***
Когда ее с другими слизеринцами — а как выяснилось потом, еще и со всеми учениками школы — сослали в Большой Зал прямо в пижамах, до её сонного сознания ещё даже не доходило происходящее, а на нее уже оглядывались некоторые гриффиндорцы, заставляя пока что беспричинную тревогу копошиться где-то между её ребрами. Директор что-то объяснил учителям, усыпал пол спальными мешками с помощью магии и покинул зал. И в ту же секунду Гриффиндор загудел, рассказывая причину этого несвоевременного сбора. Блэк в замке. Перепугал Полную Даму. Пытался пробраться в гриффиндорскую гостиную, чтобы добраться до неубиваемого мальчика со шрамом. Лучше и придумать нельзя. По мере повествования в Эстери утыкалось, подобно тупым ножам, всё больше таких же тупых взглядов. Неуютное ощущение того, что на нее смотрит буквально каждая душа в замке и даже за его пределами, плотно окутало её, мешая дышать. На деле же она разделила всё внимание поровну с Поттером. Ему непрошенных взглядов тоже досталось сполна. Почему именно за ним по пятам следует Блэк? Этот Сириус был на стороне Того-кого-нельзя-называть, но тот, судя по слухам, сейчас не более, чем груда костей. Неужели Блэк настолько верен своему прежнему делу, что ради убийства мальчика готов сбежать из самой охраняемой тюрьмы? Что насчет нее? Он вообще помнит о том, что, попав в Азкабан, потерял возможность воспитывать свою годовалую дочь? Он помнит о ее существовании? Или это знание как-то рассеялось на фоне куда более важного дела — убийства едва ли знакомого ему мальчишки? — Это она помогла ему, — уверенный в своей правоте голос откуда-то из толпы. Эстер заозиралась. Речь о ней? Она выпала из реальности. — Ну да, она же его дочь. О ней. Конечно, о ней. Понимание всей бессмысленности этих высказываний потихоньку растиралось в пыль под натиском беспричинной паники. Будто она действительно была причастна. Будто это она распахнула двери замка навстречу кровожадному отцу. В горле пересохло. Она не могла и рта раскрыть, чтобы заткнуть сплетников. — Но зачем? Какое ей дело до… — Так она ж слизеринка, любой слизеринец бы сделал всё, лишь бы убрать уже Поттера. Каждая фраза, сказанная шепотом, её будто оскверняла, мазала её бледноватую кожу грязью и беспощадно топтала во лжи. Почему дети бывают настолько жестокими? — Что ты несёшь? — спрашивает кто-то из её факультета, старшеклассник. Она не видит кто, но — Мерлин! — как она благодарна. Даже если защищает он не её, а себя и свой факультет. Было бы наивно полагать, что кто-то бескорыстно вступился бы именно за неё. — А что, не так? Вы только и болтаете, что… — Прекратите! А ну по мешкам! Хватит болтать! — включает «главного» староста школы Уизли, приняв важный вид, будто директор не просто оставил его присмотреть за детьми, а назначил своей непосредственной правой рукой. Раздражение, которое обычно охватывало её при виде Уизли, отошло на второй план. Неважно кто, пусть даже он, но пусть кто-то заставит придурков замолчать. Даже если это сделает полтергейст Пивз, которого она на дух не переносила. Пусть выльет на них ледяную воду, как он любил делать временами. Она даже не против, если заденет её, только бы не слушать. — Я только одного не понимаю, когда она успела?.. — как можно тише, чтобы виновница сплетен не услышала, спрашивает Пэнси Паркинсон у другой своей одноклассницы, Гринграсс. — Она все время была в нашей спальне… Но та, конечно, услышала. Громко перебила: — Угомонитесь вы все или нет? — не выдерживает Эстери, будто обращается ко всему залу, к каждому придурку, что верил глупым россказням о её причастности. Смотрела она только на Паркинсон, не на весь зал. Смотрела, не моргая и до тупой боли сжимая кулаки. Та заозиралась, сначала не будучи полностью уверенная, что взгляд объекта обсуждений направлен на неё. После смиренно выдыхает. Теперь уж, когда поймали с поличным за сплетней, отступать некуда. Только вперёд. — Ты единственная здесь, кому был смысл помогать ему. Здесь, вроде, толпа детишек Сириуса Блэка не носится, м? Только ты одна. — Мерлин, — шепчет Эстер, раздраженно возведя глаза к тёмному потолку, усеянному звездами. — До тебя не доходит, что этот оборванец с газет — никто мне? Мой отец — Люциус Малфой, а этот… — И всё же, — напористо прерывает её Паркинсон. Медлит, чтобы едко ухмыльнуться, и продолжает: — кровь в тебе течёт не Люциуса Малфоя. А там уже яблоко от яблони… Гнев, спрятанный от чужих глаз на долгие годы, вдруг нашёл выход, разливаясь наконец по венам. И, дрожа от ненависти, она осознаёт — словами слизеринку она уже не поставит на место. А без этих эмоций смогла бы поставить? Будучи абсолютно спокойной — смогла бы? За все годы жизни у Малфоев у неё появилась привычка абстрагироваться от реальности, погружаться куда-то в мысли, в безмятежное нечто, где нет ни гнева, ни боли. Она никогда не пыталась вступить в словесную перепалку с кем бы то ни было. Пытаться унизить Пэнси словами сейчас — заведомо проигрышный вариант. А самообладание всё трещало по швам под натиском злости. Столько лет взращивала в себе спокойствие и напускное равнодушие, что теперь по жилам струилась самая настоящая внутренняя борьба. Неожиданно рука, выдернувшая из кармана палочку, взметнулась вверх. Её кончик указывает Пэнси куда-то в область шеи. Брови Паркинсон в удивлении приподнимаются лишь на секунду, и после она противно, звонко смеется. Переглядывается со своими подружками. — И что ты сделаешь? Экспеллиармусом шибанешь? Или, может, лучше по стопам папаши пойдешь и… — Паркинсон! — ледяной, пронзительный голос, от которого вздрагивает даже Эстер, хотя стоило уже привыкнуть. Боковым зрением она замечает, как от толпы учеников отделилась платиновая голова. — Забываешься? Что ты тут устроила? — Что вы все тут устроили? — подходит ближе к нарушителям порядка тот самый Уизли. — А ну опусти палочку, Малфой. И ты, Малфой, не вмешивайся и иди ложись в спальник, — строго командует он, удивительно как не запутался. На долю секунды Эстер задумывается, каково вообще Уизли — сколько их там, штук двадцать? И как они не путаются, когда кто-то из учителей кричит «Уизли!» непонятно на кого? Палочку опускать она не собиралась. Крепко стискивала в ладони, чувствуя, как сильно напряжены мышцы руки. — Ещё я ваше семейство слушать буду, ага, — отвечает Драко, сморщившись от сказанной старостой глупости, как от невыносимо кислой порции лимона. До того, как всех подняли с постелей, он видимо уже спал, потому что платиновые волосы были слегка растрепаны, а забинтованная рука не поддерживалась за шею платком. — Я Старший Староста! — У-у, я Стальший Сталоста... Плевать мне, кто ты. Понимаешь? Пле-ва-ть, — как умственно-отсталому. — Убери уже палочку, пока глаз кому-нибудь не выколола, — игнорируя замечания старосты, равнодушно возвращается к прежнему разговору Пэнси. — Только если тебе, — сквозь зубы цедит Эстери. — Ой, какие мы злые! Как страшно! — скрещивает руки на груди и скалится. — С каких это пор у нас характер проявляться стал, а? Чего не отмалчиваешься, как прежде? Эстер шумно втягивает воздух сквозь плотно стиснутые зубы. Палочка в руке лихорадочно вибрирует от напряжения. Ещё хоть слово… — Минус пять очков со Слизерина за каждого. Итого, — Уизли демонстративно проводит взглядом по всем троим нарушителям порядка, за что захотелось ему по лицу съездить, — минус пятнадцать. Хотите продолжить? — Катись к черту, Уизли, — огрызается Драко, но всё же кладет сестре ладонь поверх её руки, опуская таким образом её палочку. — А ты, Пэнси, не думай даже просто подойти ко мне, пока я не услышу развернутые извинения для Эсси. Пэнси округляет глаза, сделав их похожими по размеру скорее на два снитча. И будто воздухом захлебнулась. Казалось, даже если бы Эстери сейчас швырнула в неё каким-нибудь проклятьем, та не была бы так ошарашена. Малфой без опасений поставила бы сотню галлеонов на то, что Паркинсон рассыпалась бы в извинениях хоть сейчас, если бы только Малфой уже не повернулся к ней спиной и не повел сестру подальше, к двум спальным мешкам возле окна. Еле бредя на негнущихся ногах к окну, Эстер озирается. Они сейчас, оказывается, устроили представление для всего зала — большинство уже разлеглись по своим местам и молча наблюдали за стоящими. Даже старшеклассники глазели и переговаривались шепотом. Вздохнув поглубже, она смиренно приняла необратимое — завтра на неё обрушится с новой силой вторая волна обсуждений. Надо бы книги в библиотеке почитать, может там есть способы превратиться в фею, которые размером в 1-5 дюймов? Хоть так её не будут замечать. Перед тем, как лечь в свой спальник, Драко смотрит обеспокоенно на сестру и спрашивает одними губами — всё в порядке? В порядке? О да, всё потрясающе. Хотелось кулаки в кровь разбить, задушить голыми руками хоть кого-нибудь, и её до сих пор едва заметно трясло, но, в целом, могло быть хуже. Чтобы не тревожить брата, она лишь утвердительно кивает и поворачивается на другой бок, глазами к огромному окну. На самом деле, удивительно, но Драко заступался за неё нередко. Вопреки мнению Золотой Троицы и большинства учеников школы о том, что Драко ни с кем не способен себя вести по-человечески. И о том, что яд выплескивать — единственная задача в его бессмысленных, наполненных токсичностью буднях. Дело тут, впрочем, не только в его человечности. За всё время, проведённое в Малфой-мэноре, очередной вещью, что усвоила Эстер, было — не делай ничего лучше Драко Малфоя. Если, конечно, хочешь расположить его к себе. Лучше других — пожалуйста. Лучше него — это того не стоит. Это было нетрудно. Учеба у него близка к отличной, поэтому Эстери довольствовалась отметками «хорошо», а в квиддичную сферу она не лезла вовсе, оставляла все лучи славы ему. Да и не очень-то хотелось, ей комфортнее, когда она уверенно чувствует ногами землю. В словесных поединках с гриффиндорцами она тоже не участвовала, давала слово братцу, но это, опять же, не было такой уж жертвой — ей плевать было на другие факультеты и тратить нервы и время на них было себе дороже.***
Чего и следовало ожидать, Пэнси извинилась на следующий же день, ещё до завтрака, когда всех отправили переодеваться из пижам в школьную форму. Сказала, мол, перепугалась вчера, нервы не выдержали, вот и всё. Эстери только неопределенно кивнула и, поправив зеленый галстук перед зеркалом, вышла из гостиной. Верить той, естественно, не стала, но и новую сцену устраивать не хотелось. Пусть бегает собачонкой вокруг Драко, ей-то что? Вся свита Драко ей резко опротивела тоже и ничуть не меньше, чем Пэнси. После вчерашнего вдруг стало таким очевидным и четким осознание, что большая часть слизеринцев общается с ней по одной лишь причине — она сестра «слизеринского принца», она Малфой. Хоть кто-то видел в ней личность? Да и была она, эта личность? Ощущение того, что она лишь жалкая пустышка, безжалостно сдавило лёгкие и держало так полдня, не давая думать об уроках. И что ей делать теперь, этой бесхарактерной Малфой? Почти оксюморон. «Бесхарактерная» и «Малфой» в одном словосочетании. Смешно же, нет? День из-за этих размышлений пролетел со скоростью света, хотя вчера перед сном она готова была поспорить, что он будет тянуться подобно улитке. Зельеварение прошло как обычно, другими словами — паршиво. Казалось бы, как можно цепляться к ученику, который на уроке толком и не говорит, а практику выполняет вполне себе терпимо? Снейп с завидным мастерством находил тысячу причин, чтобы за что-то зацепиться, за что-то отчитать, хорошо что хоть баллы не снимал. Да и глупо было бы баллы снимать — она же на его факультете учится, это был бы огонь по своим же. Драко ему, наоборот, нравился, и тот его всячески поощрял. Прекрасное распределение: брат — любимчик, сестра — груша для морального битья. И в чем причина такой выборочности? Гадай, сколько хочешь, всё равно к ответу никогда не придешь. Урок Защиты от Тёмных Искусств она ждала с несвойственным ей энтузиазмом. На месте от нетерпения не подпрыгивала и не барабанила пальцами по парте от волнения, но нередко возвращалась к мыслям о том, что урок обещает быть интересным. Когда посреди дороги в Хогвартс дементоры стали обыскивать поезд, один из них почему-то особенно задержался в ее купе. И ей было стыдно за подобную слабость даже в мыслях, но она была уверена — если бы новый учитель тогда не прибежал вовремя на подмогу, она бы точно растянулась по полу в унизительном беспамятстве. Драко, однако, не был в восторге. Его цепкий взгляд тут же отметил на одежде профессора заплатки и потертости. — Это не показатель ума, — предприняла Эстери довольно вялую попытку оправдать учителя. Но когда в ответ Драко разразился целой тирадой о том, что он сыт по горло учителями, которые даже свою же жизнь устроить не могут, спорить она не стала. Не из согласия. Из желания быстрее нырнуть обратно в свои мысли. — Повторяйте за мной — Ридикулус, — говорил Люпин на долгожданном занятии. Эстери негромко повторила заклинание вместе с нестройным хором голосов с других факультетов. Слизерин же, не считая одну её, отмалчивался, будто назло учителю. — Ты серьезно? — спрашивает Драко, стоящий рядом, подперев плечом холодную стену. И с презрением скривил губы. — Будешь в этом участвовать? — А ты нет? — искренне удивляется Эстер, но, видя пренебрежительный взгляд брата, понимает, насколько очевиден ответ. — Да брось, интересно же будет посмотреть своему страху в глаза. — Забыла, что отец говорил? Мы Малфои, — сделал паузу, будто для пущего драматизма, — мы ничего не боимся. Она едва ли сдерживается, чтобы не усмехнуться. — Даже гиппогрифов? — хотела бы спросить она, но не спрашивает. А взглядом всё равно скользит по его перебинтованной руке. Конечно, она знала, что рука у него не болит, а врет он про боль для того, чтобы однокурсницы восхищались его стойкостью, а Хагрида уволили. Но также она знала, причем она одна во всей школе, что в первую же ночь после ранения ему приснился не кто иной, как Клювокрыл, и только одному лишь Драко известно, что именно происходило во сне, но все утро в тот день он был весьма мрачен. Проследив за её взглядом, он лишь недовольно цокнул языком и закатил глаза. Говорить ничего не стал, поэтому Эстери молча поспешила в начавшую выстраиваться очередь. Драко, заметила она, тоже нехотя встал в очередь, но где-то в конце. Его свита не преминула возможностью потолкать с конца учеников с других факультетов. В её голове за ночь произошли какие-то непонятные ей самой перемены. Привычное поведение дружков её брата теперь казалось жалким. Это же факультет, где в почете достоинство и аристократичные манеры, а не факультет безмозглых задир. В них её теперь раздражало всё: даже какой-нибудь слишком громкий вдох заставлял с силой прикусывать щеку, чтобы приглушенной болью погасить беспричинную злобу. А уж чавканье Крэбба и Гойла какими-нибудь пирожными, неумелый флирт Паркинсон по отношению к Драко, едкий смех однокурсников, как у гиен — всё это вовсе стало невыносимым. Её будто насильно запихнули в шкуру кого-то из Золотого Трио, чтобы посмотреть на привычные вещи их глазами. Некогда «друзья» стали негласными врагами. Не такими, какими приходились друг другу Поттер и Тот-кого-нельзя-называть, не смертельными врагами, разумеется, а скорее как неприятная, болезненная заноза под кожей — раздражает и хочется избавиться раз и навсегда. Прошло некоторое время, прежде чем кабинет заполнился громким смехом, и её резко выбросило из мыслей в действительность. Боггарт первой «жертвы» — Долгопупса — превратился в Снейпа и уже успел облачиться в дамскую одежду. Эстер не сдержала злорадной ухмылки, блеснув глазами. Снова обернулась на Драко — тот не смеялся. Ну конечно. Очередь продвинулась на одного человека вперед. Во что, интересно, превратится ее боггарт? Люциус Малфой. Без сомнений. Она всегда чуть ли не с ужасом возвращается обратно домой на каникулы. Ведет себя тихо — «не можешь даже постоять за себя, позорище». Хоть как-то язвит — «тебе нужно уметь держать себя в руках». Проводит все свое свободное время с Драко — «если сама ничего не делаешь, так хоть не мешай ему учиться». Уходит в свою комнату, чтобы заняться своими делами — «Драко скучно, поделайте что-то вместе, вы брат и сестра или как?». «Ты должна учиться не хорошо, а отлично, ты же Малфой, не позорь фамилию». А если она будет учиться на отлично, рискует потерять расположение Драко. Замкнутый круг. Люциуса бросало из крайности в крайность каждый божий день, но волновало это, видимо, только Эстери. Нарцисса была в разы мягче — всё же, если не брать в расчет удочерение, Эстери по крови приходилась ей двоюродной племянницей, — но всё равно довольно строга, да и не смела перечить мужу. Да, определенно её боггарт — Люциус. Осталось придумать, во что его превратить, чтобы вызвать смех. В голову тут же скользнула мысль, схожая с вариантом Долгопупса, но это было рискованно. Если до него дойдут слухи — а они до него дойдут, — что собственная дочь так потешается над ним перед всеми своими одноклассниками, её дома ждёт каторга. Внезапный ужас, пришедший от осознания, что с ней после этого будет, расползался по коже мурашками. Он её и так не жаловал. Она этим сделает хуже. Первая мысль — выйти из очереди. Сделать вид, что пошла к брату что-то сказать, и уйти в самый конец. Нет, всё равно могут подумать, что просто струсила. А она скорее встретится ещё раз с дементорами, чем позволит всей её параллели называть её за глаза никчемной трусихой. Помощницей Пожирателя Смерти — пускай, она успела к этому привыкнуть уже в некотором роде. Но она точно не трусиха. В конце концов, отцу немного унижения не повредит. И она сама, очевидно, получит непередаваемое удовольствие от грядущего зрелища, а это стоит тех кошмарных каникул, которые ждут её после этого. Из-за окутывающих её мыслей Эстер даже не сразу заметила, что перед ней остался один человек. Ладони от волнения слегка вспотели. Она заранее потянулась за палочкой. Гриффиндорка впереди неё под всеобщий смех отошла в сторону, и Эстери сделала уверенный шаг вперед, уже в деталях представляя нужный образ и расплываясь в хитрой ухмылке. Боггарт тут же сжался в воздухе, подбирая для неё нужный страх. Бесформенная масса крутилась не менее полминуты, когда, наконец, предстала в обличии человека. Не того, что отчетливо себе представляла Эстер. Кто-то позади неё в очереди удивлённо ахнул. Сама она приоткрыла рот, будто это позволило бы ей дышать глубже, насытиться резко ставшим дефицитным воздухом, и едва заметно побледнела, всматриваясь в фигуру прямо перед собой. Нечесаные, грязные космы падали ему на ссутулившиеся плечи. Одежда изношенная, потрепанная и настолько пыльная, что едва можно было различить её первоначальный цвет. На лице — ухмылка. Мерзкая, безумная ухмылка, оголяющая желтые, почти что гнилые зубы. Её внутренности будто закрутились узлом. — Быть не может, — откуда-то из очереди. — Она своего папочку боится? — насмешливо, но негромко, вдалеке, будто не хотели, чтобы она услышала, но она слышала. Слышала и другие брошенные необдуманные фразы, каждый другой вдох удивления, будто всё вдруг стало таким ярким и отчетливым — как в до безумия реалистичном сне. — Ну привет, дочурка, — хриплый голос человека, которого она видела только по живой картинке в газете. Она отшатнулась, едва ли не выпустив из ослабших рук палочку. Дрожь нещадно пронизывала всё тело. Все смешные образы отчаянно покинули голову. Она едва ли осознавала, что перед ней боггарт, а не настоящий человек. Не настоящий убийца. В растерянности она посмотрела на профессора и чего она точно не ожидала, так это увидеть такой же растерянный взгляд, как ее собственный. С чего бы? С чего бы он, чертов учитель, был бы растерян? Почему словно окаменел? То, что мальчишка с Гриффиндора до смерти боится своего же учителя по зельеварению, его мало волновало, зато страх ученицы перед сумасшедшим беглецом, убившим толпу маглов — о да, это очень удивительно. А мужчина приближался. Эстери предпринимает попытку поднять палочку, но не выходит. Унизительный ужас свирепствует внутри нее, разливаясь по венам и парализуя тело. И она ничего не может сделать. Дыхание сбито, и пульс оглушающе громко стучит в висках. Люпин всё же оживает. Подрывается с места и преграждает боггарту путь, встав лицом к лицу к Сириусу Блэку. Оказавшись за его спиной, за хоть какой-то спасительной оградой, она не ждет, пока боггарт примет форму учительского страха и тот произнесет заклинание, которое у нее самой за эти долгие секунды напрочь вылетело из головы. Спиной она маленькими шагами пятится назад, но столкнувшись со стоящим сзади Поттером, резко разворачивается и на ватных ногах мчится к выходу, беспардонно расталкивая тех, кто становился преградой на её пути. До самой двери её преследуют удивленные взгляды, а пространство вокруг неё сужается, сужается, как в кошмарном сне, сдавливая со всех сторон. Выбежав наконец в коридор, она резко останавливается. Переводит рваное дыхание. Прислоняется спиной и затылком к прохладной поверхности стены. И мысленно признает ставшее очевидным: Она до смерти боится родного отца.