I can feel your breath. I can feel my death. I want to know you. I want to see. I want to say hello.
Twenty One Pilots – Trees
Будут ли ещё жизни, или она одна? Можно только гадать, мы никогда не узнаем. Но перед тем, как окончательно погаснет свет, Я точно знаю, о чём буду жалеть.
Killagram – Трали-Вали
Щенок молочной искоркой по пыльной дороге соседских кур гоняет. Я сижу около дома прямо на земле, сзади колокольчиками дребезжит оконное стекло. Я оборачиваюсь на звук, на крыльце стоит Лесьяр, он улыбается, не ухмыляется как обычно, а именно улыбается: нежно, сладко и как-то даже притягательно. Я поднимаюсь с острых кристалликов песка, хватаю на руки собаку и бегу к Лесю. – Зачем двух-х-хглазую привёл?!* – Леший шарахается, шерсть на его ногах и загривке встаёт дыбом, Лесьяр пятится назад, спотыкается об разваленное, сгнившее крыльцо. – Лесьяр, ты чего? – Убери ЭТО от меня!!! – щенок будто бы перенимает настрой Лешего: вырывается, скулит, пищит, заливисто, не прекращая, тявкает на Лесьяра. – Да погладь ты его, он и не будет злиться, – я выставляю руки с собакой перед собой. Леший ещё сильнее вдавливается в косяк двери, рызрывает дермантин, зеленоватая кожа градом осыпается ему под ноги. Я подхожу ближе, утыкая щенка носом в широкую неприкрытую грудь. Лесьяр всё же гладит живой рукой соломенную шёрстку на хрупкой спинке, почерневшую же кисть прячет за спиной, я вижу, как по суставами разливается туман цвета туши, как его руки дрожат, неаккуратно дёргают за волоски на хвосте собаки.***
Нога, что покоилась в воде, распухла, побелела, я дёрнул онемевшей стопой; рыбы, облюбовавшие бледную кожу, отскакивают, скрываясь в корнях стрелолиста. На нос спадает фигурный лист чертополоха из массивного венка, который кропотливо сплёл Лесь несколько минут назад. – Как назовём щенка? Лесь дёргается, роняя стебель камыша в воду, его подхватывает течением и несёт по сизой глади куда-то далеко-далеко, за водный горизонт. – Я не знаю, – ёрзает на моих коленях, пытаясь встать, я опускаю руку на ребристую ровную спину. – Чёрт ты, Прош-ш-ша! Нассстоящ-щ-щий чёрт! – улыбаюсь. – Ты вчера когда ссспал днём, я у тебя на чердаке книгу наш-ш-шёл, там с-с-страниц не х-х-хватает, да и руны я ваш-ш-ши с-странные не понимаю, я картинки с-с-смотрел...– смущённо продолжает тараторить, – там про королей каких-х–то, и девочка там была, а у неё с-с-собака, точнее щ-щ-щенок, крас-с-сивый, давай назовём так же. Я, правда, не знаю, как это имя звучить, но думаю, что необычно... Опускает взгляд на щенка, перебирая мокрые пряди шерсти, потирая висячие мягкие ушки. – Тотошка? Хорошо. Отличное имя.***
Лучи обжигающего полуденного солнца пробиваются сквозь дырявую нагретую этими самыми лучами крышу. Прохор лежит прямо на полу, подминая под голову подушку с остроконечным сеном, что приятно пахнет бессмертником. Лесьяр пытается осторожно подняться с колен, но рассохшиеся доски чердака всё же протяжно воют под лёгкими шагами. Стекло давнозабытого створчатого шкафа мерцает в темноте желтоватыми бликами. Леший дёргает за полуоткрытую дверцу с заржавевшими петлями, клубы пыли и паутины осыпаются на руку, сгорая в зелёном тумане. Бордовый корешок с буквами из разноцветной фольги опускается на ладонь. Лесьяр открывает книгу где-то на середине, хмурится, глаза его загораются цветом чернослива, короткие волоски на хребте топорщатся от вибрации. – П... – фыркает, – При...ос-с-си...пис-с-сь...шшш...о. Леший злится, бросает это занятие, возвращая страницы на форзац, и начинает листать книгу, разглядывая выцветшие, затёртые картинки, которые когда-то были красочными и яркими. Где-то на морде огромного сказочного дракона, чьи глаза горят золотом, а шкура похожа на сухую лесную землю, просыпается Прохор. – Лесь, брось ты это старье! Иди ко мне. Его ресницы слиплись ото сна, в бороде застряли кусочки колючей соломы. Лесьяр вскидывает голову, книга отправляется на самый верх шкафа соседничать с коробкой уже побелевшего от времени грильяжа и кучей, поеденной молью, что раньше называлась шерстяным свитером. Леший в два прыжка оказывается рядом с Прохором, что хотел уже было подняться на ноги, заваливает его обратно на пол. – Хей, хей, боровочек! Задавишь ведь, –смеётся, целуя в начавший было уже чернеть лоб, руки свои сильные опускает на бедра, ногтями впиваясь в толстую кожу, пальцами проходясь против короткой бурой шерсти.***
– Зачем отстриг?! Зачем я спрашиваю?! – прохожу по открытым острым скулам, стряхивая с щёк мелкие рыжие волоски. – Мне так нравились твои косы... – Я исс-с-сыхаю. С-с-скоро зима. Я не отс-с-стригал их-х-х, – в огромных, горящих нефритовой сажей глазах зеркало влаги пошло трещинами. – Они...они с-сами опадают, – опускает чёрные веки без ресниц.***
Сухие ветки серебристых осин вперемешку с жирной грязью затрещали под тяжёлой, грузной поступью массивных копыт. Вода в котелке уже закипела, серой пеной поднимаясь над тонкими бортиками из алюминия. Я неотрывал от неё взгляда, ведь гречка в любой момент могла перевалиться за эти самые бортики. На колени мне опустился еживично-янтарный букет Иван-да-Марьи. Костёр щёлкает, трещит, пламя прыгает, плывёт, растворяется, соприкасаясь с ветками плакучей берёзы, что стекают прямиком в пекло. За спиной залаяли собаки, и среди этого гомона было еле слышно тихое попискивание Тотошки, который, скорее всего, опять дерётся за плюшевый самодельный мячик. Прохор поправляет телогрейку, что сползла вниз по спине, холодным синим блином остывая на земле в сумерках. – Лесьяр? Ты голоден? Гречка есть, будешь? — Ссс тушшшёнкой? – С тушёнкой. – Ссс говяжьей? – С говяжьей, – Прохор уже начинает тихо посмеиваться. – Не буду. Лесьяр садится на курчавый мох, копчиком опираясь на ребристый ствол дерева. Где-то над огромным ночным полем синеголовника пролетела одинокая неясыть. Ложка оглущающе застучала в этой густой темноте. – Тотош-ш-шка уже подроссс, – смеётся, широкий лоб его покрывается чернильной паутинкой, – Ты его, главное, не брос-с-сай когда уедешшшь. А то он обидется. – Но, а как же ты? Ты разве не можешь его с собой в лес забрать? – Нет. Таким с-с-собакам нельзя в лес-с-сах жить. – А на тебя он не обидется за такие слова?! Ты его каким-то прокаженным выставляешь! Он обычная собака. А если ты там себе чего-то напридумывал, это не его проблемы, он не виноват! Ты пойми, что я взять с собой его не могу...начнём с того, что мне Мария не разрешит... – Меня он уже давно проссстил, я его часто вижу на этой поляне, – прошипел Лесьяр и исчез. Лёгким порывом ветра лизнув щёку Прохора.***
Тяжёлые капли дождя ударяются об оконные стекло, кажется, будто по огороду бегает табун лошадей. Бочки для полива уже давно переполнены, ручьи влаги, что стекаются по медно-ржавым бокам попросту возвращаются в землю. С дровяного сарая слетает лист шифера, уже в воздухе трескается и крошится на влажные куски. Полностью чёрный щенок жмётся к животу. Я по старой детской привычке заставил окно подушками, чтобы не видеть кислотно-белые кривые молний. Не помогает. И я, как дурак, лежу под одеялом, что уже мокрое от пота и прилипает к телу горячей плёнкой. Яблоня в саду трещит от ударов ветра по стволу и кроне. Белый шум "Рубина" щёлкает темноту по длинному носу. Я встаю босыми ногами на доски пола, дёргаюсь от охватившего стопы грызущего холода и иду в сени. Взгляд ненароком скользит по окну. Молния, разрывая тишину и купол дождя, попадает в одиноко стоящую на поле берёзу, она вспыхивает бенгальским огнём, ветки её трещат, как серпантин опадает листва. Я чувствую на языке привкус гари. Сзади в икры тыкает влажным носом Тотошка, я сглатываю сухой ком в горле, наощупь нахожу собаку на полу, прижимая к себе, иду обратно в кровать, позабыв про воду в ведре.***
По опушке дубравы прыгает вороний грай, слышно как семья кабанов перебегает ручей, звонко стучат камни о воду. Лесьяр весь мокрый, дрожит, кутается в разорванный холщовый плащ, стоит на самом краю песчаного обрыва. Сиреневый рассвет улыбается ему, гладит по волосам цвета белой цапли. Леший покусывает губы, по которым уже течёт антрацитовая кровь. Мелкие кусочки бесцветных волос плывут по утреннему туману в сторону просыпающейся речки. Шершавые горячие ладони Прохора находят и цепляются за влажные ладони Леся, что спрятаны за спиной. Левую руку обдает холодным жаром, волдыри вспыхивают, разрастаются, начинают чесаться, разрываясь кровавыми ошмётками по ладони. – Прош-ш-ша, не надо... – взгляд Лесьяра в испуге мечется, по лицу напротив. Прохор на эту просьбу размыто улыбнулся и лишь придвинулся ближе, носом прошёлся по носу, размазывая кровь. Мужчина коснулся лопнувших губ Лешего своими, слизывая с них кислинку княженики и горькую приторность хвои.– Не бойся. Я здесь. С тобой. Всегда.
И мы никогда не знаем, что потеряли. Впереди водоворот, – Я ранимый, не снимай с меня хитиновый покров, Но кто же твоего лица теперь коснется руками? Впереди водоворот, не щади меня, Сними с меня хитиновый покров!
Oxxxymiron – Хитиновый покров