Твой страх накормит мою кровь

Я с закрытыми глазами лежала на заправленной койке в каюте. К моему удивлению, в спину и бока ничего не врезалось, но я все равно старалась не двигаться и изо всех сил напрягала мышцы, как будто одно роковое движение – и меня распнет спрятавшая железные когти-прутья кровать. Капелька пота проходила путь от виска до края уха, щекотя особенно чувствительное место на моем лице. Я смахнула ее, тем самым нарушая неподвижность статуи, но все еще не открывая глаз, и провела кончиком пальца от места, где она замерла секунду назад, обратно, ко лбу. Низ живота мгновенно пронзило приятное покалывание. Я легонько прошлась по трамплинообразной переносице к самому кончику носа, зацепила полуоткрытую верхнюю губу и облизнула подушечку пальца сухим языком. Соленый и терпкий одновременно. Как лекарство от кашля, которое в детстве я выливала в раковину, а вместо него наполняла стеклянную бутылку ананасовым сиропом, который так удачно совпадал по цвету с аптечной гадостью. А еще, как море, которое буквально рвало и метало за окном каюты. Странно, но и качки я не ощущала. Только звук от слаженных ударов волн друг о друга извещал меня о надвигающейся буре. Грубость, создающая музыку. Я слышала их приглушенное шипение и хлопки. Ветер, являющийся зачинщиком всей этой драки, подначивал бойцов раскатистым свистом. Дыхание подстроилось под его изменчивые порывы – то учащаясь, то сбиваясь – поэтому грудную клетку накрыла тяжесть, как будто на нее поставили что-то увесистое. Сухость добралась до горла, мне очень хотелось пить. Я улавливала каждый шорох, кажется, что я даже наперед знала, какой звук сейчас последует. Взрыв смеха где-то снаружи, скорее всего на палубе. Из-за препятствий, которые создали стены и двери, он превратился в перезвон. Или это и были бокалы с холодным шампанским, звенящие от резвого соприкосновения? Я сглотнула от мысли о шипучем напитке – горло как будто изнутри полоснуло лезвие. Сбежать на палубу, не дождавшись тети? Она недовольно подожмет губы, на подбородке появится обычно незаметная ямка. Глаза будут смотреть не строго, а скорее внимательно, сканируя, для того, чтобы понять: я все еще ее Агата или девчонка, которая пытается отобрать у нее идеальную племянницу? Такое случалось редко. Тетя, как очень щепетильный садовод, без особенных церемоний начала работу над совершенно опустошенным участком, который занимал огромное пространство внутри меня после смерти родителей. Она никогда не сюсюкалась. Клумба белоснежных лилий холодной уверенности, кусты якобы наивных алых роз, на самом деле скрывающих шипы осторожности, груша, о плоды которой зубы обломаешь – сад, окружающий наш особняк, ее мало интересовал, другое дело – как будет цвести ее родная племянница. Кстати, волновало тетю не только то, как я буду цвести, но и плодить. Ее нескончаемые намеки и потоки молодых людей, съезжающихся в наш дом практически каждые выходные – один из поводов для ссоры. Тогда аромат бойких полевых цветов, без спроса усеивающих характер каждого члена семьи Харрис, как сигаретный дым, втянутый индейцем перед боем, вынуждал меня давать отпор. В остальном, несмотря на некоторый расфокус, кажется, наши взгляды упирались в одну точку. Море не кричало, а шептало, но тем не менее неприятная дрожь рассеивалась по всему телу от восхищения перед его грозной сдержанностью. Ручка двери присела и вскочила, возвращаясь в исходное положение. Этот звук незнакомый, но типичный, как и последовавший за них неприятный протяжный скрип самой двери. «Наконец-то тетя вернулась. Теперь можно и в бар. Плевать на бурю». Я с усилием открыла глаза, веки уже успели слипнуться, так долго они держались уцепившись друг за друга. Свет наполнил мое сознание – сначала просто белыми пятнами, потом вырисовались детали. Высоко от меня потолок, словно воспаленные вены, пронизывали выпуклые узоры, которые вместе должны образовывать логичную картинку. Только сейчас я не могла этой логики проследить, меня накрыли воспоминания: вот наше с тетушкой такси останавливается возле трехэтажного особняка, к нам бежит тучный дворецкий и услужливо тараторит что-то на немецком. Мы в Германии? Я вскочила, оперевшись на правую руку, локоть противно хрустнул. Паника, поглотившая после пробуждения, теперь раздувала угли там, где раньше было сердце, которое тяжелым камнем ушло в пятки. Это была не каюта. Не корабль. В дверях стояла не тетя. Дверь снова противно скрипнула, но уже в обратном направлении, становясь официальным саундтреком моей панике. Щелк. Щелк. Теперь я в ловушке. Рука уцепилась за край богато расшитой простыни – так крепко, словно это могло защитить меня. Кричать не вариант, даже губы успели потрескаться от жажды, голос наверняка осип. На тумбочке стоял ночник, его изящное молочное основание в форме херувима с маленькой арфой в пухлых ручках внушило уверенность в том, что я смогу себя защитить. В худшем случае ангелу придется поучаствовать в драке. Я быстро повернула голову. К сожалению, окно было закрыто. Капли дождя с вызовом били по стеклу. Взгляд прыгнул дальше, углядев, кажется, гигантские деревья, как будто стоявшие плечом к плечу, крепко обнявшись и агрессивно раскачиваясь под пьяные песни. Темные, чужие – они довели мое состояние до страха. «Не звук моря, а Шварцвальд! Так шумит Шварцвальд!» Я повернулась к незнакомцу. Он все еще стоял у двери, подперев ее широкими плечами, его грудь быстро вздымалась. Растрепанные волосы каштановыми прядями спадали на глаза, они резво плясали от учащенного дыхания. Волнение должно было испариться, ведь парень явно от кого-то скрывался. Но уголок его губ, слегка приподнятый вверх, насмешливая полуулыбочка – он выглядел так, будто сам должен кого-то догонять. От голубых глаз кончики пальцев не могут заледенеть. У моей мамы были голубые глаза, это были не льдины, а незабудки. Но холодный режущий взгляд незнакомца придавал этой синеве грозность айсберга. Или прохладу рентгена. – Вы, кажется, собираетесь меня загипнотизировать? Его спокойный низкий голос окончательно вернул меня в реальность. Море. Не кричит, а шепчет, но этот шепот сильнее пощечины. – Кто вы? Уголок пополз еще выше. Он оторвал спину от двери и сделал шаг к кровати. – Симпатичное платье. Только сейчас я заметила, что подол красного вечернего платья, которое я заранее надела для вечера в нашу честь, организованного хозяином особняка на окраине Бад-Херренальба, от резкого подъема скользнул вверх, предательски оголив ногу почти до бедра. – Может, удастся кого-нибудь удивить сегодня. Какого-нибудь старичка-миллионера. Мне не понравился его тон. Я дернула ткань вниз. Незнакомец сделал еще шаг, подкрадываясь не как хищник, не с осторожностью, чтобы не спугнуть жертву, а дразня, как будто он знал, что я боюсь. Неужели бледность меня выдала? – Вообще-то, это все из-за того, что я плохо переношу перелеты, – произнесла я, почти сразу осознав, что озвучила свою мысль. Незнакомец остановился, правая бровь взметнулась, как сиденья на аттракционе. «Кажется, глупостью я оглушила его лучше любого светильника». Но мгновение – он сделал один широкий шаг и оказался прямо возле кровати. – Придется полетать, мисс Харрис, – незнакомец навис надо мной, я вжалась в пышную подушку. За окном дробь дождя выстукивала еще интенсивнее, чем раньше. В меня впились глаза парня, заставляя мурашки обкалывать все тело такой же частой дробью. Он медленно вытянул руку вперед, нарушая спасающие меня границы. Я с горечью прикусила и так треснутую губу. «Нужно было выгнать его раньше. Осадить за то, что ворвался в комнату». На его пальце я заметила кольцо – огненно-красный камень, справа и слева от него два шипа из белого золота. – Александр Нильсен. Почетный гость господина Люгнера.