Когда подымутся ветра

Астрея вновь отбросила хвост летом 1918-го, у западного побережья штатов, близ Орегона. Это была не лучшая её идея — в конце концов до Чикаго было почти три тысячи километров, и ни в одном из возможных вариантов Астрея не представляла, что доберется до города до наступления осени. Проклиная себя за глупость — потому что выплыть где-нибудь в Балтиморе было в разы умнее, — Астрея, тем не менее, с курса не сбилась, лишь изредка потирая левую руку, на запястье которой виднелась золотистая лента. Неопытный глаз назвал бы ту браслетом, довольно искусно, хоть и довольно странно сделанным, но, если присмотреться, можно было увидеть конец украшения, плавно впивающийся в руку на тыльной её стороне — словно кто-то пришил её туда иглой. В чём-то это было правдой — лентой Астрея отныне была связана кровно, а такие связи не обрываются и не обрубаются никогда, даже после смерти одного из партнёров. Собственно, потому девушка и стояла сейчас нагая, опасливо оборачиваясь и выискивая что-нибудь, чем можно было прикрыться, посреди богом забытого побережья, ради цели, которой никогда не просила. Поиск истинного партнёра, который появлялся у каждой русалки в свой период времени и являлся единственным в их жизни, никогда не был мечтой Астреи. В конце концов она существовала на этой планете уже много тысяч лет, и едва ли какой-то парнишка, который наверняка будет истинным отражением своего времени, мог сделать её существование лучше. Но и отказываться от судьбы было греховно. Мать Калипсо лишилась своего бессмертия, когда вышла замуж за другого и вырвала с корнями свою — цвета индиго — ленту, предпочтя сохранить мир между империями. Этого Астрея тоже не хотела. Она была здесь со времён, когда ничего больше не существовало, и твёрдо намеревалась увидеть момент, когда солнце в последний раз поднимется над синими водами океанов, потому что вечно не существовало ничто. Даже сама жизнь. И если для этого ей придётся шесть десятков лет согревать постель незнакомца, который будет стареть и раздражать её с каждым прожитым годом, Астрея могла с этим смириться. Так, по крайней мере, она клятвенно убеждала себя и своих обеспокоенных («потому что, Астрея, мы тебя знаем») сестёр, когда те почти насильно выкинули её на поверхность — они слишком хорошо понимали суть долга и каждая из них в своё время через это прошла. Астрея буквально оставалась последней девственницей океана. Шутить над этим было довольно весело, но, когда дело дошло до практики, девушку настиг странный и очень иррациональный страх, заставивший её тянуть до последнего — её партнёру скоро исполняется восемнадцать, и каждый прожитый год его жизни будет отнимать века её собственной. Так что, вздохнув пару сотен раз — чисто для успокоения, дышать ей было не обязательно, хотя каждая русалка особенно ценила свежесть воздуха и никогда не могла отказать себе во вдыхании чего-то столь потрясающего, — Астрея сорвала с верёвки у небольшого домика платье, довольно симпатичное, коричневое, чуть ниже колена, и, гордо вздёрнув голову вверх, пошагала навстречу судьбе, которая, как оказалась, имела на девушку свои планы. Последние годы первой мировой войны, которая так активно разворачивалась в Европе, возникшая из ниоткуда испанка, убившая в какой-то момент пол миллиарда человек, нищета и голод — ничто из увиденного Астреей за месяц путешествия не вселило в ту надежду на действительно спокойные семейные годы жизни. Путешествовать просто так девушка не могла, так как это действительно вызвало бы подозрения у окружающих, и теперь Астрея носила имя Хелены Миллер, была сиротой и невестой, которая разыскивала своего любимого, вступившего в армию, по всей стране. Это было максимально (на сколько это было возможно) близко к истине и вызывало сочувствие у достаточного количества вдов, чтобы оставаться у тех на ночь, помогая по дому и выискивая максимум информации о том, что происходило в мире — проживание под водой имеет свои минусы в виде полного отсутствия каких-либо новостей. С каждым днём путешествовать становилось всё труднее — эпидемия действительно была смертоносно молниеносной, так что когда в сентябре 1918 девушка наконец оказалась у больницы святого Льюиса, она действительно облегчённо выдохнула. А затем резко поменялась в лице, когда осознала, куда именно привела её лента. — Мисс, вы к кому? — миловидная барышня в белом халате и шапочке с алым крестом, что-то записывала в блокнот. — Я… Эм, на самом деле не знаю, но точно знаю что он здесь. — Я действительно не могу пропустить вас без точных деталей. Астрея почти решила пробраться сюда ночью, потому что она не думала, что девушку напротив можно было уговорить хоть как-то — та выглядела довольно непробиваемо, — когда справа к ней кто-то подошёл. — Доктор Робертсон, — девушка ослепительно улыбнулась подошедшему мужчине. — Я… люблю его, — неожиданно для себя вмешалась Астрея, прерывая чужой обмен любезностями, на что медсестра лишь высоко подняла брови. — И даже не знаете как зовут? — Всё сложно, — Астрея почти ощутила, как алый окрасил щёки. Доктор внимательно оглядывал её, и что-то в нём заставило девушку сжаться. Почему-то дружелюбный доктор вызывал острое желание выбежать из здания и занырнуть прямо в близлежащее озеро Мичиган, никогда больше не поднимаясь на поверхность. Это что-то — то ли белоснежная, чуть белее её собственной, кожа, то ли идеальная внешность, то ли аура смертоносности — заставляло все её инстинкты сжиматься и кричать об опасности. Она точно не ожидала, что вопреки всем её ожиданиям, доктор добродушно проведёт её в палату, терпеливо ожидая пока она подойдёт к нужной койке умирающего юноши, и ответит на все вопросы. — Ему осталось недолго, ведь так? — хриплость её шёпота была едва слышна самой Астреи, но доктора это словно не волновало, и он лишь сочувственно улыбнулся. — Боюсь, что так. Грудь Астреи обожгло леденящим душу пламенем — она отскочила от матраса, локтём цепляясь за близлежащий поднос и роняя его прямо на пол, вызывая тем самым оглушительный треск вокруг. — Да что с тобой? — одна из медсестёр злобно взглянула на неё, поднимая разбросанные лекарства. Астрея уставилась в одну точку, придерживаясь за стену, и игнорировала обеспокоенные взгляды доктора и остальных, лихорадочно думая. Вот так всё закончится, даже не начавшись. Девушка почувствовала, как внутри что-то болезненно ёкнуло, и ощутила приступ тошноты, пока продолжала смотрела на юношу, безмятежно спящего на больничной кровати. Теперь она могла уйти. Он — её партнёр. И он умирал. Больше её здесь ничто не держало — нити судьбы не были столь жестокими, чтобы наказывать кого-то за непреднамеренную смерть партнёра. Астрея покачала головой и прижала руку к ноющему животу — тот приятно отозвался покалыванием, однако то быстро угасло, как и лента на руке, что начала медленно обесцвечиваться, теряя свой золотистый блеск. От доктора не укрылся этот жест и жалость ещё сильнее наполнила его глаза — наверняка подумал, что Астрея беременна. Её, в любом случае, не волновало, что тот думал. Теперь она была свободна, но это почему-то совсем не радовало. На какое-то мгновение она даже захотела остаться здесь, крепко сжимая руку умирающего юноши в своей в последние секунды жизни, разделить с ним хоть что-то, прежде чем проститься, так и не узнав имени. Но Астрея была первородной и знала, чему принадлежала, потому накинула на бездвижное тело парня ткань, которую принесла с собой — шёлковую, — поцеловала того в висок и оставила, с полным намерением уйти и никогда больше не возвращаться. Она, конечно, не ожидала, что много лет спустя встретит его вновь.