В голосах обкошенного луга Слышу я знакомый сердцу зов. Ты зовешь меня, моя подруга, Погрустить у сонных берегов. Сергей Есенин – Мечта
Курит облаком болото, Гарь в небесном коромысле. С тихой тайной для кого-то Затаил я в сердце мысли. Всё встречаю, всё приемлю, Рад и счастлив душу вынуть. Я пришёл на эту землю, Чтоб скорей её покинуть. Сергей Есенин – Край любимый! Сердцу снятся
Свечки покойников кружатся над смердящей плёнкой воды. В графитовых волосах путаются змейки прикосновений. – Ранней весной, ох и холодно в этих местах! – Да ладно тебе, дед Егор! Говоришь так, будто мне 5 лет, и будто бы я печку затопить не смогу. – Да не в этом дело, Прошка. Чай, ты ещё Лесьяра не встречал. – Кого? Мороз воды грызёт икры, шею опоясывают жгуты стеблей кубышек, лягушки своими беззубыми ртами хватаются за пальцы посиневших рук, огни могил опускаются на веки, неприятно щиплют. То ли тёмная фигура на берегу плывёт по воздуху, то ли мне в глаза налилось воды. На грудь будто бы связку кирпичей навалили. Спина опускается всё ниже и ниже в ледяную топь. Тень садится на берег, перебирая в тощий иссохшихся руках гнилые мухоморы. – Кто ты, мать твою?! Чёрная мазня снова идёт рябью, посвиствает, перекатывает звуки по воздуху. – Отче наш, Иже еси на небесех! Да светится... Человек на берегу вскакивает на большие, словно лосиные, копыта, разрываясь дичайшим криком по округе. Вековые берёзы и вётлы, что растут прямо из воды, гнутся как пруты. Снизу за ногу что-то с неистовой силой дёргает, отрывая кусок кожи с щиколотки. – Хорошо! Ладно... Давай по-хорошему. Имя своё назови. Сабельки листов аира режут запястья, окрашивая бурую жижу. – Имя... Кукушка слетела с ближайшего тополя, ослепляя своим криком гнилую опушку: – НЕЕЕТ ИМЕНИИИ!!! Огни врезаются в глазные яблоки, окатывая их кислотной болью. – Хватит! Хватит прошу! Не хотел ничего воровать у тебя я. Это дед Егор сказал: "Иди, мол, в лес, сезон сейчас, не бойся,– говорит, – ничего..." Старый чёрт! Прошу, не убивай меня... Рядом что-то хлопнуло, нити кувшинок порвались, невидимый груз на груди растворился; меня тут же будто бы вытолкнули из воды на поверхность. – Я –Лес-с-сьяр, - и руку свою, усыпанную язвами, мне протягивает.***
– Так значит ты, что-то типо лешего? – Хозяин леса. – Ничего себе! Никогда не думал, что буду с нечистым разговаривать!.. Отвар иван-чая, что покоился в моей кружке, поднялся над столом и выплеснулся мне на чистую рубаху. – Ну извини, извини, мой хороший. Я же не со зла. Леший, сидящий напротив, на ветхом табурете утробно заурчал, прикрывая глаза. Я приложил рушник к центру пятна, потирая обоженную кожу. – Лесьяр? Он распахнул глаза, внимательно осматривая меня. – Слушай, а покажи что-нибудь ещё! Как в тот раз, на болоте. – Я тебе не ш-ш-шут горох-х-ховый. Я опустил взгляд в пустую кружку, отставляя её на подоконник, поднялся на ноги, уже собираясь убрать со стола. Лесьяр тяжело вздохнул, тихо зарычал, призывая меня вернуться на место. Я парень не дурак, тут же и сел обратно. Вдруг у печки корзина с яблоками, что я недавно собрал, упала на пол. Крупные плоды покатились к столу, змейкой поднимаясь по его ножкам. Крутясь и извиваясь, остановились на столешнице. Леший внимательно осмотрел россыпь урожая, выуживая из кучки маленький, жухлый плодик мелбы. – Я могу так, – сжимает гнилое яблоко сухой рукой. Сок цвета каштана закапал на порезанную скатерть, стекая по кулаку, язвами оседая на подставленной снизу живой ладони. На ней же яблоко восстанавливается, собираясь по кусочкам, он отдаёт его мне. – Еш-ш-шь, Прош-ш-ша...– улыбается и кивает. Я боязливо касаясь спелого, сочного, алого бока зубами, откусываю. Во рту тут же появляется гнилой запах земли из подпола. Я кашляю, выплевываю сгустки плесени прямо на стол, а Лесьяр смеётся, и знаете, смеётся так, не заливисто, а будто бы навзрыд. Я вытираю губы и вторю ему, сухо посмеиваясь.***
–Ты же проклятый! Проклятый! Лесьяр здесь побывал, его рук дело, - бабка тычет пальцем на коробку двери, испещеренную вырезанными кривыми буквами и рунами. – Да иди ты, старая карга! Моих рук это дело! Моих, понимаешь?! Сгореть не хочу. Подожжёте ведь, сумасшедшие!***
Тюль взлетает на ветру, ударяясь в открытые ставни. По комнате цвета кобальта идёт тень, разбрасывая звёздочки пыли по скупой мебели. – Лесьяр? Чего пришёл? Фигура Лешего дёргается в мою сторону, фитиль в киросинке потухает. – Лесьяр? Всё хорошо? Полуночный гость скулит, подвывает, вслепую проходится тёплой рукой по моему лицу. Носом зарывается в сгиб шеи и сопит, словно большой ручной медведь. – Хей, Лесьяр, мне щекотно. – Беги, Прош-ш-ша. Беги. Убирайся отсюда, – я пытаюсь приподнять его голову, но он уже растворяется в темноте.В ту ночь мой дом сгорел дотла, когда я всё же решил выйти на улицу. Теперь я живу в развалинах бывшего дома Лесьяра на конце села.
***
– Так значит, Лешухи у тебя нет? Леший отрицательно мотает головой, потираясь щекой о мои колени. – А я читал, что у тебя там семья такая, что в этой комнате не поместится. Лесьяр фыркает, глухо хохочет. – А у меня вот есть невеста в городе. Машенька моя, интересно, как она там? Леший поднимает на меня свой сверкающий взгляд нефритовых глаз. Животный страх копошится где-то в кишках, ударяясь о горло. Мои руки слегка трясутся, но я всё равно обхватываю холодное, слегка влажное лицо, поцелуями осыпав широкий лоб. – Хотел с ней сюда приехать следующим летом. Вот и дом выбирал. Может быть, остались бы здесь жить. Ты б нам помогал по хозяйству, ты ж у меня вон какой рукастый...но вот видишь, не судьба: дом сгорел. Всё не слава богу, ну ничего справимся, ведь так, Лесь? – Я тебе не помощ-щ-щник. Порыв ветра хлопнул меня по голым лопаткам, я обернулся в сторону обвалившегося коридора. Леший цокнул копытом по рассохшимся, старым, покрашенным в вырвиглазный голубой цвет досками и исчез. – Ты всегда так все проблемы решаешь?Больше Лесьяра я не видел.
***
Лето началось незаметно, жаром обдавая моё исхудавшее за холодную долгую весну тело. Односельчане перестали шарахаться меня, даже семья деда Егора приютила. Я начал вести маленькое хозяйство на их огороде, чтобы хоть как-то отплатить старику за заботу, но все мои посевы засыхали на корню. А стоило мне только коснуться куста, к примеру, со смородиной, ягоды тут же сгнивали, опадая на выжженную траву. Дед Егор шутил, мол: "Не мужское это дело: с ягодами и цветочками возиться". Я конечно же, верил ему, но вечерами всё же ходил на опушку леса. –Уез-з-ж-жать будеш-ш-шь подож-жди меня, не брос-с-сай, подож-жди, не ух-ходи раньш-ш-ше времени. Я сижу на скамье около своего недавно отстроенного дома, чьи стены ещё приятно пахнут горячим лесным дубовым духом. Это утро последнее. Вернусь я теперь сюда только следующей весной.Ну посидел на дорожку и хватит.
Я поднимаюсь со светлой доски из липы. Калитка скрипит за моей спиной. Первый августовский луч слегка жжёт кожу. Этот луч уже давно пролился на блуждающих сонных коров. В соседских хлевах начинают просыпаться овцы, протяжно блея. Над Прокофьевкой раздаётся весёлый крик петуха.Новый день!..
Узкая пыльная дорожка петляет между улицами, забегая в осинник. Дворовый Тотошка провожает меня до асфальта, лая, скуля и попискивая, я глажу его по мохнатой голове со смешным чубчиком. Поднимаяюсь с колен, и иду навстречу солнцу по белеющей полоске уже разогретого асфальта.***
Потом, чуть позже, Сенька-дурачок будет маме рассказывать, что какой-то дядя в дом заходил к приезжему, а потом дом тот и вспыхнул ярче спички. Но ему, конечно же, не поверят, ведь на то он и дурачок, чтоб не верить ему. И только я верю ему, я мог бы поддержать его, показать, что да, вот мой новый дом, он полностью сгорел, щепочки целенькой не осталось, но меня здесь давно уже нет. Я еду в старом пыльном автобусе, что так знакомо рычит и завывает мотором. За мной по оконному стеклу плывёт стриж золотистого утреннего света. – И имя тебе –Лучезар...наш общий дом давно зарос крапивой... не загорится больше в этих окнах свет...