, и стонать на срыв голоса, сдирая ногтями кожу с лопаток. Быть может, позже, но не сейчас. Тот трепет, что буквально сквозит меж их тел, заставляет его хотеть иного. Он хочет медленно и чувственно раскачиваться на мощных, буквально звериных в своем величии бёдрах Чонгука. Он хочет, чуть разводя собственные колени, скользить ими по простыням так, чтобы, разъезжаясь в стороны, они позволяли пульсирующему члену входить в него по самое основание. Чтобы ни миллиметра между ними, тело к телу, кожа к коже, всё пространство одно на двоих, каждый стон, каждый вдох. Чонгук понимает его без слов. Его горячие, немного шершавые ладони, любовно оглаживают напряженные тугие бёдра, скользят по ним к подрагивающим половинкам. Он буквально обнимает его ягодицы притягивая к себе так, словно в этом движении скрыт весь смысл его существования. Тэхён, пустив волну всем своим телом, замирает и издает низкий, раскатистый стон, что оседает приятным волнением в ушах Чонгука. Ему безгранично хорошо. Он чувствует, как узкие и влажные от обилия смазки стенки тэхёнова нутра сокращаются вокруг его члена, и это буквально заставляет давиться воздухом. Плавно и очень медленно он подаётся бёдрами вверх, в то время как его крепкие руки прижимают бёдра Тэхёна чуть сильнее. Судя по тому, как в следующее мгновение Тэхён содрогается всем телом, хватает раскрытыми губами воздух и изламывает брови в явном наслаждении, он понимает, что задел простату. Тэхён словно в бреду начинает шептать повторяя снова и снова: «Plus, plus s'il vous plaît, plus Jungkook (Ещё, ещё, пожалуйста ещё, Чонгук)», — и раскачиваться всё сильнее на влажных от пота и смазки бёдрах. Простыни безжалостно натирают нежную кожу колен, но ему всё равно, он не чувствует ничего, кроме разгоряченной плоти в себе. Он обхватывает мощную мокрую чонгукову спину, выводит на ней сокровенные узоры своего удовольствия, дышит загнанно в самую шею и покрывает её лёгкими поцелуями, изредка прихватывая солоноватую кожу зубами. Чонгуку голову кружит от происходящего, Тэхён на его члене запредельный настолько, что хочется кричать. Он понимает, что надолго его не хватит, возбуждение зудит внизу живота, почти болью отзываясь в паху, он впивается пальцами в раскрасневшиеся ягодицы и с глухим рыком начинает вбиваться в разнеженное тэхёново тело. Тот стонет надрывно, впиваясь полумесяцами ногтевых пластин в напряжённые плечи, продолжая расчерчивать острыми коленями скомканные простыни. — Bébé je me sens si bien (Детка, мне так хорошо), — он обхватывает кимов член, лаская большим пальцем поблёскивающую от естественной смазки головку. — Et toi? Vous vous sentez bien? (А тебе? Тебе хорошо?) — Тэхён кивает часто и отчаянно, поскуливая и жёстче опускаясь на чонов ствол. — Je veux que tu jouisses pour moi, bébé (Я хочу, чтобы ты кончил для меня, малыш). Он скользит горячей ладонью по всей длине то усиливая хватку, то ослабляя её, второй рукой он буквально впивается в мягкий бок, направляя сбивающегося в предвкушении оргазма Тэхена. Издав тягучий, обволакивающий сознание стон, Тэхён откидывается назад, и, упершись руками в колени Чонгука подаётся вперёд последний раз. По всему телу проносится крупная дрожь, мышцы прошивает лёгкими оргазменными спазмами, пальцы бесконтрольно сжимаются, а с губ слетают невнятные полувсхлипы-полустоны. Выгнувшись в пояснице, он шумно кончает в чонову ладонь, забрызгивая спермой их животы и бёдра. Чонгук не перестаёт ласкать сверхчувствительный член, напротив, собрав капли спермы с пульсирующей головки, он начинает скользить по нему быстрее, доводя Тэхёна почти что до безумия. Содрогающийся после оргазма, покрытый испариной, что блестит в полумраке душной комнаты, закативший глаза и кусающий губы Тэхён, сжимающий своими коленями его бёдра, лучшее зрелище из всех, что доводилось видеть Чонгуку, а он повидал достаточно. Он изливается в Тэхёна спустя пару глубоких, рваных движений, буквально вжимая в себя податливое, ослабленное в послеоргазменной неге тело. Тэхён обессиленно виснет на Чонгуке, щекоча дыханием мочку уха, и дышит так часто и горячо. Проведя губами вслед за проскользнувшей по подбородку капелькой пота, он шепчет на выдохе: — Dieu, c'était incroyable… (Боже, это было невероятно…) Оставив лёгкий поцелуй на острой скуле, он аккуратно соскальзывает с обмякающего члена. — Je suis d'accord… (Согласен…) — выдыхает Чон и, откинувшись на кровати, прикрывает глаза. Тэхён отходит к открытому окну, подрагивающими пальцами достаёт тонкую сигарету из мятой пачки и, не с первого раза прикурив, втягивает наконец желанный дым. Бессильно оперевшись о подоконник, он закидывает на него одну ногу, сгибает её в колене и, умастив на нём подбородок, делает следующую затяжку. Выдыхая сизый дым в тишину ночного Парижа, он думает о том, что с удовольствием остался бы в этой ночи навсегда. Чонгук приподнимается на локтях и внимательно изучает свою Бестию. Он думает о том, как невероятно играют лунные блики в его серебристых, влажных и спутанных прядях. Как эстетичны ссадины на раскрасневшихся коленях, стёртых о грубые простыни. Как манят искусанные, сухие теперь губы, обхватывающие фильтр вонючей сигареты. О том, как поджатые пальчики изящных ног, аккуратно пристроенные на обшарпанной батарее, вызывают острое желание провести по ним языком. А ещё о том, что даже сперма, его сперма, стекающая сейчас по дрожащей линии бедра прямо на подоконник, вызывает внутри вибрирующий трепет. Всё это абсолютно великолепно в своём несовершенстве. Это определенно она. Та самая драгоценность, ради которой он прилетел в Париж. Он нашел её. — Puis-je prendre une photo de toi? (Могу я сфотографировать тебя?) Тэхён, слегка вздрогнув, поворачивает голову, и Чонгук тонет в невинности этого взгляда, будто не его владелец седлал его бёдра пару минут назад и изливался с громким стоном в его руку. — Sûr (Конечно), — лёгкая улыбка. — Dois-je faire quelque chose? (Мне сделать что-нибудь?) — En aucun cas, laissez tout tel quel (Ни в коем случае, оставь всё, как есть), — он тянется к своему фотоаппарату, включив его, что-то настраивает и наводит на Тэхёна объектив. Тот замирает. — Expirez, la chose la plus importante dans cette photo, c'est vous (Отомри, самое главное в этом кадре — Ты). Чонгук делает снимок, который, несомненно, отвечает всем его личным требованиям и ощущениям, но он никогда не повесит его в своей галерее. Эту жемчужину он ни за что не раскроет другим, её он эгоистично оставит себе.