embrace yourself

У Куро в глазах отблески солнца. Куро сам вообще словно яркий лучик, свет, так не сочетающийся с его недо-именем и чёрными волосами. Куро – сияющая, застенчивая улыбка и россыпь подсолнухов, книги, книги, книги, потёртые книги и тёплое кофе с молоком, из которого это молоко в один день резко исчезает – но это неважно, это только если приглядываться. Куро – это неловкие движения, из ниоткуда (казалось бы) взявшаяся неуверенность, не-стремление быть лучше и умнее, не-желание заводить друзей. Куро – душа компании? Не смешите. Куро – тихий, полупрозрачный-призрачный лучик, от солнца до луны долетевший и оттуда уже пробившийся на планету. Куро искренне верит, что да, он слаб, глуп, беспомощен, как шепчет сразу несколько голосов в глубине сознания – ни один не свой, к удивлению, Ризе только да странно знакомый голос (матери?), повторяющий колкие-правдивые слова, из ниоткуда пришедшие (он не помнит) и отложившиеся навеки в памяти. Голос, горько шипящий – тыникомуненужен – и он верит ему и скрывается в тенях за спинами уверенных-храбрых-сильных своих других версий-людей-личностей. Куро – словно принцесска из старых сказок, прячущаяся от старых чудищ прошлого в не-неприступном замке из хрупкого стекла. Они у ворот щерятся на него, ждут. Он от них никуда не денется. Только сломается в конце концов и станет таким же точно. Поэтому-то он никого не впускает в замок. Запирается на все замки и утыкается в страницы дорогих трагедий, находя и отчаянно желая не находить в героях себя. Никому не доверяет. Доверится, откроется – и правда сломается под непомерным давлением, и его жизнь, и без того тяжёлая, превратится в ад. Куро только один раз слегка приоткрывает дверку, только одному человеку – чувствует родственную душу в светловолосом пареньке, садящемся рядом и предлагающем свою руку, один раз и навечно. Только навечно не получается, хотя и десять лет – это уже немало, даже если Куро большую часть из них проводит взаперти в собственной голове. Им хватает тех кратких моментов, тех цельных, полноценных дней, которые они изучают друг друга сквозь стекло и приходят к выводу: как они всё-таки похожи. Хиде, совсем как Куро, прячется за сотней и тысячей масок-улыбок, упорно не отвечая на вопросы о своих биологических родителях и чуть сдавленно смеясь при каждом разговоре о гулях – достаточно, чтобы Куро сложил два и два и пообещал себе никогда эту тему больше не поднимать. Хиде на тетрадке английского выводит латиницей своё прозвище – h i d e – и Куро это тоже замечает, его имя-иронию, имя-прятки. В них, в прятки они всегда и играют, доверяя во всём и при этом никаких тайн не доверяя, не желая причинить своими монстрами друг другу боль. Передо всеми остальными Куро предусмотрительно захлопывает двери – ему и одних пряток, перерастающих потом в прятки-догонялки вслепую, совсем достаточно. Хиде, когда Куро исчезает, гоняется за ним по всем районам Токио, ищет, ищет безуспешно, натыкается на тупики и напарывается на острые пики ошибок – одна из них и приводит его, наконец, к Куро. Ему бы броню из алмазов, в которую хрупкая стеклянная крепость Куро превратилась. Ему бы быструю, почти бесконечную регенерацию, пришедшую с силой, которую Куро пришлось взвалить себе на плечи. Куро больше не слабый – он должен был измениться и изменился, смог перестать прятаться за чужой спиной (продолжить это было бы проще, но выбора ему не давали). Сила необходима, когда ты можешь в любую секунду открыть глаза своего-не своего тела и оказаться в смертельной опасности. Сила у него теперь есть. Сила у него была и раньше, не то что он в этом себе признается. Сила ему не нужна ни к чёрту, когда у него на руках умирает его друг-не друг и струйки его крови змеятся-растекаются по прозрачному-стеклянному полу. С ними переплетаются алые полоски слёз и языки пламени, преданно лижущие ноги. Стеклянная крепость Куро лежит в руинах (не то что в ней когда-то был смысл). Снег над их головами кружится и бьёт по коже острыми осколками хрусталя.