Dear diary

Дорогой дневник, сегодня я наконец проснулся дома. После стольких лет не слышать за дверью привычного шума студии как-то слегка дико даже. Как и осознавать, что до работы теперь придётся как-то добираться. Но, всё-таки, это больше приятное чувство, и, думаю, я легко к нему привыкну. Кстати, насчёт шума: тут вовсе не так тихо, как могло бы показаться. С улицы то и дело слышно мат и звуки пальбы, а разбудил меня и вовсе Наггс — своим хрюканьем. Но эй! Я же ничего не написал раньше про своего малыша! Так что, поехали по порядку. Последние несколько недель я был таким молодцом, что сам с себя охуевал: соглашался на любые фетиши в кадре и халтурку, о которой в контракте вообще ни строчки — старался реабилитироваться в глазах Валентино после того, как завёл друга без его ведома, но он всё равно пронюхал. Почаще звал босса «папочкой», пока он в нужном настроении, таскался с ним, куда скажет, а там — молчал и мило улыбался, чтобы под руку не лезть. Мы отсняли пару чертовски успешных лент: «Отражения» и «Кэнди Лэнд». Для обложки последнего я даже выставил стопы напоказ, хоть и попросил сперва босса обойтись без этого. Как же я ненавижу то убожество, что у меня вместо нормальных ног! Именно после этой обложки меня и засыпало стрёмными анонимными письмами от каких-то дрочеров. Я старался виду не подавать, но сам чуть в обморок не хлопался — настолько мне из-за них было хреново. Не знаю, как, но Вэл всё равно всё понял. Сперва устроил мне для прочистки мозгов оргию под кайфом, а потом… Он привёз настоящего живого поросёнка! Моего личного питомца — просто так, в подарок! Надо бы не забыть вклеить сюда его фотку: он такое чудо и такой умненький! Я назвал малыша Фэт Наггетс и несколько недель почти не выпускал его из рук, даже спал в обнимку с этим пупсиком. Но, конечно, хера лысого в этом борделе дела всегда будут идти безоблачно. Однажды я вернулся после долгой съемки и обнаружил, что Наггс не встаёт со своей лежанки, дышит тяжело, со стрёмным таким свистом, а уёбок, которому я поручил присмотреть за ним, вмазался и теперь невменяем. Всё, что я из него выбил, — что малыш, якобы, ударился об дверь. На засранце я не оставил живого места, но сейчас, когда вспоминаю и пишу об этом, снова руки чешутся превратить его в фарш. Мне уже несколько плевать на то, сколько и какого дерьма сваливается на меня: можно сказать, что я забил болт как на свою жизнь, так и на то, что после. Но Наггетс для меня — не просто питомец, он всё равно что мой ребёнок. Смысл существования и стимул что-то поменять в этом круговороте происходящей со мной хуйни. Если бы не он, я ни за что не рискнул бы просить босса о разрешении жить отдельно. За пределами студии. Пока я изводился от нервов, Валентино, как специально, только больше нагнетал. Молчал, курил, хмурился и постукивал когтем по столешнице. Потом внезапно расплылся в своей типичной ухмылке — будто сожрать хочет — и поманил поближе, облапав за задницу, стоило мне подойти. — Давай подытожим кое-что, кексик, — прозвучало это ласково, но такой лаской убивают. По всему виду босса было понятно, что он задумал что-то пиздецки неприятное, — Ты работаешь на меня вот уже сорок лет и за эти годы добился больших успехов. Если ты думал, что я не обращаю на всё это внимания, то будь уверен: это не так. Думаю, самое время поощрить тебя за то, какой ты хороший мальчик, Энджи. Он втянул меня к себе на колени, достал откуда-то папку, судя по фотке, с моим личным делом. Откуда именно, я разглядеть не успел: от его дыма опять был как под кайфом. — По одному подарку на каждые десять лет: что скажешь? — я только кивнул, не решаясь перебивать, и гадал, что это всё должно значить. Нихера хорошего — это-то ясно. Но что именно? — Итак, первый подарок: эти твои новые странные отношения. Пока это не мешает работе и никто тебя за моей спиной не трахает, я её не трону. Ни имени, ни каких-то прозвищ босс не называл, но даже полному кретину понятно, что речь о Черри. Значит, так и не выкинул из головы, как я ни усирался в своих попытках быть паинькой. Чёрт. — Второй подарок ты уже тоже получил, детка: это твой маленький четвероногий приятель. Третий, что ж, — он подпустил в голос грусти, такой же липовой, как и его ласковый тон, — Как бы тяжело мне ни было отпускать тебя из-под своей опеки, я не могу отказать: ты честно заслужил право на самостоятельность. Можешь подыскать себе квартирку где-нибудь неподалёку и освободить студийные апартаменты. Платить за неё тоже будешь сам: нам полумеры ни к чему, да и пора тебе научиться распоряжаться деньгами. Меня как холодной водой окатило. И от очередного дымного выхлопа, и от оскала Валентино, но в основном — от этих слов про бабло. С моим процентом от выручки аренда пиздецки била по кошельку. Я как-то привык, что всем необходимым меня обеспечивал босс, вычитая со счёта, разве что, за снежок и штрафы. Ладно, хуй с ним. Зато не держит. — И последний, четвёртый подарок. Ты, Энджи, у нас узнаваемый и лакомый кусочек для фанатов. А раз уж я больше не смогу за тобой приглядывать как раньше, нельзя, чтобы всякая шваль думала, будто избежит последствий и никто не хватится, если скрутить тебя в какой-нибудь подворотне. Я хочу, чтобы по одной твоей улыбке было понятно, кому ты принадлежишь, кексик, — после этих слов он одной из рук, не занятых моей задницей, выложил на стол треугольный кусочек жёлтого металла. И до меня только через несколько секунд дошло, что это золотая коронка. Такая же, как его собственная. Она очень странно чувствуется под языком. С непривычки, наверное. Ну и от того, что челюсть, откуда удалили зуб, всё ещё ноет. И, почему-то, не регенерирует — хотя в первые часы я был почти уверен, что сейчас вырастет новый клык и подарочек босса просто отвалится. Наверное, всё, что я рассказал, звучит немного грустно, но — эй, дневник, это действительно хорошие новости! Просто я, опять же, ещё не успел со всем освоиться.