Шоу продолжается несмотря на смерть Арлекина

      Маленькими шагами в душу заходит весна, сперва она ещё не чувствуется. За осенними листьями, холодными ветрами и дождями, напевающими свои песни, ее дыхание не разглядеть. Но весна обязательно придет и согреет после долгих стылых месяцев зимы, отогреет прикосновениями замерзшие руки, коснется щеки поцелуем солнца. Намджун в это верит, зачеркивая в календаре очередной день. Он старается не считать их, не думать о том, сколько этих «до» или «после», смотря что считать точкой отсчета.       Город постепенно зажил своей жизнью, рана затянулась и лишь иногда в пьяных разговорах вспоминались те истории, уже изрядно приукрашенные. Новый капитан заступил на должность и дает бой немногочисленной преступности в лице местных пьяниц и мелких воришек.       Намджун иногда приходит в лес. Этой осенью там особенно сыро, пахнет пожухлой листвой и тиной. След от костра можно увидеть, если только точно знать, куда смотреть. Намджун знает. Он поднимает в своих фантазиях воздушные замки-вагончики и ловит рукой красное бумажное сердечко, сгорающее в воздухе, видимо, в этом причина, что на ладони оно совсем не чувствуется.       За тысячи километров от этого места один человек точно так же смотрит в лес, кусает губы и не знает, на что решиться.        — Это он, да? — Юнги опускает руку на плечо Хосока, понимая, что приковало его внимание.        — Да. Я в этом уверен. Чувствую те запахи и шорохи, все настолько родное, что трудно дышать, — Хосок кладет свою ладонь поверх и прикрывает глаза. Обернувшись лисом, втягивает носом воздух.        — Почему не скажешь Сокджину? Он будет счастлив.        — Я был уверен, что не захочу здесь оставаться, что даже если этот лес и встретится нам на пути, меня туда не потянет, — Хосок, вновь ставший человеком, переводит взгляд на Юнги, пытаясь считать его эмоции.        — Но ведь тянет?        — Безумно.        — Так иди, ты сможешь вернуться, если захочешь, — Юнги улыбается ему, а после переводит взгляд в чащу леса, на дребезжащие на ветру желтые листья. Осень — самое время для лис — мир вокруг примеряет на себя их цвета и ему это невероятно идет.        — А если не захочу?        — Отдадим твой паек Чонгуку, в этого мелкого кролика влезает на удивление много еды.       Хосок с Юнги смеются, не замечая, как к ним подходит Сокджин. Приходится всё объяснять, рассказывать, что порывы ветра приносят с собой нечто родное и, казалось бы, давно забытое. Сокджин действительно счастлив. Он устраивает шикарные проводы — настоящий пир — и долго обнимает Хосока, прежде чем отпустить. Рыжий хвост скрывается в чаще через минуту.       После каждого выступления, когда яркие огни шатра потухают и все расходятся спать, Сокджин подходит к краю леса и ждет. Хосок — это что-то особенно и до боли родное. Сокджин счастлив, что он вернулся домой, но это раздирает изнутри, заставляет старые раны, уже покрывшиеся коростой, кровоточить снова.       Они ждут три недели. Хосок так и не возвращается. Юнги гладит Сокджина по спине и молчит. Когда делишь на двоих печаль, даже такую светлую, она становится чуточку меньше. Сокджин с этого дня мысленно готовится отпустить и Юнги.       Приходит зима. Она, как пугливый котенок, сначала осторожно трогает лапой уже подмерзшую листву, та прикольно шуршит и рассыпается. Шкодливый зверек прячет ее под мягким белым покрывалом. Сокджин ловит на ладонь невесомые хлопья и вспоминает все, что произошло «до». Зима — самое время замедлиться и подвести итоги. Где-то рыжие лисы ищут под снегом мышей и высматривают кроликов, где-то очень далеко Намджун все так же ждет, когда мир, сделав оборот, вернётся к нему. Номер Хосока преобразился. Никто больше не метает ножи, лишь две девчушки выходят играть с ручными лисами. Зрелищность конечно не та, но не давать же детям кинжалы. Сокджин ежится, посильнее запахивает куртку и идет в вагончик. Ему хочется как-то оживить цирк, добавить новый номер или что-то еще, иначе они все здесь покроются льдом.       В захолустном придорожном кафе на удивление много народа, тут недалеко находили золото и даже сейчас полно людей, готовых сутками промывать песок в надежде разбогатеть. Погоня за мечтой у каждого своя: кто-то перебирает бумаги в надежде выйти на тот самый золотоносный для него контракт, кому-то подавай этот металл в чистом виде. Из колонок играет уже приевшееся кантри, старатели кашляют и матерятся, но в целом здесь даже уютно.        — Надо же, нюх меня не подвел, а я думал уже всё, потерял его, — на стул опускается небольшой рюкзак, в котором явно нет ни лопаты, ни кирки, так пара сменного белья, да паек.        — Хосок?! Ты? Откуда здесь? А? — Намджун не договаривает. Он вскакивает со своего места и озирается по сторонам в надежде среди всех этих угрюмых мужчин найти одного.        — Не ищи, его здесь нет. Они давно уже ушли дальше, — Хосок подзывает официантку и просит принести что-то погорячее, нужно отогреть нутро. — А я тут свой лес недалеко нашел, но оказалось тоска по цирку сильнее семейных уз.        — Ты всё же узнал его? — Намджун опускается обратно на стул, все еще украдкой осматривая людей вокруг.        — Да. И прожил там несколько прекрасных месяцев, но вспоминая ребят, понимал, что нужно вернуться. А ты каким ветром?        — Не могу я его ждать, — Намджун ставит локти на стол, поочередно сжимает одну, согнутую в кулак руку другой. — Осень и зиму ещё держался, а потом решил, что стоит попробовать. Собрал рюкзак, попросил Бетти, если вдруг Сокджин вернется, отдать ему ключи от дома. Но я уверен, что этого не произойдет.        — Поэтому пошел за ним? — Хосок с удовольствием вдыхает запах супа. Никаких излишеств, лишь сытные калории, призванные дать сил, а не усладить вкусовые рецепторы.        — Скорее к нему. Решил попробовать, как он, путешествовать, — Намджун остановился рядом с этим кафе, в небольшом мотеле, вещей у него немного.        — И как?        — Терпимо, не хватает конечно горячей еды порой и уюта, но я справляюсь.        — А откуда узнал, куда идти? — Хосок греет руки о горячую чашку и улыбается так ярко, что на душе становится теплее.       Намджун вытаскивает из кармана свернутый пополам листочек. Там выведено лишь название города и больше ничего. Одна строчка посреди некогда снежно-белого пространства, сейчас оно посерело местами, измялось и заляпалось. Но Намджун помнит наизусть каждую букву. Долгими вечерами он рассматривал этот листок, прежде чем окончательно решиться. Искал в этих поворотах и закорючках какой-то смысл, тот самый выход из лабиринта, зашифрованный в нем самом.        — Юнги, — Хосок расплывается в улыбке. И по голосу сразу понятно, что скучает.        — Не знаю, дошли они или нет, приду на место, буду разбираться. К тому же, всегда можно идти по следам цирка, — Намджун запихивает листок в карман.        — Ты прав. Попутчика возьмешь?        — С удовольствием!       Весна уже чувствуется. Греет нос маленькому кролику, сидящему на пне. Сокджин репетирует новый номер, сегодня должен быть его премьерный показ. Все тот же огонь, но его больше, он горячее и жарче, до самого купола.       Представление начинается.       Двое заходят в зал, практически полностью погруженный в темноту, лишь один участок освещен светом. Чернота плещется внутри шатра, как чернила в баночке. Посреди сцены плачет фокусник. Отчаянно и так правдиво, что в зале не слышно даже дыхания — все замерли в ужасе и восхищении. Тело Сокджина постепенно сжирает огонь, обнимает его запястье наручниками и как ненасытный зверь стремится всё выше и выше. Глаза фокусника закрыты. Хосок ухмыляется. Он достает из-за спины нож, купленный недавно по случаю для тренировок, чтобы навык не потерять, и кидает. Сокджин, погруженный в выступление, не успевает среагировать. Нож мажет по его скуле, царапает. Сокджин хватается за щеку, размазывая выступившие капли крови, и распахивает глаза. Свет выхватывает из темноты Хосока и Намджуна. Они улыбаются и оба как-то неловко машут. Сокджин дёргается вперёд, скидывая с себя горящую одежду. Весь зал охает. Лисы воспринимают это как сигнал своего выхода и лавиной несутся со сцены, чуть не сбивая самого Сокджина. Огонь оживает. Он бежит под ноги зрителям, от чего те визжат в панике, не понимая, что происходит. Хосок не может больше обернуться зверем, поэтому свистит, и вся эта рыжая орава устремляется к нему. Он так скучал.       Намджун выходит на сцену. Ему неловко, яркий свет софит бьет в глаза и приходится щуриться. Намджун приглашает Сокджина на танец, выступление ведь как-то нужно заканчивать. Они оба молчат, слов так много, что они перепутались между собой и застряли комом в горле. Для них наступит время позже. В вагончике Сокджина, после того, как зрители покинут свои места и разойдутся по домам, прозвучит: «Я скучал», «Я не смог без тебя», «Я люблю тебя». Намджун будет дарить слова и прикосновения, вытаскивать наружу душу, получая столько же обратно. Он только теперь по-настоящему понимает того старика-попутчика, нашедшего золото в своем сите — вся усталость и вся боль меркнут по сравнению с моментом обретения.       Они снова ныряют в зиму, хотя Юнги ворчит и говорит, что здесь так всегда. Его родина не любит чужаков и не рада им. Она и для своих детей довольно жестокая матушка. За чертой небольшого города, который больше похож на стоянку группы путешественников, Юнги оборачивается волком и бежит вперед. Эта бескрайняя белая пустыня по-своему рада ему. Она не умеет показывать любовь и убивает своим безразличием, но Юнги все равно чувствует, что вернулся домой. Он вдыхает грудью ледяной воздух и воет, задрав голову к небу. Сокджин изо всех сил сжимает руку Намджуна, заставляя того морщиться, но при этом они оба молчат. Обрести одного, отпустить следом другого — невероятно сложно. Сокджин старается не вглядываться в это белое море, не ждать. Хосок обнимает его и чувствует всё то, что уже однажды пережил Сокджин — дикую смесь из радости, отчаяния и теплой грусти, разливающейся внутри, выбрасывающейся из горла, как какое-нибудь игристое из бутылки. Оно пузырится воспоминаниями и не дает нормально вздохнуть.       Юнги возвращается через пару часов. Ухмыляется, говорит, что жрать хочет страшно, и оказывается сдавлен в объятиях уже через секунду. Он ворчит сильнее, отталкивает их всех от себя, но не очень-то активно. В этом городе никому не нужен цирк, и задерживаться здесь дольше нет никакого смысла. Труппа покидает ледяную пустыню на следующее утро.       В небольшом баре у заправки не протолкнуться. Запах алкоголя смешивается с вонью машинного масла. Они забрели сюда ненадолго, чтобы запастись топливом и что-нибудь перехватить, кухня, несмотря на весь антураж, довольно неплохая. Намджун влился в коллектив цирка очень легко. Он помогает Хосоку с животными, Сокджину с номерами, оказалось, что и бухгалтерию ведет довольно неплохо. Даже за столом Намджун чиркает на листочке какие-то цифры, пока остальные ждут свой заказ.        — Да чувствую я, Тэхен уже на месте не сидит, — Юнги сверлит глазами столик у самого окна, потирая бок, в который его только что ткнул сидящий рядом Хосок. Сокджин прослеживает направление взглядов и улыбается.        — Что такое? — Намджун поднимает голову от своих бумаг. Ему тоже интересно, что же привлекло столько внимания остальных.        — Кажется, у нас новенькая, — Сокджин отставляет стакан с водой и поднимается со своего места. — Намджун, хочешь выступать с мишкой? И новую строку расходов придется ввести.        — Что? — Намджун не сразу замечает, что мужчины, о чем-то жарко спорящие у окна, не совсем одни. Забившись под стол, в ногах у одного их них на привязи сидит совсем ещё маленький медвежонок. Его пугают шум, количество людей и запахи.        — Твою мать, — ругается Юнги, замечая недобрый блеск в глазах Чимина. Тот за секунду исчезает со своего места, и вот уже перед медвежонком стоит хорек и машет лапой. Юнги лишь надеется, что Тэхен не решится повторить подобный трюк.        — Привет, малышка, — шепчет Сокджин, когда подходит к столику, и, повернувшись к мужчине, произносит уже намного громче: — Добрый вечер, сколько стоит этот мишка? — он щелкает пальцами, и перед охотником на стол падают деньги        — Позер, — фыркает Намджун совершенно беззлобно, записывая в свой листочек новую строку расходов и вычет довольно приличной суммы.       Охотник не планировал столько выручить за пугливого и глупого медвежонка, поэтому отдает поводок без разговоров, но только после того, как пересчитывает деньги.       Девчушке двенадцать. Она угловатая, несуразная и с огромными глазами почти черного цвета. Намджун зовет ее Луной за некоторую бледность лица и искрящийся взгляд. Она ходит за ним хвостиком, учится ухаживать за живностью и обожает вычесывать хорька. Чимин совсем не против. Они разбирают стразы и бусины в его вагончике, пока Намджун занят другим человеком. Закутавшись в плед, они сидят с Сокджином у костра и тихонечко переговариваются. Намджун целует подмерзшие руки и ловит губами легкий румянец щек.       Весна уступает свое место теплому лету. Совсем скоро они будут мучаться от зноя и обливать лисиц из шланга прохладной водой. В афише появится новый номер, и Намджун будет выходить на сцену с девочкой, держащей в руках огромный мяч в форме земного шара. Она будет улыбаться, подкидывать его, а потом весело смеясь закатит за ширмы и уже оттуда верхом на нем выкатится маленький медвежонок, ловко перебирая лапами. Но это всё будет позже. А сейчас Намджун целует губы Сокджина, человека, ради которого он поменял свою жизнь, и ни о чем не жалеет. Весна поселяется в его душе навсегда.