Великая семёрка

Почему-то всё начинается с океана. Сначала спокойного, ласкового и умиротворённого, но потом резко бушующего, яростного и непокорного. Нежность и тишина проходят внезапно. Тепло, как по щелчку, исчезает. Появляется дурное ощущение того, что жизнь далеко не сладкая карамелька, и во рту отчего-то невольно возникает приторный вкус, который затем становится горьким и острым, как лезвие. А волны в океане в то время становятся мрачнее и больше. Они сжирают и сметают абсолютно всё, что попадается им на пути. Ветер их мечет во все стороны — туда и обратно. По воде неумолимо и безжалостно бьёт грозный ливень. В небе через раз сверкает молния, а за ней слышится оглушительный удар грома, сотрясающего округу. Резко океан исчезает, а шум ливня становится приглушённым, говоря о том, что буря никуда не делась, и она ещё здесь и ждёт своего часа. Вокруг возникло незнакомое помещение, тёмное, сырое и холодное. От этого холода хочется скрыться и спрятаться под теплым пледом, хочется прижаться к кому-то, но никого рядом нет, и здесь есть только тьма. Помещение освещает тусклый неприятный желто-коричневый свет. Каменные стены, пропитанные сыростью, уходят на высоту лишь в два метра и куполом завершаются наверху. Паркет весь старый — прошёрканный временем и износившейся грузом чьих-то ног. Колени трясутся, но парень упорно продолжает идти, при том сам не зная куда и словно не по своей воле — будто его что-то невидимое само толкает вперёд, и каждый шаг гулким эхом отдаётся в ушах. Он видит впереди несколько темных теней, которые по всей видимости стояли возле небольшого круглого стола. Он слышит их хрипловатый шепот, и его сухожилия сами по себе сжимаются от этого звука. Шепот принадлежит нескольким мужчинам, но один из них более старый и скрипучий, а ещё он самый жуткий и пронизывающий до самых костей. Парень видит владельца этого голоса, но одновременно он понимает, что его фигура ему ничего не даёт. Этот человек, а вернее оболочка человека, ведь так было неясно кто это именно, — это скрюченный, словно больной, старик в черном потёртом плаще, который закрывал его с ног до головы, с оборванными концами. Он прячет свое лицо под капюшон своего старенького, чуть ли не рассыпающегося одеяния. В руках, которые больше напоминают сплошные кости, обтянутые серой дряблой кожей, у старика была длинная с серебряной змеёй на верхнем конце трость, которая по середине шла плавным зигзагом. Возле безликого — юноша так решил для себя называть старика — стоит мужская сгорбленная тень, только эта фигура уже молодая, но от нее веет каким-то холодным безумием. Парень ощущает энергетику этого человека и с брезгливостью пробует ее на вкус. «И впрямь вкус психушки!» — горько усмехается он себе под нос и пытается рассмотреть лицо неприятного по энергии мужчины. Он очень худой, и из-за его худобы многие его черты лица и тела становятся острыми и резкими. У него спутанные длинные до плеч коричневые волосы. Нос напоминает птичий длинный клюв. А глаза яркого фиолетового цвета, и в них сияют какое-то сумасшествие и злоба. Худощавый брюнет что-то хрипло бормочет больше всех, но что именно понять не удаётся. Где-то всё ещё слышится разгул стихии, и этот шум шторма перебивает почти все остальные звуки. Остальные присутствующие почему-то парня не особо интересуют, и он не пытается рассмотреть их лица, хотя возможность есть. Он сфокусирован лишь на двух этих людях, и он позволяет себе подойти ближе, ведь юноша знает точно: его здесь никто не видит и не услышит. Но наконец парень слышит, что говорит старик, и его голос пробивает до невозможной дрожи, напоминая больше шипение змеи, чем человеческий тон: — Имей совесть, Уоркинсон! Ты что о себе возомнил?! Юноша вздрагивает. Он знает, кто перед ним. Тимур Уоркинсон, пусть и не сильно популярная личность, но всем прекрасно известно, что он бывший друг верховного короля Мира, а нынче опасный безумный преступник. Только что он здесь делает? Причем он тут? — Вы не смеете мне указывать, — отвечает ему с ядовитой тонкой усмешкой брюнет, и парень замечает, как нервно трясутся его губы, словно у психически больного. — Ни короли, ни вообще вся Великая семёрка не смогут меня остановить! — Ты недооцениваешь врага, — шикает старик, и в ту же секунду отдаленным, но мощным эхом разносится гром, а по телу моментально проходят мурашки, — потому что боишься. И это твоя главная ошибка! Твой страх подведёт тебя. Даниэль Гаринов далеко не глупец, и про его брата молчать можно, а их Великая семёрка самая сильная из всех, что была в истории! Ты приведешь себя к гибели, несмотря даже на зелье желаний магии. — Ты ошибаешься, — говорит Уоркинсон, трясясь от злобы, будто от лихорадки. — Гариновы падут буквально сразу! Даже пикнуть не успеют! — Думай, что говоришь о противнике! — старик стукнул тростью по каменному полу, и удар разнёсся по всюду, оставив после себя странный звон в ушах. — Ты должен понимать, на что идёшь! Если миссия провалится, то ты будешь в этом виноват! — И что ты мне тогда сделаешь?! Это только моё дело! — кричит, срываясь, Уоркинсон, и сердце в груди парня вдруг начинает биться со страшной скоростью, а руки резко, похолодев, начинают потеть. — Если тебя не прикажут казнить Гариновы, то это сделаю я, ты — глупый щенок! — тембр старика, хриплый и надломистый, тоже достигает крика, но его голос по-прежнему сохраняет шипение змеи, что вызывает ком в горле и приступ тошноты. — Всё! Завтра начинаем! — решает прервать этот спор Уоркинсон, фыркая и закатывая глаза, словно недовольный подросток. — Пойдем на Астихению. Страна мелкая — один жалкий городишка! Расправимся быстро! Старик недовольно смотрит на Уоркинсона. По-крайней мере вроде смотрит. Его лица до сих пор не видно, но каким-то образом его недовольство всё-таки ощущается. Уоркинсон в то время заливается сумасшедшим хохотом, и кровь в жилах от этого застывает. Остальные люди, тени, что стояли рядом, откланиваются Уоркинсону, как преданные псы, и уходят из помещения. Уоркинсон идёт за ними, а старик остаётся один, сжимая в своих страшных худощавых руках трость так, что кажется, ещё немного, и она треснет. Парню в этот момент становится трудно дышать. В ушах продолжает стоять звон. Ему кажется, что это отголоски шторма, и это пройдет, но всё становится лишь хуже, потому что в следующий миг ноги подкашиваются, и юноша, неизвестно отчего сотрясаясь, валится на пол. Мир меркнет, но тело продолжает бить невыносимая холодная дрожь. Перед глазами темнота, но стук больших дождевых капель ливня и грохот грома всё ещё слышны. Очень холодно. И очень темно. Всюду кажется бесконечная пустота, у которой нет ни выхода, ни входа. Становится всё хуже и всё труднее дышать. Тело трясётся, как в горячке. Жуткий озноб пробирается под самую кожу, сквозь плоть и даже кости. Но внезапно Алан ощущает у себя на лбу чью-то сильную, чуть шершавую, и — слава Богу! — прохладную ладонь. Страх проходит, но озноб и холод остаются, давая сигнал, что могут всё вернуть в один миг. Парень чувствует, как кто-то ласково, но обеспокоенно поглаживает его по волосам и убирает вымокшую от холодного пота челку со лба назад. Он слышит, что чей-то бархатистый напуганный голос зовёт его, но откликнуться, даже просто промычать, сил нет. — Алан, проснись, пожалуйста! — вскрикивает испуганный шёпотом такой родной с бархатными нотками голос, и несчастный делает попытку открыть глаза и тут же привстать. Глаза подаются, а вот тело не особо. Его знобит, и оно неумолимо стонет, прося спокойствия и нормальных сна и отдыха. Алан чувствует, как на его щёки, придерживая за скулы, ложатся крепкие сильные руки, и их большие пальцы проводят по его красному разгоречённому лицу. Держа глаза приоткрытыми, в теплом свете ночника, что стоит на тумбе рядом с кроватью, Алан видит перед собой до ужаса бледное и беспокойное лицо старшего брата. Таким бледным он его видел в последний раз очень давно и по очень дурной причине… Его голубые, такие как у самого Алана, глаза, будто светятся, разгоняя весь мрак, который был до этого. Рыжие густые шелковистые волосы взлохмачены в стороны. Черный халат наспех накинут на оголённое тело, которое, как и у Алана, находится в хорошей физической форме. Пресс и грудь открыты и на них видны несколько — спасибо, что не всех! — послеоперационных шрамов. — Господи, ты весь горишь! — восклицает старший брат, трогая лоб немного потерянного и рассеянного Алана. — Я сейчас вернусь, погоди. — Дэвид… — хрипит кое-как через силу Алан, но закашливается от першения и сухости в горле. Дэвид оставляет Алана одного лишь на миг, и его моментально снова начинает сковывать липкий страх, который словно того и ждал, когда защита падёт, и он снова нагонит весь мрак и весь ужас. Озноб начинает атаковать с новой силой, и отчего-то снова появляется ощущение удушья. Конечно, Алан привык к своим видениям. И он также привык к последствиям после них, но почему-то постоянно после этого он чувствовал себя просто отвратительно. Помимо болезненности его мучило то, что парень начинал ощущать себя психически больным, ненормальным, проще говоря. Но что он мог поделать?! Именно что ничего. Ведь свой дар, свою силу никто не выбирает, и она приходит сама. А его силой стала Всемирная магия. Алан слышит барабанную дробь ливня по оконному стеклу и подоконнику. Мощь дождя слабее, чем на просторах океана, который почему-то Алан видел во сне, но от этого он не менее могуч. Освещая всю комнату белой вспышкой, дважды сверкает гроза, а за ней раздается раскат грома. Не контролируя себя, Алан вздрагивает и именно в этот момент чувствует, что у него от озноба уже стучат зубы. Дэвид наконец-то возвращается в комнату. В одной руке он держит какой-то флакончик, который закупорен древесной пробкой, а во второй у парня стакан воды, которой Алану очень хотелось — сухость во рту и горле не давала покоя. Да и нужно было хоть как-то прийти в нормальные чувства! Алан слегка попытался приподняться, и, как на зло, именно в эту секунду замигала на всё небо гроза, а за ней пронёсся оглушительный рёв грома. От неожиданности Алан подскользнулся на локте и едва не соскользнул с кровати. Дэвид вовремя оказался рядом. Снова. Придерживая младшего брата за затылок и осторожно приподнимая его, Дэвид поднес к его губам флакон и влил его содержимое Алану в рот. Алан поморщился, но ничего не сказал, ощутив в следующий миг на своих губах прохладу стакана, а затем то, как ласково и приятно в него влилась долгожданная вода. Облизнув пересохшие губы, почти бессильный Алан позволил Дэвиду поправить положение его тела. Сильные руки брата сделали всё идеально, и наконец стало удобнее и даже теплее. Дэвид поглаживает светлые русые волосы Алана, после чего пальцами проводит по его правой скуле. Алан глубоко вздыхает и чувствует, как ему с каждой минутой становится всё легче и легче. Тело расслабляется. Мороз и озноб больше не устраивают свои нападки на беззащитного. Страх и мрак вовсе исчезают. Буря за окном уже не кажется такой холодной и пугающей и становится ласковой колыбельной. Алан уже погружается в сон, но он вдруг слышит, будто из-под воды, всё ещё беспокойный голос Дэвида. — Опять было видение? — уточняет он и получает от брата утвердительный кивок. — Тоже самое? — снова кивок. — М-м… Ясно… Слушай, может быть, ты не поедешь в лагерь? — Дэв, я обещал Артуру… — бормочет тихо-тихо Алан, с трудом приоткрывая глаза и смотря на полотняное лицо Дэвида. — Плюс ведь Джек полагается на меня. Я должен быть вожатым. — Я понимаю, но… — Дэвид качает головой и вздыхает, длинная челка огненных рыжих волос падает ему на лицо и закрывает глаза. — У тебя это уже пятый раз на неделе. Это ненормально. У тебя такого ещё не было. И выглядишь ты уже как-то болезненно даже… Может всё-таки скажем хотя бы маме? — Нет! Ни в коем случае! — Алан резко подскочил, в ужасе распахнув глаза. Дэвид от неожиданности дёрнулся и только затем аккуратно уложил брата обратно, тот выдохнул и, стиснув зубы, закрыл глаза. Сердце стучало у него где-то в горле, и это вызывало ужасный дискомфорт, но благодаря опять же Дэвиду стало намного лучше, и Алан ощутил, как его тело медленно расслабляется. — Гарпия подери… — скривив губы, пробурчал себе под нос Алан. — Ал, — осторожно позвал Дэвид, взяв одной рукой его за руку, а второй продолжив гладить волосы брата, — может, тогда я поеду в лагерь с тобой? Джек, кстати, этому только рад будет, если я подсоблю. — Нет, не стоит, — выдохнул Алан, благодарно улыбнувшись Дэвиду. — Тебе не стоит из-за меня бросать съёмки. — Ой, да там немного осталось! — махнул рукой Дэвид, усмехаясь. — Ничего страшного не случится, если поеду с тобой. Тем более у нас там Эбигейл руку сломала. У нас небольшие репетиции, пока она на восстановлении. — И всё же не стоит, — произнёс Алан, помотав головой. — Лучше не пропускать. И к тому же в лагере со мной будут Артур и Джек! Да и Брейв-Аровс — это самое безопасное место на всем белом свете. Не считая, конечно, замка Мира. Что со мной может случиться?! — Ох… Как знаешь… — слабо улыбнулся Дэвид. — Но обещай, что будешь ежедневно звонить тогда. — Звонить не обещаю, но в WhatsApps напишу, — сумел выдавить шутку Алан и закрыл глаза. — Господи, когда эти сны кончатся?! — Сам же понимаешь, что никогда, — ехидно, но с грустинкой подметил Дэвид, и Алан слегка рассмеялся, после чего поближе прижался к Дэвиду, который лёг рядом с ним на кровать и положил подбородок ему на макушку. — Всё, спи. Комнату вновь озарила тройная вспышка белого света от грозы, и после неё мощным гулом на всю округу проревел гром. Алан слегка вздрогнул, но в объятиях брата почувствовал себя защищённым и моментально расслабился, вслушиваясь в биение его сердца в груди, в стук дождевых капель за окном и в грозные раскаты грома. Всё было позади… Или так только казалось? Откуда-то из подсознания вновь всплыли картинки бушующего океана, и из-за этого появилась неприятная мысль: «Шторм стороной никогда не проходит».