Утро, заключённое в последнее "прощай"

Со временем, проведённом в концлагере, Джерард всё реже стал вспоминать про то, что было у него когда-то, и про тех, с кем он общался и кого любил до войны. Линдси… Его милая, нежная, правда слишком идеальная Линдси. Даже о ней парень как будто бы начинал потихоньку забывать. Он отпускал её и те чувства, которые испытывал по отношению к ней. Хотя, быть может, это больше не зависело от него? Ну уж нет, точно зависело, ведь Джерард сам принял для себя решение постараться забыть о прошлом. Больше всего на свете Уэй боялся никогда не вернуться к прежней жизни, когда его ещё можно было назвать нормальным, но он знал, что даже, если у него и получится снова переступить порог своего дома живым, ничего как раньше уже не сможет быть. Молодой человек не изменился на войне, его поменял именно концлагерь. Он пробыл здесь уже больше трёх месяцев. Половину полугода. А может быть, даже четыре — он не знал точно. И всё это время, что он здесь, какая-то часть, которая делала его тем самым Джерардом, у которого были живы оба родителя и у которого была жена и своя семья, постепенно исчезала в нём, пока полностью не сошла на «нет». Теперь Джерард точно не мог сказать, что он был прежним. Всё поменялось. Он поменялся. Через три дня, когда Джерард уже потерял все надежды и даже начал понемногу принимать тот факт, что, возможно, ему больше никогда не встретиться с Фрэнком, тот вернулся. Сосед как ни в чём не бывало зашёл барак, надменно, как и всегда, не замечая никого вокруг себя, и сел за стол, начав завтракать вместе со всеми, словно был тут и до этого, просто выходил куда-то на пару минут. В тот момент Уэй не сдерживался и позволял вести себя нескромно, может быть, даже в каком-то смысле вызывающе, проделывая взглядом в Айеро дырку на протяжении всего того времени, что они ели. Тем не менее, молодой человек упрямо не мог поверить своим глазам и даже действительно стал напрасно подозревать себя в сумасшествие, стал думать о галлюцинациях в воспалённом мозгу; он просто не мог полностью осознать и принять того факта, что действительно видел Фрэнка, целого и невредимого, прямо в нескольких метрах сидящего от него. Конечно, Джерард не ждал от Фрэнка, что тот сразу же ринется к нему, как вернётся. В принципе, он и не просил этого, потому что понимал, что это было не свойственно таким людям, как его сосед. Но хотя бы один беглый взгляд в сторону парня, и он уже был бы благодарен и в каком-то смысле даже рад. Хотя, может быть, не совсем рад, но он, по крайней мере, не чувствовал бы себя пустым местом уж точно. Уэй не понимал, что происходило, но почему-то его охватывала тоска. Такая невыносимая, тягучая, заставляющая ненавидеть самого себя за что-то тоска. Это чувство буквально разрушало бедного Джерарда, и он не мог найти ему причины. Или всё же мог, но признаваться себе в этом просто не хотел? После завтрака Джерард сразу же пошёл работать с Рэем в лазарет. Сегодня было мало тел, поэтому терпеть жуткую вонь и, мягко говоря, непривлекательный вид пришлось не так долго, как в прошлый раз. Оставшееся время молодые люди провели за уборкой: мыли полы, протирали стены, чистили печь. Если честно, почти всю работу выполнял Джерард, потому что Рэю сегодня нездоровилось с самого утра, и он чувствовал себя неважно. Уэй так беспокоился насчёт приятеля, что попросил его просто посидеть, пока он всё сам не сделает. Парня никак не напрягало, что он занимался всем один, потому что физический труд помог ему отвлечься от настойчивых мыслей о возвращении Фрэнка. Конечно же, Джерард с радостью бросил бы сейчас всё и пошёл бы искать Айеро, который, кстати, даже не удосужился взглянуть на него хоть раз. Один чёртов раз — не так много, не правда ли? Уэя уже начинала бесить эта отстранённость, и даже несмотря на то, что он прекрасно понимал, что мог сам подойти после завтрака и обо всем поговорить с Фрэнком, он не хотел даже думать об этом — не то, чтобы делать. Наверное, Джерард просто злился. Да, он и правда был очень сильно зол. Ему показалось, что они нашли общий язык с соседом, но это снова была, на самом деле, очевидная иллюзия, в плен которой молодой человек слишком легко сдался, на которую он попался, как рыбка на крючок. Только Уэй хотел наладить контакт с Фрэнком, только думал, что между ними всё наконец-то стало более менее стабильно, как Айеро снова всё испортил. Всё. Абсолютно. Джерарда невозможно раздражала вся эта ситуация. Она выводила его настолько сильно, что всё это время он не разжимал кулаков. На своих ошибках учатся, и парень надеялся, что хоть на этот раз ему послужит уроком то, как Фрэнк с ним обошёлся. Снова. Как и всегда. — Слушай, мне надо выйти. Я скоро вернусь, хорошо? — Джерард услышал шаткий голос Рэймонда. — С тобой всё в порядке? — увидев, в каком состоянии Торо, парень подлетел к приятелю, чтобы поддержать его, когда он чуть не упал, пытаясь встать на ноги. — Да, да, всё в порядке, просто меня, по-моему, вырвет, — объявил Рэй, даже сейчас пытаясь улыбнуться. — Я сам. Не волнуйся. — Точно? — переспросил Джерард, взволнованно и с опаской поглядывая на кудрявого, который на его вопрос успел только утвердительно кивнуть один раз головой, а потом, жестом руки показав, что больше не может сдерживать рвотных позывов, выбежал из лазарета. Уэй хотел пойти следом за Рэем, чтобы помочь ему, но в какой-то момент он подумал, что ему нечем будет помогать. Там более надзиратели иногда обходили всю территорию концлагеря, чтобы проверить, все ли были на месте. Заметь они, что ни Джерарда, ни Торо не было в лазарете, у них точно появились бы проблемы. А так, если что, парень надеялся прикрыть приятеля. Говорить про то, что Рэю было плохо, Джерард не стал бы, потому что знал, что обычно больных в концлагере сразу же устраняли, чтобы никакие инфекции и вирусы не распространялись. С какой-то стороны это было, наверное, правильным решением, но с другой… Кто-то мог просто отравиться или подхватить обычную простуду, не представляющую угрозу для остальных, а его без разбирательств сразу повели бы на расстрел. Раньше, когда Джерард ещё был на фронте, он часто слышал от своих товарищей о том, что в концлагерях фашисты проводили опыты над пленными. Уэя всегда пугали эти байки, потому что он никогда не был уверен в том, что это была неправда. Откуда-то же появлялась почва для слухов, а значит, были на то и причины. И сейчас, работая в лазарете с трупами, Джерард потихоньку начинал верить и убеждаться в том, что, возможно, его опасения были не напрасными. Уэй не знал, накручивает ли он себя или нет, но эти странные шрамы на телах некоторых умерших пленных или даже оторванные конечности… Это всё заставляло приходить в оцепенение, ужас, впадать в шок и ступор. Парень даже не хотел думать о том, что делали с этими людьми, чтобы так их изуродовать, буквально разломать по частям, как каких-то кукол. Джерард хотел поговорить по поводу этого с Рэем, но для того, чтобы начать разговор на эту тему, всё не представлялось подходящего момента, а сегодня кудрявому вообще нездоровилось, и не хотелось ещё больше портить его самочувствие своими, может быть, глупыми, даже надуманными страхами. По крайней мере, сам Джерард ведь не замечал ничего подозрительного. Никого из барака не вытаскивали из постели посреди ночи и не забирали неизвестно куда и неизвестно насколько. Такого и правда не было. Да, надзиратели часто проявляли жестокость к пленным, равнодушие и презрение в их ледяных глазах так и кричали о том, с каким превеликим удовольствием они содрали бы кожу живьём с каждого, если бы только могли — хотя, действительно, что их останавливало? Джерард ещё понял бы, если бы они не трогали своих, тех, кто попал в концлагерь потому, что нарушил какой-то из их законов, но почему они относились снисходительно — если это можно было так назвать, — к пленным другой национальности, отличной от их? Вот в чём был вопрос. Уэй не верил в то, что людей держали здесь только для того, чтобы они все были обычной рабочей силой, потому что, на самом деле, они ничего такого не делали. Изо дня в день им доставалась одна и та же работа, работа, которой могло бы и не быть, если бы не было концлагеря. Джерард много думал об этом, думал и пытался найти причины, по которым он, Майки, Рэй, Миша, Фрэнк и все остальные, пребывающие вместе с ними здесь, были ещё живы. Когда Джерард услышал, как закрылась одна из дверей в лазарете, он подумал, что Рэймонд наконец-то вернулся, а значит, ему уже полегчало. Уэй даже не поднял головы, чтобы проверить, точно ли это был кудрявый, потому что был просто уверен в том, что вернулся именно он. Но, как оказалось, нет. Это был совсем не Рэй. Джерард слышал, как этот человек зашёл в помещение и как резко остановился, когда заметил его. Движение прекратилось, комната увязла в тишине. Уэй, смутившись молчанию, начал первым говорить, даже не подозревая, что за спиной у него стоит не Торо. — Ты уже вернулся? Как себя чувствуешь? — Джерард задал вопросы, на которые хотел услышать ответ. Да, парню действительно было важно знать, всё ли было хорошо. Когда Рэй не ответил через несколько секунд, Джерард всё-таки поднялся с пола и повернулся, тут же расширив глаза и почувствовав, как сердце уходит в пятки. — Фрэнк? — собственной персоной. Айеро стоял в нескольких метрах от парня, смотря ему прямо в глаза и всё так же продолжая молчать. Лицо его ничего не выражало, но по взгляду было нетрудно понять, что сосед отчего-то очень сильно устал и вымотался. А ещё, как снова, возможно, показалось Уэю, Фрэнк выглядел разбитым. — Джерард, — парировал молодой человек, незаметно кивнув в знак приветствия. — Что ты здесь делаешь? Этот вопрос прозвучал так, словно Уэй был не рад видеть Фрэнка, но это, конечно же, было совсем не так. — Я хотел узнать, как ты, — один шаг вперёд со стороны Айеро. Парень, стоящий напротив него, тяжело вздохнул и отрицательно помотал головой. — Где ты был? — Джерард не думал отвечать так быстро, потому что, наверное, он всё-таки был ещё немного обижен. Хотя, по правде говоря, какая-то часть его уже просто кричала, молила о том, чтобы парень перестал сопротивляться, сдался и рассказал, как на самом деле не находил себе места всё это время. Фрэнк сделал ещё два коротких шага навстречу Джерарду. — Я хочу тебе рассказать, но не могу, — с сожалением проговорил он и тут же настиг парня, который, не успевая сообразить, что произошло, оказывался зажатым в объятия. Джерард не сопротивлялся. Он просто не мог. Когда Фрэнк обвил свои руки вокруг его плеч и прижал к себе, словно что-то, что давало силы молодому человеку сдерживать эмоции, рухнуло, разлетелось на тысячи осколков и впилось в самое сердце. Руки Уэя были опущены вниз и безвольно свисали по бокам, и он даже не пытался обнять Фрэнка в ответ, просто уткнулся носом ему в шею и прерывисто дышал, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Он так давно его не видел и уже почти свыкся с мыслью, что никогда больше не сможет этого сделать. Ему было больно. Джерард не мог сдерживаться, поэтому крепко зажмурил глаза, надеясь, что так у него получится утаить свою слабость от Фрэнка, и заплакал. Конечно же, Айеро сразу понял, что происходит, но он не сказал ни слова, начав аккуратно поглаживать молодого человека по спине, слушая частые всхлипы и чувствуя, как при каждом новом вздохе вздрагивали худые плечи. Снова много всего навалилось и снова было невозможно терпеть. Джерард правда думал, что больше никогда, никогда в жизни не увидится с Фрэнком, и почему-то его это так сильно расстраивало. Он контролировал себя и прятал свои чувства всё это время, но в тот момент, когда Айеро обнял его, и он ощутил его присутствие рядом с собой, он больше не мог заставлять себя быть таким, каким на самом деле никогда не являлся, — сильным. Уэй давно уже чувствовал, что был на грани, и, учитывая то, что с ним произошло, он, на самом деле, ещё достаточно долго продержался. — Прости, — сквозь свои громкие вздохи и всхлипы услышал Джерард, начиная рыдать ещё сильнее — кажется, это был срыв. Моментами Уэй улавливал знакомый запах сигарет, которые непонятно откуда всегда были у Фрэнка; парень хотел вдохнуть его полностью, запомнить, но он был таким слабым, почти неуловимым, что ему вряд ли бы удалось оставить его в своей памяти настолько долго, насколько ему только того бы захотелось. — Просто скажи мне, где ты был, — не желая принимать извинения без объяснений, упрашивал Джерард, отрицательно кивая головой, размазывая свои горячие слёзы по плечу молодого человека. — Я правда… — Фрэнк, — продолжал молить парень, не зная точно, о чём действительно просит: о том, чтобы он больше никогда не бросал его, или о том, чтобы рассказал всё как есть, — пожалуйста. Айеро продолжал молчать, прижавшись своей сухой и колючей из-за свежей щетины щекой к щеке Джерарда, когда тот приподнял голову, чтобы сделать глубокий вдох. Они слышали дыхание друг друга и слышали, как было тихо вокруг. Казалось, что время замерло, но они оба знали, что это было не так и что в любую минуту их могли застать вместе, обнимающихся и прижимающихся друг к другу. Джерард боялся, что с минуты на минуту в лазарет вернётся Рэймонд, и ему точно не понравится то, что он может увидеть. А Фрэнк… Фрэнк, наверное, боялся не того, что их могли застать, а того, что скоро ему всё равно придется разжать свои руки и отпустить всё ещё дрожащего Уэя, потому что время поджимало. — Джерард? — Что? — он наконец-таки заставил себя отстраниться от соседа и поднял на него свои опухшие, красные от слёз глаза. — Я очень сильно волновался за тебя, — тихо, почти шёпотом, проговорил Фрэнк, ладонью пройдясь по влажной щеке Уэя. — Хорошо, что с тобой всё в порядке. Джерард думал, что он мог не совсем правильно понять, о чём именно говорит молодой человек, но, наверное, сейчас было важно не это, а то, что он вообще сказал подобные слова. Его карие глаза были такими искренними, когда он говорил это, и Уэй просто не мог не поверить им. Джерард знал, что больше никогда не сможет сомневаться в правдивости слов Фрэнка, потому что он уже безоговорочно и слепо верил ему и всему тому, что он говорит. Откровение, окутанное взглядами, смогло дать то, чего так не хватало обоим до этого дня — уверенности друг в друге. Да, теперь Джерард был уверен во Фрэнке и больше не обижался на него ни за что, за что мог и должен был. Для Уэя стало многое не важным, ведь первым для него было то, что сосед стоял рядом с ним, целый и невредимый. Парень пока не мог сказать, что означало то чувство, которое наполняло его, когда он снова увидел Айеро. Сначала Джерард точно испытывал досаду, обиду, непонимание, даже злость, но сейчас, на данный момент, внутри него ничего не осталось из этого, всё плохое, как разбитое стекло, рассыпалось на мелкие осколки. Осознание того, что тот, кого он уже чуть ли не похоронил и не начал оплакивать, стоял перед ним, крепко обнимал его, честно и без стыда признавался в том, что всё это время скучал. Да, Джерард тоже скучал. Очень и очень сильно. Уэй надеялся, что Фрэнк знал об этом без его доказательств, без произнесённых вслух слов, ведь это можно было прочитать по глазам, разглядеть в осторожных, робких движениях и понять по одной лишь улыбке, самой искренней счастливой улыбке. — Тебе пора, — нехотя произнес Джерард, вытирая слёзы со своего лица. Раньше парня сильно беспокоило, когда кто-то видел, как он плачет, но Фрэнка ему больше не хотелось стесняться. Парень желал быть перед ним собой, да, может быть, собой немного слабым, истощённым морально, но зато больше не испытывающим стыд за свои чувства. И Айеро принимал это. Принимал полностью, без прежнего презрения и безразличия, с трепетом, заботой, взаимностью. Когда Джерард впервые увидел Фрэнка, он даже и подумать не мог о том, что когда-нибудь будет стоять и плакать рядом с ним, потому что очень рад его видеть, никогда бы он не мог подумать, но сейчас всё было иначе. Несомненно иначе. Что изменилось между ними? В какой момент эта холодная стена пала? Когда успела наступить та самая долгожданная оттепель, в которой всё это время так нуждались оба? — К сожалению, — добавил Фрэнк к словам Джерард, ещё раз напоследок взглянув в его стеклянные от слёз глаза. — До встречи вечером. — До встречи, — согласился парень, несколько раз кивнув и коротко улыбнувшись. Ладони Айеро все ещё лежали на его щеках, и он положил свои руки поверх его, сжимая их в пальцах. — До встречи, — снова повторил он, всё ещё пытаясь заставить себя отступить, чтобы дать возможность Фрэнку уйти. Джерард держал руки соседа на своём лице, желая насладиться каждым сантиметром прикосновения, и хоть их время давно истекло, он всё равно не мог заставить себя попрощаться с их теплом. Наверное, Уэй был бы готов простоять так целую вечность, но всё-таки он не мог слишком долго не вспоминать про Рэя, который мог с минуты на минуту вернуться обратно. Джерард не хотел этого, потому что знал, что либо всё снова закончится дракой, либо Торо просто разозлится на него или обидится. Парень не хотел ссориться с кудрявым, поэтому, переборов себя и неожиданно проснувшиеся чувство неполноценности и желания, чтобы кто-то был рядом, просто ещё раз коротко, почти незаметно кивнул и разжал мертвую хватку, давая возможность Фрэнку высвободиться и убрать свои руки в карманы брюк. Айеро больше не сказал ни слова. Джерард тоже промолчал. Они ещё раз переглянулись друг с другом, обменявшись короткими взглядами, после чего Фрэнк вышел из лазарета, снова оставив парня одного. После его ухода Уэй сразу же почувствовал холод. Рядом с Айеро он не ощущал его, но сейчас, когда соседа опять не было рядом, к нему вернулось то самое противное, выворачивающее наружу и обнажающее все его слабости чувство, которого он так всегда боялся. Примерно через пятнадцать минут вернулся Рэймонд. Кудрявый выглядел очень плохо: было видно, что он болен, и, возможно, даже чем-то серьёзным. Джерард переживал за приятеля, и всё усугублялось тем, что предложения Уэя помочь с его обязанностями — например, может быть, где-нибудь встать вместо молодого человека, — были отклонены в резкой форме. Торо объяснял это тем, что не хотел подвергать опасности ни себя, ни парня, потому что им могло попасть обоим: первому за то, что заболел, а второму за то, что не доложил об этом. Хотя, вот честно, кто станет говорить надзирателям о подобном? Это же просто смешно. Так никто не будет делать, ведь все знают, что разбираться и лечить никого здесь не будут. По мнению надзирателей, лучшим лекарством, которое смогло бы мигом вылечить всех пленных, являлся страх. Неизбывный, беспрестанный, живущий внутри каждого из них страх, который постоянно ждёт и томится в этом ожидании, пока кто-нибудь просто не возьмёт и не поднесёт спичку к фитильку, и всё не вспыхнет огнём; пока всё, что находится внутри тебя, не сотрётся в порошок, не уничтожиться, не превратиться в пыль. И пока ты сам не станешь пылью. Осадком. Тем, кого как будто бы никогда и не было. Они ведь этого и добиваются, правда? Чтобы пленные убили себя сами из-за страха — страха смерти, страха быть гонимым даже такими людьми, какими они сейчас стали, страха никогда не выбраться из этого места и остаться в нём навсегда. Джерард соврал бы, если бы сказал, что страх не заставлял его думать о смерти, ведь именно он, только он один, двигал и продолжал двигать многими его поступками. Иногда и правда казалось, что легче просто сдаться и поддаться этому чувству всего на секунду, чтобы весь этот кошмар сразу закончился, как по щелчку пальцев. Но если бы всё было так просто, Уэй, наверное, давно бы уже накинул петлю себе на шею и сделал бы шаг навстречу к вечной свободе, так сильно им желанной, но, по правде говоря, не такой, к которой он всегда хотел стремиться.