Их мальчик

Оглушающая тишина воцарилась в ранее полном шума и разговоров зале. И она не думала нарушаться и намеком на тихий, едва слышный шепот или шорох, тем более презрительный смешок. Лишь поглощающая все и вся тишина с громогласным: — Повтори. Черные глаза уставились на мальчишку в ожидании исполнения приказа. Полные смеха и недоумения, они выглядели еще темнее обычного, будто вожак смотрел не на подростка, а на бродячего ожившего мертвеца. Но Намджун не зажимается под этим взором, давно уже привыкнув к подобному, только наполнил легкие воздухом, дабы исполнить приказ собственного отца, величественно восседавшего на бордово-красном троне. — Устарели. — повторяет через плотно сжатые зубы, нехотя, потому что омерзительно даже задумываться об абсурдности сложившейся ситуации. Однако приходится повторять, разжевывать для старых, ничего не слышащих идиотов, готовых уши себе отрезать, лишь бы правде в глаза не глядеть. Всем нравится в собственной сладкой лжи кутаться, не горя желанием морозной правде открываться. Тем не менее, пришел паренек не для того, чтобы просто опозориться, позорно поджать хвост под родительским взглядом строгим. Обязательство клятвой высеченное на подкорке сознания — выдержать и спасти то, что дорого сердцу. Сейчас не было важно прикрыть все лицемерным «неправильно», «это жестко» или «они страдают», потому что есть некто важнее метафоричных омег. Кто-то, страдающий рядом с ним, касающийся светлых локонов маленькой ладошкой, с рыданиями вжимающийся в тело друга. Да, Ким Намджун не был поклонником обычаев и суеверий, считая их дикими и жестокими, ломающими бедных души живых несовершеннолетних омег, подобающими больше для неразумных животных, а не гордых волков-оборотней. Однако сил или статуса для революции у восемнадцатилетнего парня не было, что уж говорить о стоящей поддержке. Он только-только совершеннолетним стал, буквально вчера еще питаясь молоком матери-омеги, его слушать никто не станет. Но удавкой на шее затягивается вид брошенного, разрушающегося друга, что тянется к Намджуну, словно к единственному оставшемуся в кромешной тьме лучику спасительного света. Потому Ким и рванул сломя голову на собрание отца, желая не столько разрушения старых устоев, а лишь полного владения своим единственным маленьким сокровищем с маленькими ручками и пухлыми детскими щечками. Просто так ему никто не уступит, а если получится немного скребнуть по их погребенной совести, чтобы несерьезно, но больно и надоедливо, словно заусенец на пальце, который ни содрать, ни обрезать. Тогда можно будет и свое забрать себе, пока затуманенные взоры обращены внутрь, в поисках подтверждения своей правоты. — Ого! — наигранно удивился старший Ким, поднимая указательный палец вверх. — Объясни же нам, почитающим «старье», — Джун поморщился. Он не называл обычаи старьем, лишь заявил, что их стоит пересмотреть. Но вожак все переиначил в свою пользу, словно указывая, что это младший над ними насмехается, а не наоборот. — в чем же проблема наших обычаев? Младший альфа задумался. Отец точно знает и понимает значение этого спектакля, потому и обойти его не так уж и легко. Потому Намджун заранее старался решить с чего же стоит начинать, ибо мыслей в его голове всегда было слишком много, а времени сейчас катастрофически не хватало на убедительные доводы. Намджун мог бы порассуждать не только касаемо волнующего его на данный момент обычая, но и об поистине ужасающей жестокости по отношению к омегам, однако это все было бы в пустую: его голоса никто не услышит, лишь посмеются над бедным подростком. Но слишком высока цена его проигрыша — жизнь дорого ему существа. — Положение омег. — сказал Ким твердо, не обращая внимание на презрительные взгляды вокруг собравшихся. — Обряд совершеннолетия, когда бедняг при первой течке пускают по кругу между всеми альфами стаи, просто отвратителен! — руки юноши задрожали при произнесении этих слов под тяжестью собственных воспоминаний, больно бьющих по совести, ведь не спас, не предотвратил, а просто стоял и смотрел на смерть собственного друга, сгорая в никчемной беспомощности. Он не спас. По залу, ожидаемо, пронеслись смешки. Старейшины глядели на молодого защитника прав слабых и угнетенных надменно, будто по рангу он ниже их, будто он здесь обычная лягушка на пути гордых волков, забывая, что младший весьма вероятно совсем скоро займет пост вожака стаи. Все, на что ни были способны — плоско размышлять с выразительным достоинством в голосах, о том, что Намджун просто мал и молод, не испробовал тел омег ни разу, потому и говорит такое перед своими старшими, позорясь. Дите, что еще недавно оторвали от материнской груди, смеет поучать их. Взрослых альф. — Омега в течку только и мечтает о члене альфы в своей заднице! — сказал кто-то из оборотней, улыбаясь гадко, да языком по губам сухим проходится липким, вспоминая, как этими губами юное тело под собой прошлой ночью целовал. Намджун кривится, ему отвратно и мерзко становится на душе от простого осознания своей беспомощности перед этими извращенцами. Вспоминается пустой взгляд Минхека, когда его девственное тело крали сразу двое, крики, срывающие горло в кровь, ладони и зубы, пытающиеся освободить своего хозяина, и сотни просьб об изгнании, а не изнасиловании. Его крики, его слезы и его отрешение впоследствии делали Джуну больнее нежели липкие взгляды на нем сейчас. Минхеку не нравилось, Минхек не хотел этого. Ведь даже спустя полгода он не смог прийти в себя, забыть это и перестать мучиться от частых кошмаров, прибегая позорно только лишь к Намджуну, прячась в том, кто бросил, оставил и не смог помочь, лишь смотреть, как его единственного друга ломают и убивают, душа белесой жидкостью. Противно. Мерзко. Тошнит. — Ты еще не видел текущих сучек, Намджун-а! — послышалось с другой стороны прямоугольно стола, и новый противный взгляд словил Джун на себе. «Особенно противно слышать это от главного извращенца стаи, с удовольствием бравшего собственного сына в прошлом году.» — подумал Ким, скривившись под этими желтыми глазами. — Но они точно не хотят, чтобы их пустили по кругу! — нахмурился младший, стараясь не впиться в шею этого извращенца клыками. — Даже родственников обязывают брать родную кровь. Это мерзко и грязно! Сношаться с собственным сыном или братом, словно ты не гордый волк, а отвратительный суккуб! Ким перевел взгляд на вожака под вновь воцарившуюся тишину, что сидел во главе стола, и внимательно следил за происходящим с ухмылкой на пухлых губах и интересом в глазах, что с насмешкой смешался. Намджун знает, что у него, в отличие от остальных старейшин, желание не затмевает разум, и он может прислушаться к словам юноши. Он надеется на благоразумие старшего. — Намджун-а, — произнес альфа, склоняя голову на бок, — что же ты предлагаешь, отменить все? Дать омеге в первую течку, а все мы знаем о боли сопровождающей данное событие, мучиться? Джун сдвигает светлые брови к переносице, глядя на вожака враждебно, силясь поверить в происходящее, где его родной отец защищает этот устаревший, мерзкий повод оттрахать молодое тело болезненными ощущениями омег! Да как он вообще посмел сравнить массовое изнасилование и боль в пятой точке? Тем более, что все знают, боль унимается травами и отварами. А вот страх и омерзение остаются огромным шрамом на жизни бедняги. Нет, Намджун не может отступить. Не может простить отцу эти слова тем более. — Но отвары могут унять их боль на время. — произносит юноша с нажимом, глядя только в глаза вожака. — А вот обряд погружает их сны в вечные кошмары и повторы этого вечера, где они вновь переживают все. Весь зал разразился хохотом — все уже открыто смеялись с Джуна, тыкая в него мерзкими, вонючими пальцами, которые любили толкать в глотки молодых омежек. Старшие так отчаянно жалели парнишку, тот ведь свои мозги не в ту степь направляет, пытаясь защитить права никчемных подстилок. Он, бедняга, еще не познал тела, сочащегося ароматной смазкой и стонущего во все горло под тобой. Блаженства он еще не ведает, вот и выдает глупые идеи и предложения. — Что же ты еще нам предложишь? — улыбается вожак. — Дать им свободу действий и право в выборе судьбы? Зал снова засмеялся, а кто-то даже посмел предложить Намджуну омегу, дабы вставить его мозги на место и направить в правильное русло. И младший Ким на эти слова скривился, сжимая кулаки. Все они лишь жалкие извращенцы, отчаянно желающие доказать всем вокруг придуманную ими же важность, задавить комплекс неполноценности, появившийся на фоне более молодых, сильных и красивых альф стаи. — Они такие же живые существа, как и мы. — пожал плечами Ким. — Они заслуживают иметь право на выбор. — Намджун-а, — покачал головой отец «неразумного» подростка, — не понимаешь ты еще всего. Знаю, что в тебе твой дух бунтарский говорит, сам таким был, но ты не видишь всей картины. — все замолчали, слушая вожака внимательно, но сохраняя те же ухмылочки на сухих губах, потрескавшихся губах, покорно слушая оправдание своих мерзких мыслей, будто успокаивая совесть. — Омеге дай свободу, и она перестанет выполнять свои главную обязанность — рожать. Дать свободу им значит отобрать у стаи шанс на потомство. Вспомни судьбу дома Джексона Денгри, чей род вымер. А стелить под себя женщину, которая не способна нести от нас потомство, обрекая ее на смерть и мучения еще хуже. Намджун нахмурился, слыша знакомое и уважаемое имя. Денгри был оборотнем умным и образованным, желая больше всего на свете о равенстве между всеми существами в мире, и наивно своей цели следовал, создав собственную стаю со свободными омегами, чем взволновал все волчье общество. Однако каждый знает, что вымер его род не из-за этого, а потому что они остались совершенно без защиты на, вероятно, плодородных землях. Неприспособленные к военным делам оборотни не смогли отразить атаку соседнего племени, что посчитало своим долгом отчистить землю от «скверных существ», что посмели сломить гордых волков. Жестокий геноцид, устроенный всего лет десять назад, было решено просто не заметить, потому ни о каком следствии речи и не шло. Во всем обвинили омег стаи, а убийц просто отпустили на свободу. Джексон просто не был понят и услышан столь узкими умами жадных старейшин, но Намджун им восхищался. Этот оборотень был силен духом, уважая жизнь и свободу каждого, предпочитая думать, а не делать, мысля умом, а не членом. — На них напали, отец. — возразил юноша, сжимая кулаки вновь, глядя на сжавшуюся челюсть отца, что на секунду потерял самообладание. — Но они жили счастливо в справедливом обществе! Они были не поняты остальными, потому что подобного примера не было больше! Потому что удобно стелить под себя молодое тело, насиловать и оставаться безнаказанным. Удобно делать вид, что жизнь омеги полностью подвластна тебе, словно ты король, а не признать свои недостатки и уродства. Понять, что ты не главный герой, перед которым каждый захочет склонить голову в поклоне. И зарубить себе на носу, что ты должен сам добиться уважения, пройдя сквозь тернии к звездам, а не просто родиться альфой! Щеки юноши полыхали под насмешливыми взглядами оборотней, ведь он еще никогда не высказывал свои мысли на такую большую публику, предпочитая всегда оставаться в тени грозного отца-вожака. Сердце Намджуна отбивало громкую трель, взволнованно колотясь о мощную грудь подростка, пока зал вновь наполнялся смешками собравшихся, однако, к удивлению парнишки, все их улыбки и ужимки были нервными, напуганными, будто их поставили лицом к лицу с правдой. Старшие, что могли только смеяться и прикрывать глаза, затыкая собственную совесть, сейчас действительно были сбиты с толку откровенностью мыслей Намджуна, и просто молча глядели друг на друга, словно ожидая чьего-то возражения, чтобы оправдать себя. Юный Ким перевел взгляд на заинтересованно разглядывающего собравшихся отца. Конечно, вожак не был тем, чей разум легко затмевался желанием, но никогда не пытался и самую малость облегчить жизнь омег, предпочитая просто наблюдать за метаниями альф, старающихся найти себе оправдание, и омегами, проживающими личный кошмар из раза в раз, сначала собственный, а потом и своего ребенка. Однако отец Намджуна был существом воистину жестоким, обожающим споры и игры, чье мнение всегда было важно для других, потому юноша опасался его вмешательства в свой план, ведь тогда все развалится, разбиваясь на мелкие осколки, превращаясь в пыль. Тогда пострадает и зачинщик, и его близкие. Но Вожак просто смотрел на загнанных в угол, усмехаясь и одобрительно кивая Намджуну, словно хваля его. Не обнадеживая, а пугая еще сильнее. — Намджун-а, скоро станет полноценным альфой. — произнес гордо главный альфа, переводя резко тему, словно отвечая на просьбы подложить под сына сучку. — Это еще не афишировалось, но не так давно я заключил со своим давним другом соглашение. Его младший ребенок — омега невероятной красоты, совсем недавно начал источать запах — знак скорой течки — настолько сладкий и манящий, что успел свести с ума всех альф их стаи. Моему сыну достался прекрасный омега, при виде которого Намджун точно поймет каждого из нас и наше желание владеть полностью чужой жизнью. Юноша замер, пораженно глядя на отца, что, склоняя голову набок, с улыбкой наблюдал за реакцией своего чада, наслаждаясь. Намджун знал о женитьбе и женихе, знал о соглашении, но молил днями и ночами все отменить, признаваясь в любви другому оборотню. Он правда не мог во второй раз оставить Минхека, отдаваясь кому-то далекому и незнакомому полностью, словно не было клятв родному сердцу другу. И пусть он не имеет права испытывать отвращение, тот находится в таком же плачевном положении, но ненависть, зародившаяся где-то глубоко, под ребрами, съедает его заживо. Ведь не нужен Намджуну никакой чудесный омега с вкусным запахом, если перед глазами образ единственного для него существа. — Я не понимаю, зачем ты напоминаешь мне об этом, отец? Неужели ты решил так сбежать от моих обвинений? — сжал пухлые губы оборотень, стараясь защититься от наполненного зверским любопытством взгляда вожака, который будто насмехается над потугами родного сына. — Нет, я просто хочу предложить тебе сделку. Маленький спор, благодаря которому ты сможешь достичь всего, чего желаешь.

Намджун знает, что соглашаясь на сделку с дьяволом, ты не сможешь никогда выиграть или обыграть его, оставаясь позорно бежать позади. Намджун определенно об этом знает, но протягивает ладонь.

***

В легкой сорочке стоять перед матерью и сестрой казалось до этого момента легко, ведь не раз они видели друг друга нагими, однако на практике под нежными касаниями ладоней родных хотелось сжаться и прикрыться. Порывы воздуха, зарождающиеся под касаниями и движениями, словно липли к Хосоку табуном мурашек. Ему не хотелось стоять тут, плавиться под чужими руками, наблюдая за их взволнованными переглядками, немым разговором, который они старались тщательно скрыть, дабы не беспокоить младшего. — Милый, ты дрожишь. — касаясь тонких бедер едва, тихо проговорил старший омега. Старший Чон поправил белоснежные чулочки, с трудом обтягивающие тощие ноги, и поднялся с колен, становясь на голову выше сына. Розовыми пухлыми губами коснулся теплого лба, проверяя температуру, облегченно выдыхая. — Течка еще не началась. — высказался омега, короткими пальчиками касаясь хрупких плеч и шелка белоснежной рубашки. — Это хорошо. — улыбнулся мама. — Я бы хотел, чтобы ты в ясном разуме знакомился с новой семьей и выходил замуж. — И вовсе мне не нужна новая семья! — буркнул обиженно Хосок, скрещивая тонкие запястья на белом шелке, прикрывая немного обзор на медовые ключицы, что приковывали к себе взор, выглядывая из-за разреза и кружевного воротничка. — У меня есть вы с папой и… Ты сама знаешь кто. Даже если он и не ответил на мои чувства взаимностью, мы все еще можем продолжить дружить! И никакой другой альфа мне совершенно не интересен! Голос предательски ломается к концу, выдавая всю ту бурю, что творится внутри ребенка, которую он так успешно скрывал и подавлял уже несколько недель. Он не хотел уезжать из родного дома, тем более отдаваться совершенно незнакомому альфе. Хосок уже был влюблен в другого, пусть и невзаимно, но искренне и чисто. Однако жизнь диктовала свои условия — он обязан был выйти замуж, чтобы спасти себя от ужаса ему уготованного. И ничего поделать с этим нельзя было. — Милый… — улыбнулся грустно мама. Покачивая головой, пока изумрудные глаза слезами наполняются. Он понимал своего ребенка, но больше всего на свете желал спасти Хосока от участи других, потому, именно по его собственному желанию пришлось и свадьбу перенести, и наивную первую любовь омрачить. — Мам, Хоби просто волнуется. — быстро тараторит молодая девушка, поправляя выглаженную белую блузку на брате, и на родителя смотрит нежно. — Никаких слез! — а сама слезы тайком подтирает. Ее нежные ладони в это время скользят по молодому телу, завязывая винные ленты на шее, украшая ее изящным бантом и ключицы сладкие скрывая. А младший брат невольно отзывается на прикосновения. Ибо тело парнишки стало более чувствительным в ожидании предстоящей течки, что тяжелым грузом оседает на его золотом сердце. Страшно до дрожи в коленях. — Хосоки, малыш, — зовут его, мягко касаясь хрупкого запястья, — ты же понимаешь, что так будет лучше для тебя? — спрашивает мама и в глаза родные смотрит. А младший сын только вздыхает тяжело, его изумрудные глаза наполняются горькими слезами, которые угрожают испортить легкий макияж на его милом личике. Потому его тут же прижимают к сестринскому тельцу, гладя успокаивающе рыжие волосы. Страшно, все еще страшно, и мерзко так позорно сбегать, прячась за сильной спиной незнакомца, наблюдая за проживающими стойко этот кошмар другими омегами. Конечно же Хосок знает, что будет лучше, если он выйдет замуж за навязанного родителями альфу из другой стаи. Его ведь тогда не пустят по кругу, заставляя терпеть мерзкие, вонючие руки на себе, что так любят касаться молодых и сочных тел, порочить их, очернять души. Ему подарят защиту и шанс на спокойную, пусть и ограниченную новой семьей, жизнь. Да, он потеряет свободу выбора и право выбирать, но обретет покой. Ведь, наблюдая за терзаниями других, понимая, что и тебя ждет это же испытание, сердце еще у маленького мальчишки заходилось в бешеном ритме под накатывающие на глаза слезы ужаса. С возрастом не особо что-то поменялось как в стае, так и в Хосоке. Только осознание вызывало уже не просо слезы, а настоящую истерику со всеми из этого вытекающими последствиями. Омега боялся и ужасался, метался от одной рукописи к другой, пытаясь найти спасение, стараясь дать себе хотя бы малейший шанс на спокойную жизнь, но проваливался каждый раз, загребаясь в собственном страхе все глубже, прячась от мира и окружающих. Ведь Хосок знает, что им всем не терпелось поскорее заполучить в свои лапища сынишку вожака, который всегда казался светлым и чистым — невинных купать в грязи интереснее, а после появления сладкого манящего запаха — вестника скорой течки, еще больше похотливых альф начало обращать внимания на него, пугая и без того в ужасе находящегося мальчика. Чон начал прятаться в большой для него одежде, наносить масла на кожу, купаясь в них, и больше времени проводить в комнате, скрываясь. Он угасал, тонул в самом себе и своем страхе, на глазах родных, превращаясь в бледную тень былого себя. А потом, пока на потеху альф Хосок бледнел, становясь еще более привлекательным, когда мечта каждого извращенца почти исполнилась, и тело желанное и недоступное ранее почти оказалось в руках их, вожак рассказал, что выдает любимого всеми омежку за сына своего старого друга, вожака из дальней стаи. И пригрозил сразу же, если хоть один посмеет коснуться девственного тела, ему не только не видать своей конечности, которая посмела очернить карамельную кожу, его, подобно омеге, пустят по кругу, как и всю его семью, а после с позором выгонят из стаи вон. Это было спасением, единственным выходом, который нашли его родители в их ситуации. И Хосок правда хотел бы обрадоваться подарку судьбы, что позволит избежать мерзких обычаев, но страх перед неизвестностью и старые ложные надежды и чувства сковывали его ликование, жадно отбирая последние дни счастья будучи свободным и не повязанным. Сомнения и рой боязней поселились где-то глубоко и на подкорке: «А если этот альфа такой же мерзкий старикашка?», " Или злой и дикий оборотень, любящий сношаться в природной форме волка?». И сотни "если" и "или", кружащих где-то рядом, нашептывая новые страхи, от которых Хосоку становилось еще страшнее и противнее. — Не волнуйся, — сказал мама нежно, но с едва заметным надрывом, обнимая своего маленького сынишку. Омега чудом сдерживал слезы, не позволяя при ребенке пролить и капли, оставаясь сильным и уверенным в своем решении родителем, на деле снедаемым страхами и сомнениями волчонком. Хотелось отбросить слова и вид, прижать сына к себе, спрятать и не отпускать. Однако он не смел все испортить, прекрасно осознавая последствия своего глупого порыва. — Отец бы не подобрал тебе плохого мужа. Он любит тебя невероятной силой. Хосок утер подступающие слезы дрожащими ладошками, натянуто улыбаясь. Конечно он понимал всю важность свадьбы, но он тонул и тонул во всем этом, шарахаясь от каждого шороха. Теперь ему казалось, что его подстерегают для изнасилования, будто найдутся те, кто захочет запрет нарушить. Потому что отныне у Хосока не было рядом крепкой руки с пухлыми пальчиками, зарывающимися в рыжие локоны. Он, полными слез глазами, провожал единственного близкого друга и первую любовь в далекий путь, из которого альфа мог и не вернуться. И осознание этого вкупе со страхом расправы над собой еще больше топило и убивало. Хосок сравнивал себя с напуганным птенчиком, способным умереть от легкого «бу». — Все хорошо, правда-правда! — закивал он и посмотрел на старшую сестру, что оглядывала шелковые шортики братика, сшитые для знакомства с женихом. Чон улыбнулся, вымученно, опять скрывая свои страхи ради относительного спокойствия близких. — Давон, куда ты подашься после моей свадьбы? — Да-да. — закивал старший омега, дабы перевести тему, чтобы не расстраивать своего сына и себя сильнее. — Милая, ты сказала нам, что без Хоби не можешь быть здесь. В этом «устаревшем» мире. — Я собираюсь перебраться в город на севере. — ответила она. — Там много людей, которые, как и я, родились в необычных семьях совершенно обычными. Хоби вспомнил, что читал об этом далеком месте с сестрой. Она тогда сказала, что хочет там жить, быть свободной и не знать осуждения. И Хосок больше всего на свете хотел поехать с ней, любил воображать их жизнь в маленькой квартирке на окраине города, совсем недалеко от почти заброшенного парка со старыми скрипучими качелями и над яркими магазинами с самыми необходимыми товарами, но его, конечно же, никто не пустит туда. Он ведь омега, сын вожака и один из красивейших волков их стаи, ему не подарят свободы. Выдадут замуж и повяжут. Вот его судьба. — Милый, опять ты грустишь. — выдыхает мама грустно, касаясь подбородка. — Прошу тебя, взбодрись. Я тоже боялся твоего отца, но видишь, как мы любим друг друга? Ты никогда не знаешь, когда встретишь свою судьбу, и кем он будет. Хосок промолчал, поправляя шелковые шортики, которые обволакивали его стройные бедра, открывая вид на белые свадебные чулочки. Его родители полюбили друг друга увидевшись только на свадьбе, но это не означает, что подобное произойдет и с ним. Ведь Хоби уже полюбил своего друга, а замуж его выдают за кого-то незнакомца. Да и разве бывает что-то сильнее первой любви? Выращенный на счастливых историях, он не мог поверить, что чувства сжигающие изнутри могут исчезнуть так просто, только из-за встречи с будущим мужем. — Пора выходить, малыш. — улыбнулась Давон, касаясь ледяных рук брата. Хосок кивнул, сжимая ручки в кулачки. Все же, верить, учили его, никогда не поздно.

***

Коридор главного Дома, где обычно собирались альфы для обсуждения каких-либо вопросов, был в привычном дневном полумраке, державшимся несмотря на открытые окна, благодаря которым весенний ветер пробирался в помещение, лаская открытые, благодаря одежде, участки кожи омежки. Хосок в окружении пустующих скамей чувствовал себя ужасно одиноко и покинуто, раздумывая о бессмысленном побеге, который ничего, кроме позора конечно же, не принесет. Омега вздыхает, оглядываясь еще раз. Он обязан сидеть, ждать приглашения, пока в зале обсуждали его будущую семейную жизнь, ловя почти неслышные, а потому и бессмысленные для него, обрывки разговора. От дурного предчувствия, в коридоре с сотней ламп и портретов его одинокое маленькое тело все еще дрожало от страха перед неизвестным неизбежным, которое неотвратимо грядет свинцовыми тучами к нему и его привычной жизни. — Хосоки. — раздалось сверху теплым, но грубым и хриплым голосом. Отец смотрел на своего младшего ребенка грустно, стараясь запомнить каждые родинку и вдох, нежно поглаживая рыжие кудри большими ладонями. Хосок улыбнулся, с радостью принимая родительскую ласку, глядя в глаза папы с подобными чувствами. Не хотелось уезжать и отпускать, только прижаться друг к другу крепко-крепко. Однако приходилось лишь наблюдать за терзаниями друг друга ввиду скорой разлуки, самим сгорая в одинаковых чувствах. Отец не был готов отпустить своего ребенка, а сын перестать сжимать ручку родителей. — Твой жених тебя ждет. Не бойся, он хороший волк. — басит альфа, худое тело к себе прижимая отчаянно. В последний раз согревая, дает себе шанс выпустить тоску, сковывающую сердце любящее. Вожак снял с сына кофту, бережно накинутую сестрой ранее, откидывая ее небрежно на скамью, и оглядел юное тело, с жалостью понимая, что, возможно, больше ребенка своего не увидит. И пусть альфа любил своих детей невероятно сильно, потому и расставаться с ними не хотелось совершенно, понимал, что так будет лучше и для Хосока, застрявшего в собственных страхах, и для Давон, которая сможет вырваться из клетки глупых обычаев и осуждений. Молча, беря холодную ладошку в свои горячие объятия, отец мягко повел младшего ребенка в зал, где собрались и будущие родственники, и старейшины обоих Домов, где он совершит непоправимое — покажет родного сына другой семье. Тем самым вожак отдаст своего мальчика другому альфе, навсегда теряя его. И останется им только молить Богиню Луны о сохранности и счастье для Хосока, чтобы он полюбил и был любимым в ответ. Слыша шаги и открытие дверей, все присутствующие повернулись к двери, и Хосок почувствовал, как на него накинулись любопытные взгляды и новой семьи и старых не особо приятных знакомых. Он прекрасно знал, о чем они все думали и что именно в нем видели — милого омегу с чудесным сладким запахом. Которого хотелось себе забрать и в теплой постели держать, дабы не видел никто, не смел коснуться кожи медово-карамельной, чувствовал, как участилось дыхание, и видел как выровнялись они, облизывая тонкое тело. Стало мерзко и тошно чувствовать это на себе, хотя, казалось бы, ему давно пора уже было привыкнуть, что омеги для них просто аппетитные куски мяса. Под ужасающие мысли, отчаянно сковывающее тело, Хосок, дабы отвлечься, начал искать взглядом жениха своего, молясь, чтобы он оказался только лет на десять старше. Однако перед ним стоял парень, весьма симпатичный, и в момент, когда они встретились взглядами, Хоби правда забыл, как дышать и что такое дышать. Ведь альфа выбранный родителем был правда очень красив и, скорее всего, ровесником Чона, и заставлял довериться ему на подсознательном уровне. Словно они уже век знакомы минимум, но встретились после долгой разлуки только сейчас. Хосок улыбнулся, впервые за эти несколько недель искренне и открыто. Потому что его вдруг пронзило неожиданной надеждой на счастливый брак и любовь пусть и не вечную и сказочную, но крепкую и дружескую. Намджун перевел взгляд тоже, застывая. Он никогда не видел столь хрупкого и красивого человека, который буквально светился изнутри чистотой и теплотой. Медовая кожа была невинна, ни единого следа от пальцев грязных в себя не впитала, а на еще щечках покрылась едва заметным румянцем. Рыжие кудри лежали на чудесной головке закатным венцом солнца, что вот-вот скроется за горизонтом, слегка трясясь при ходьбе и на глаза изумрудные спадали мелкими прядками. Глаза, что оглядывали зал в поисках своего жениха, которые, остановившись на Киме, загорелись надеждой, столь яркой, что юный альфа боялся ослепнуть. Этот омега перед ним был очень хорош, невероятно хорош. Намджуну хотелось его себе забрать и никому не показывать. Что бы не порочили столько светлый образ темными мыслями. — Ким Намджун, — прогремел довольный голос отца, что сына хрупкого за запястье тонко держал. Конечно он заметил улыбку своего ребенка, и сам невольно засветился той же надеждой. — это Чон Хосок. Мой младший ребенок. Намджун встал, становясь выше головы на две маленького омежки, и вежливо поклонился старшему альфе. И руки нежной не осмелившись коснуться, поклон головой сделал и молодому жениху. Впервые он чувствовал смущение перед омегой. — Чон Хосок, — послышался другой, слегка раздраженный голос главного поклонника омеги, который был зол то ли на судьбу противную, что посмела любимого мальчишку отнять прямо из пальцев к жерве протянутых, то ли на вожака, что высказать и показать нельзя было. — это Ким Намджун. После представления, молодой альфа, как и требовали обычаи, коснулся нежной маленькой ручки, подходя ближе. Хосок немного задрожал, непривычно отзываясь на приятное тепло чужой ладони, вдруг осознавая, что сейчас жених должен прижаться к нему и вдохнуть аромат, дабы самому проверить невинность омеги через запах: если на его жениха покушались, то от тела будет исходить шлейф более грубого аромата. Юное тело опять сковало страхом, пусть он и чист, но прикосновение альфы к себе вытерпеть не сможет — слишком страшно под похотливыми взглядами терпеть касания незнакомца. А Намджун, будто замечая страх в чужих глазах, едва коснулся носом тонкой шеи, вдыхая сладкий и девственный аромат чужого тела, что разум туманил, себе велел забрать на век, сдерживаясь от других, более развязных и принятых в их обществе прикосновений, уважая желание жениха. — Чист. — пришлось сказать юноше, дабы все перестали на них пялиться, смущая омежку меньше, нежели горячее дыхание на открытой шеи и невероятный запах собственного жениха. Намджун был приятным, Намджуна хотелось очень сильно полюбить.

***

Пол тихий шорох весеннего ветерка, Намджун и Хосок осторожно шагали вдоль сада матери омеги, оглядываясь вокруг в поиске самой маленькой зацепки на даже совершенно глупый разговор. Было неловко находиться в компании незнакомого существа, с ведь совсем скоро их жизни свяжет брак не по любви, о которой пишут в книгах, а из расчета одного на спасение из лап насильников, и непонятных домыслов второго. Намджун тяжело вздохнул. Не это он себе представлял, когда отправлялся из дома на встречу с женихом, Конечно, о любви с первого взгляда или самом даже маленьком доверии речи и не шло, но надежда была хотя бы на разговор, самый обычный, пусть и состоящий из привычных холодных фраз. Хоть что-то, а не неловкое молчание под шум деревьев вокруг. Хосок тоже тяжело вздохнул, сжимая пальчиками рукава длинной рубашки. Его наполняли самые разнообразные чувства: начиная с неловкости, заканчивая страхом вызвать гнев у будущего мужа. Все же, несмотря на его любовь к разговорам и беседам, сейчас он не мог выдавить из себя и слова, будто растерял за все те месяцы пряток под одеялом свои смелость и разговорчивость. Хосока пробила дрожь. Было досадно просто распрощаться у входа в сад, сбежав опять в комнату, и ожидать свадьбы, не понимая своего дальнейшего плана на жизнь, и упустить возможность на действительно счастливую жизнь и крепкую дружбу с мужем. Но страх сказать что-то не то, и не договорить чего-то важного. — Прости. — наконец, первым взяв себя в руки, прохрипел Намджун, пряча покрасневшие щеки.- Я дико стесняюсь и не знаю, что сказать такого, лишь бы начать разговор. Мне жаль, что тебе достался такой ущербный жених, который даже самую обыденную фразу не может связать у себя в голове. Хосок замер по средине тропы, пораженно таращась на альфу. Намджун-то ущербный? Ведь он только что хоть что-то смог сказать, да и на знакомстве при двух десятках оборотнях не разволновался, выполнив все отлично, так еще и заметил нежелания касаний омеги и не трогал его. Чон поразился даже сначала, не ожидав, что его страх так легко считают и учтут. Нет, ущербный тут только Хосок, пожелавший навсегда спрятаться в своей скорлупе из страхов. — Я тоже стесняюсь. — прошептал омега, кусая губы. — И ты правда не ущербный. Ты мне очень понравился. — едва заметно улыбнулся Чон. — На самом деле, ко мне так чутко еще никто, кроме родных, не относился. Спасибо за то, что не трогал меня. Я правда благодарен тебе, Намджун. Ким кивнул, улыбаясь в ответ. Голос у омеги был мягкий, хоть и хриплый, а сам он был до жути милым в этот момент, пряча такие же, как и у Намджуна красные щеки, смотря куда-то вправо, будто с интересом рассматривая крышу беседки. — Могу ли я спросить про твою неприязнь прикосновений? Или это запретная тема? — Не особо. — пожал плечами Хосок. — Я рос среди альф, которые хотели трахнуть ребенка, забывая про все нормы приличия. Сначала, будучи еще маленьким, я не особо понимал весь смысл их касаний и взглядов, став старше, я осознал. Абсолютно все понял. И мне стало страшно. А потом папа рассказал про мое замужество, и они все стали агрессивны, требовали дать вам отказ, пытались склонить меня на свою сторону, чтобы я остался дома. И трогали меня, следили за мной и каждым шагом, пытались зажать в каждом углу. Поэтом нашу свадьбу перенесли. Я бы не вынес еще месяц этого ада. Намджун сжал губы. Было горько смотреть за пустым и безжизненным взглядом омеги, который рассказывал о столь мерзком периоде собственной жизни. Эта история так сильно напоминала альфе о Минхеке, что сжавшееся вмиг сердце наполнилось чем-то тяжелым, и жениха захотелось прижать к себе и спрятать в объятиях, попытавшись стереть все отвратные воспоминания. — Ну вот. — выдохнул Хосок, присаживаясь на траву. Ему определенно полегчало теперь, ведь редко омега мог позволить высказаться кому-то, кроме самого себя. С Намджуном вообще чувствовалось свободнее. Возможно, не будь они сейчас в своей ситуации, альфа и омега могли бы стать хорошими друзьями. Однако свадьба уже завтра на закате, а они толком-то и не поговорили о друг друге, тем более разговора не шло и о дальнейшей жизни вместе. — Знаешь, я впервые чувствую себя так свободно. — признался Хосок, почему-то открываясь альфе. — Раньше у меня был друг, и с ним я чувствовал такое. Но… мы немного повздорили. — Хосок замялся. — Он мне очень нравился, на самом деле. Сильно, я бы назвал это первой любовью. Но он не был готов принять мои чувства, да и взаимность бы не спасла меня. Я ведь сын вожака, мне нужен муж высокого статуса, а мой друг только-только обряд совершеннолетия прошел. Потому я и признался ему, как только о свадьбе узнал. И забавно вышло, что в любви я признаться смог, а в свадьбе — нет. Словно меня парализовало, когда я его грустный взгляд увидел, и я тут же убежал, что-то промямлив. Так и расстались. А на следующий день он уехал в экспедицию, так и не узнав про мой скорый отъезд. — Паршиво. — хмыкнул Джун, присаживаясь рядом. — У меня тоже там друг остался. Минхек. Он уже прошел через… — Хосок кивнул, будто разрешая не произносить ненавистных слов Намджуну. — А я просто смотрел на его мучения все это время. Наблюдал за его метаниями и ничего сделать не мог. А потом, как узнал, что его хотят выдать за одного мерзкого старика, я наконец оттаял. Словно кошмар закончился, и я мог что-то исправить, предотвратить. Спасти его. Но мой отец… Ох… — Что такое? Намджун замер, оглядывая маленькое хрупкое тело омеги. Ким совсем забыл про спор со своим отцом, отдавшись в размышления о женихе и его личности. И теперь стало стыдно перед Хосоком, который явно желал просто спокойной жизни, а получит скитания в поисках дома вместе с никчемным альфой. А тот не был способен найти даже обычное место жительства. Хоть где-нибудь, чтобы спокойно туда податься. — Хей, ну чего ты? — произнес Хосок, касаясь теплой ладони. — Что происходит? — Прости. — прохрипел Джун, зарываясь пальцами в белые волосы. — Я совсем забыл про это и теперь… теперь ты обречен на это. Черт. — Эй, не пугай меня. — пискнул Хосок. — Просто скажи уже. — Я поспорил с отцом. Он не желал отдавать мне Минхека, потому мы поспорили с ним. Я должен создать собственную стаю, а также завести потомство, и тогда отец позволит мне забрать его с собой и даст разрешение на брак. Прости, ты ведь должен будешь скитаться со мной, пока я пытаюсь создать хоть что-то. Хосок замер только на мгновение. — Эй, у нас все получится. Мы сможем. — Чон улыбнулся, стараясь выглядеть уверенным в своих и намджуновых силах. Наверное, он должен был испугаться такого путешествия, но, почему-то, расстроился, узнав, что его муж в какой-то период уйдет к другому омеге. Нет, Хосок не рассчитывал на любовь, но надеялся на жизнь вместе до самого конца. А оказывается, что ему суждено умереть в одиночестве, потеряв все и всех. — Ох, Намджун-а! Все нормально! Я принимаю свою судьбу, и я поддержу тебя во всем. И мы все-все сможем! Хосок поднялся, отчаянно улыбаясь альфе. Верить все еще не было поздно, но почему-то уже не хотелось.

***

Следующий вечер подошел слишком быстро, так, что и осознать было трудно. Намджун коснулся пальцами цветочного венка, что обязан был цветами белоснежными рыжие волосы жениха украсить. Проверил лепестки и стебли на наличие опасности, нежный запах цветочный проверил и красоту венца проверил. Только ладони все равно тряслись нещадно, а губы пухлые зубы белые ранили, кожицу нещадно кусая, с каждой минутой все сильнее и сильнее. Юноша вздохнул и венок в руки взял, дабы не забыть, и вышел из дома временного, который его семье выделили на время свадебного торжества. На террасе весенний ветерок заиграл в его облачно-белых волосах, но Джун в себя спрятался и на игру не отзывался. Лепестки дерева персика слетели с ветвей, лаская кожу медовую молодого альфы, что в думах своих погряз окончательно. Ладони дрожащие лучи теплого солнца согревали, дабы парнишку поддержать, но Ким только и думать мог и их дальнейшей жизни с Хосоком: где жить, чем питаться, как течки и гон переживать? Неужели им придется касаться обнаженных тел друг друга, любовь дарить, страстью пылать? А сегодня что делать? Хосока целовать хочется, и тело его ласкать, но сможет ли Намджун момент интимный не испортить? Сможет ли боли избежать и сладость оставить на губах и памяти мужа своего будущего? Он шагал долго, до места церемонии, но думал тяжело и медленно, страшась уже и тела юного своего. А вдруг он не такой, какого хотелось бы видеть омеге? Солнце весеннее кожу ласкало любимца своего. Хосок к месту церемонии подходил, за руку отца любимого держать. Ноги юноши дрожали, ладошки потели страшно, на губы сладкие то и дело атаковались зубами. Он очень сильно волновался, щебеча себе од нос слова уверенности, а альфа-родитель лишь улыбался тепло, на кровинку свою смотря. Сам же волновался дико, крушил все вокруг, пока кольцо палец любимого не украсил. И за Хосоки теперь интереснее и смешнее наблюдать, умиляясь с сына в последний раз. Отъезд уже следующим вечером. Поляна, украшенная сотней цветов, уже была полна гостей. Намджун стоял в своем белом костюме около старейшины, что дедом его был. И руки его тряслись, сжимая крепко венок прекрасный. А жених шаг сделал навстречу ему, своим видом прекрасным затмевая все живые души этого мира. И Ким понял, что пропал окончательно в этом омеге, когда губы того улыбка посетила нежная и влюбленная.

***

Намджун Хосока на кровать кладет аккуратно, пальчики целуя нежно, а Хосок Намджуна ногой пихает да и бурчит под нос оскорбления нещадно. Альфа блузу с мужа снимает, метки алые за собой оставляя, вниз спускается, омегу своего нагим пред собой оставляя. Губы пухлые на членике маленьком смыкаются под голос сладкий и требовательный. Но Ким свою судьбу мучает, лишь нежно расцеловывает плоть нежную, чувствительную, границ не переходя. А потом Хосок его дергает на себя, переворачивая на спину, и в губы пухлые впивается, семя свое сцеловывая несчадно, языки сплетая в танце жарком. Руки омеги разрывают чужие брюки и члена касаются исследуя. Рыжая головка вниз спускается, на вкус пробует, в ротик сует и мурчит удовлетворенно. А Намджун наверху с ума сходит, в волосы впивается, давит, чтобы оказаться в сладком и теплом ротике мужа, а тот только рад подчиниться, руку заводя за спину и смазку свою собирая. Ким его попытку себя для него растянуть прерывает, омегу под себя подминая. Теперь он ведет. Альфа губ касается малиновых и входит аккуратно, теряя разум из-за запаха хосокова, что за время растяжки Намджуном окрасил своим семенем постельное белье несколько раз. Ким двигается аккуратно, в глаза глядя своими темными. Хоби в них ночное небо видит, то, что со звездами и луной белоснежной. Он отзывается на зов этих глаз, сжимается весь и в губы впивается поцелуем. Они тела свои соединяют, души свои навек связывают. Сейчас даже эта страсть кажется ничтожнее чувств, что любить позволяют всю ночь друг друга на этой кровати.

Их приключение начинается, когда маленький городок их стаи теряется за линией горизонта. Совсем скоро они создадут не просто стаю — собственную маленькую семью.