Забери меня на радугу

      Он лежал в гробу, такой красивый. На нём был его лучший костюм. Этот костюм он купил на свадьбу. Сказал, что она не за горами, и стоит уже потихоньку готовится. Обещал, что со следующей зарплаты мы поедем покупать и платье, а там ещё пару месяцев и настанет тот день, о котором мы мечтали. Мечтали… но что есть мечты? Что-то светлое, к чему мы стремимся. Мы стремились, но мечты рассыпались пылью.        Он лежал в гробу, такой спокойный. Он даже во сне всегда улыбается. И сейчас на его лице улыбка. Она лёгкая, невесомая, призрачная. Наверно, её вижу только я, и никто более. Все ходят, плачут. А что я? Я своё отплакала уже. У гроба, когда я смотрю на его тело, мне так спокойно. Я вижу его улыбку, и сама улыбаюсь. Другие смотрят на меня. Я слышала разговор двух его тётушек. Они шёпотом между собой попрекают меня, что я улыбаюсь. Мол, не плачу, значит, не грущу, и вовсе не любила. Где-то в толпе даже слышала предположение, что я уже ополоумела. Глупые… Он ведь хотел, чтобы я улыбалась. Рядом с ним он запрещал плакать. Всегда смешил, утешал. Он говорил, что моя улыбка для него заменяет солнце. Так почему я должна плакать?       Вокруг столько людей. Все несут цветы. Белые лилии. Эти цветы он всегда дарил мне. Говорил, что лилии — королевские цветы, что он любит их, и чтобы я разделила эту любовь с ним. Он всегда дарил мне белые лилии, но один цветок всегда оставлял себе, чтобы, как он говорил, создать между нами незримую связь. Я сегодня тоже принесла ему букет белых лилий. Одну оставила себе, а остальной букет отдала ему, положила прямо на сложенные на груди руки.        Вокруг столько людей. Все ходят угрюмые. Я видела, как одна тётушка пила валерьянку, потому как от слёз ей уже становилось плохо. Я её ни разу не видела. Судя по разговорам других людей, это его далёкая тётушка Мари. Странно. Я о ней ничего не слышала от него. Неужели она так скорбит? Или это просто притворство? Я не знаю. Его отец держится, хоть всё же вид у него усталый, лицо припухшее. Мать спокойна, как удав, но супруг ведёт её, когда ей нужно куда-то пойти, будто она вот-вот упадёт. Успокоительные, чтобы не плакать. Событие выбило их из колеи. К смерти нельзя быть готовым. Даже если знаешь, что человек умрёт, всё равно смерть будет горькой. Здесь всё произошло молниеносно.        Я смотрела, как земля падает на крышку его гроба. Удары с разной периодичностью и громкостью. Словно отбивая последний ритм. На душе становилось совсем паршиво. Словно где-то внутри сердца прилипло что-то колючее, горькое, кислое, жгучее. Я пыталась сохранить улыбку, и сохранять её дальше, но уголки губ, несмотря на все мои усилия, дрожали и опускались вниз. Слёзы сами струились, пусть я пыталась их сдержать изо всех сил. Хотелось кричать, бросится за ним в яму, которую так старательно сейчас засыпали землёй.       «Зачем вы его закапываете? Верните его обратно! Не забирайте мой свет, не прячьте!» — огнём выжигались внутри разума мысли, но я осела на землю, закрыла рот руками, чтобы подавить крики, пусть руки уже намокли от слёз. Ко мне сразу подбежали люди, подняли, а я и не сопротивлялась. Просто не видела никого вокруг. Только гроб, утопающий в земле, вздымающийся холмик. Я смотрела, как мой путеводный огонёк уходит вглубь земли, оставляя меня одну, совсем одну на всём белом свете.

***

       — Доброго дня. Меня зовут Лия.       Женщина лет тридцати вошла в комнату, лишь постучав перед входом. Я ничего не ответила, а только повернулась набок, к стене, накрывшись одеялом сильнее. Когда мои родители узнали о беде, то приехали сюда. Они знали, в каком я состоянии, что одну меня оставлять опасно. Они приехали, пытались меня утешить, но мне были безразличны их слова. Что от них толку? Они мне не вернут Нила, а другого мне не нужно. Мне нужен он: мой зеленоглазый колдун, что навечно связал меня с собою белыми лилиями, с которым мы строили планы на будущее, мечтали, глядя в небо, с которым мне не хотелось плакать.        — Мне всё рассказали о Вас. Мне очень жаль, что так произошло. Я понимаю, что это больно, но нужно смириться с этим. Ничто не вечно на земле, так заведено. Нужно понимать, что жизнь продолжается.        — А мне что с того? — спросила я хрипло. В тот момент хотелось плакать, но глаза уже стали сухими, слёзы испарились. — Как мне жить в мире, где нет его? Мне уже не больно. Просто переболело.        — Но тогда почему Вы сейчас так себя ведёте? Не обманывайте себя, мне не впервой слышать такие слова. Не нужно плакать.        — А я и не плачу. Просто уже не могу. Он ушёл, а я осталась. Что мне делать? Я не могу без него. Не могу…        — Он не хочет видеть слёзы.        Я насторожилась. Впервые слышу, чтобы о человеке, которого не только рядом нет, да и вовсе погиб, говорили в настоящем времени. Приподнявшись и повернувшись, я заглянула в лицо женщины. Улыбчивое, светлое, приятное. Словно ангел.        — Да, не хочет. Его путь ещё не завершён. Все люди рано или поздно умирают, и этого не изменить, ведь таковы законы природы. Где-то рождается, где-то умирает. Так нужно, чтобы земля не перенаселялась. Пусть больно, но нужно терпеть. Чтобы его душа увидела, что всё хорошо, и потому смогла спокойно уйти.        — Он… никогда не хотел, чтобы я плакала, — сказала я, сев на кровати. Её слова, спокойный тон располагали к беседе, и я почему-то сама потянулась к разговору. Почему-то мне было стыдно за то, что я так себя вела в самом начале, потому глаза не поднимала, глядя на сложенные в замок ладони. — Он смешил меня, чтобы не плакала. И дарил игрушки без повода, чтобы я улыбалась. Иногда, конечно, он разыгрывал меня, но это было как-то несерьёзно, по-доброму. А сейчас… я не могу поверить, что это случилось. Вроде как, всё ещё вечерами жду, что привычно скрипнет дверь, он войдёт, в рубашечке, с портфелем, а в пакете будут суши, которые он пообещал купить на ужин. Но дверь не скрипит. Отец смазал петли, когда приехал сюда, а мама перед тем как войти всегда стучит. Пусть здесь сейчас живёт три человека, но для меня всё равно пусто.        — Я прекрасно понимаю. Мне не раз приходилось видеть подобное. Когда у брата при родах умерла жена, он не хотел видеть никого. Не открывал дверь, и мы запереживали. Тогда меня отправили за ним присматривать. Жутко было смотреть на него. Иногда, казалось, он готов убить даже ребёнка, словно дитя виновато. Потом, правда, смирился. Его дочери уже седьмой годик пошёл. А моей три… было бы…        — А что случилось? — спросила я, увлечённая рассказом, смешанным с глубокими мыслями.        — Пол года. Синдром внезапной смерти. Так бывает у детей. Вроде, вечером активная девочка, а утром уже не дышит. Уползла от меня на радугу, пока я не видела.        — Мне жаль…        — В этом нет чьей-либо вины. Как и в смерти Вашего парня. Никто не виноват. Видно, пришло и его время идти по радуге туда, откуда нет возврата. И плакать не нужно. Не держите.        — Я… постараюсь…        — Ну тогда, — сказала она, встав со стула, что поставила рядом с моей кроватью. Я этого даже как-то не заметила, — моя работа завершена. Если будет плохо — зовите. Я явлюсь как только смогу. Не нужно самостоятельно бороться с болью, а тем более — таить её в себе. Она отравит, и последствия могут быть необратимыми.        Я лишь молча кивала говолой, приняв визитку. Попрощавшись с женщиной и проводив её до двери комнаты, я посмотрела в окно. Светило солнце. Мир словно обрёл свои краски. Глядя в небо, я улыбалась. Словно он меня видел…