Не спи

Утром всё-таки пришлось встать. Как и предвещал ночной холодок, гуляющий по полу, сегодня мерзопакостно-пасмурная погода. Не такая, когда приятно дышать запахом дождя, укутываться в плед и проводить светские беседы; а такая, когда хочется залезть под множество одеял, налить в кружку кипятка с лимоном и лежать весь день в ленивой тишине, не вставая с кровати до самого вечера. Так бы я и сделал, если бы не Чёрный, имеющий свойства устраивать скандалы по глупым причинам и без в продроглые дни и неимоверно бесить до скрипа зубов. Да, он снова устроил какие-то разборки с Лэри, который якобы так нагло насвинячил на свежее постельное белье. От это я, собственно, и проснулся. Поёжился после тёплого одеялка, убрал остывшую грелку из под ног и начал искать носки. Их нигде не было, поэтому пришлось заглянуть к мирно посапывающему Толстому. Подтверждая мои ожидания, тёплые и мягкие, совсем как плюшевые, носочки большой ребёнок сжимал клешнями. Отбирать я их, конечно, не стал. Забирать у дитя такую необычную игрушку - означало начало не заставляющее себя ждать хныканье, чего хотелось в последнюю очередь. Кеды с затоптанными пятками я нашёл под кроватью, а свою цветастую резинку для волос на руке у Табаки. Это тоже забирать нельзя. Теперь это его резинка. Так же, как и с десяток остальных моих штук для волос. Ему всё приглядывается. Как, например, моя большая радужная кофта, отныне гуляющая по всем жителям четвёртой(даже на Чёрном её видел), и старый портсигар с полуголыми женщинами и мужчинами, который я спёр у дяди перед отъездом. Но я незлопамятный и не жадный, поэтому всё пустяки. Сам же сейчас расхаживаю в свитере Сфинкса, не мне жаловаться. Пока натягиваю кеды на босую ногу, на меня смотрит Македонский, то ли желая с чем-то помочь, то ли беспокоясь из-за носков. Я же мог взять чьи-то другие, но почему-то не сделал этого. Самому бы знать почему. Чтобы он стал спокойнее, криво улыбаюсь и киваю, показывая тем самым, что всё в полном порядке. После этого выпиваю остывший чай из чьей-то кружки и выползаю в ещё более промёрзший коридор. Еле шевелю ногами по грязному обхарканному полу, пытаясь игнорировать ряд мигающих лампочек, и смотрю только под ноги. Один раз сталкиваюсь плечами с Логом, который потом сверлит меня взглядом, и один раз попадаю под колесо Дракона. С последним даже не переглядываюсь и продолжаю путь. Почему-то кажется, что до комнаты я иду уже целую вечность. К тому же все будто вымерли, ведь даже у Крысятника никаких звуков не слышно. Странно. За минут 5 (но по внутренним часам за полчаса) дохожу до своего скрипучего старого жилища. Открываю дверь ключом с шеи и вхожу ,что отдаётся плачем первой половицы. «Надо бы придолбить её каким-нибудь гвоздем» Прохожу, наливаю из ржавого крана воду в чайник, ставлю его греться, и залажу под два одеяла, прежде зашторив окна. Каким-то образом размышления приводят меня к воспоминаниям о первом дне. Даже забавно. По небольшой комнате разливался тёплый, даже горячий, солнечный свет. На свету парили мелкие пылинки, оседающие на мебели и лице. Шорохи одеяла. Скрип металлической кровати, как в старых советских детских лагерях. Смолянисто-чёрные запутанные волосы по подушке. Зевок. Потягивание и хруст затёкших костей. Чих. Обыденное утро. Светло-голубые глаза освобождаю от груза век, обрамлённых чёрными тонкими ресницами, щурясь от яркого солнца, заглядывающего в окно без штор. Надо было повесить их ещё неделю назад. Глазами медленно обыскиваю комнату и нахожу на полу носки с вышивкой жёлтых уток. По-детски глупо, но выглядит позитивно. После носков широкие штаны в серо-коричневую клетку, которые время от времени спадают. На худощавом теле прежней остаётся только чёрная, хотя уже серая, толстовка с капюшоном. Сонная туша поднимается с кровати, на что скрипом отзывается старый деревянный пол. Скрип противный, но со временем привыкаешь и к тому, что раздражает. Мерзкий звук продолжается до раковины с зеркалом. Поднимаю очи на отражение и вижу ту же картину, что и день, и неделю, и полторы недели назад. Это не радует, но и не огорчает. Зеркало показывает бледное вытянутое лицо с красным носом и веками. Выглядит болезненно, но недугов никаких не наблюдается. Губы покусанные и такие же красные. Глаза не большие и не маленькие. Будто стеклянные, среднего размера, посажены под тонкими тёмными бровями. По соседству прямой нос и просвечивающие через тонкую кожу синевой вены. На лицо спадают чёрные волосы длиной примерно до лопаток. Давно не стригся. Длинными пальцами с отросшими ногтями убирают их за уши. Ниже шея и тощее тело, которое прячется под большеватой одеждой. Вздох. Рукава закатываю. Волосы собираю в небрежный пучок на затылке. Лицо умываю. Острые зубы чищу. В глаза попадает мыло, от чего потом краснеют. После волосы распускаю и расчёсываю. Теперь прилично, смотреть в зеркало приятнее. Две недели назад, в начале августа, родной дед ни с того ни с сего решил отправить меня в интернат. Было бы понятно, если бы мне было лет 14, но мне уже 17. Скоро выпускаться. Но он настоял, решил, что так лучше, и я пойму, среди кого должен находиться. Сначала не понял, а потом полторы недели назад мы приехали сюда. В большой холодный страшный Дом. Снаружи к нему никто и близко не подходил. Отделял от внешнего мира высокий забор в стальную решётку. Обычно к таким прилагалась колючая проволока сверху, но её, к удивлению, не было. За забором росла низкая трава с проплешинами и стоял Дом. Сам он был серый и неприятный на вид. За окнами ничего не было видно, а двери на взгляд казались тяжёлыми, как тонна дубов, из которых, видимо, она и была сделана. К ней вели широкие ступени с перилами с отколупанной краской, а рядом был уже сломанный звонок. Мы вошли внутрь без какого-либо стука. Дед сразу пошёл к директору, а меня оставил сидеть на продавленном прошлыми посетителями диванчике с шершавой обивкой. На коленях я держал рюкзак, а на плече висела ещё мамина барсетка. От неё пахло цветочными духами и изюмом. Мы любили изюм. С мысли сбивает какой-то глухой крик, шум и топот ног. Звучит дико и как нападение. Дальше свист и звук удара о пол. Страшно представить, что там происходит. Не успеваю дослушать, как меня зовут в кабинет. Он выглядит ещё более неприятным, чем Дом. Тоже продавленные диванчики, скучные дипломы и грамоты на стенах, кипы бумаг на столе и странный ярко-красный огнетушитель. Могу поклясться, весь наш нудный разговор я надеялся, что он упадёт мужику на голову. Но оказалось, что этот потенциальный убийца был за его спиной и надёжно прикручен к стене. Это отчасти расстроило. После беседы деда с пятнистым, немного толстым директором, которому тоже бы не помешало уйти на пенсию, они пожали друг другу руки и посмеялись. Родственник похлопал меня по плечу, сказал то, что я уже и не вспомню, и удалился, ясно дав понять, что теперь мы ну очень долго не увидимся. Его это забавляло и радовало. Мне же было обидно, всё равно и пусто одновременно. Дед никогда не питал ко мне особой любви, так же как и неприязни. Мы просто были, можно сказать, соседями. Теперь я понял, почему мама уехала из дома с моим отцом, как только нашла причину. Я остался наедине с директором, он повёл меня наверх и что-то увлечённо рассказывал о школьных устоях и правилах, о группах, о разделении парней и девушек, о занятиях и плохих воспитанниках. Я его не слушал. Мы оба отлично знали, что эти разговоры нам нисколько не нужны, но он, как приличный и воспитанный человек, продолжал говорить. Когда поднимались по лестнице, нас чуть не сбила кучка парней в косухах, высоких ботинках и с наглыми рожами. Они остановились на секунду, поглазели на меня и с воплями понеслись быстрее ветра еще выше. Директор пробормотал что-то вроде "огосподибожемой", потёр виски и пошёл дальше. Мне стало интересно.