Ты сошёл с ума, Спикер...

Крусибл встретил Люсьена безразличием обречённого на смерть. Здесь было сыро, тускло, сумрачно, даже дома казались нежилыми несмотря на то, что в окнах кое-где горел свет и мелькали тени. Не было привычного городского шума, лишь чавкало из канализации, стонал меж домами ветер да срывались тяжёлые капли с пологих крыш. Ни смеха, ни громких бесед, ни музыки, ни выкриков зазывал — ничего. Город живых мертвецов, тех, кто умер изнутри, оставшись пустой оболочкой, кто потерял свою душу до того, как смерть коснулась бренного тела. В Крусибл Люсьен зашёл один, его проводник, иллюзия Очивы, растаял в обрывках утреннего тумана, но его это не расстроило, он чувствовал, что стоит только пожелать, и она вновь окажется рядом. Стоит только чуть сильнее сойти с ума — и компанию ему составит кто угодно. Во дворец Лашанс не торопился, обходя утлые домишки, поднимаясь по скользким ступеням на крыши, оглядывая утопающий в сумрачном отчаянии город. Ему тут было хорошо, здесь дышалось легче, будто непроходящее чувство вины рассеялось, соскользнув с его плеч, оставляя после себя только едкую горечь на губах. — Красиво, правда? — мурчаще произнёс М’Радж-Дар, неизвестно как оказавшийся за его спиной. — Ты садись, брат. Торопиться больше некуда. Осмотрись, вдохни полной грудью, почувствуй, чем пахнет новый дом. — Болью, — не раздумывая, ответил Лашанс, сжав пальцами спинку стула, стоявшего пред ним, но не спеша садиться. Он чувствовал, что ему нужно идти дальше. — Надеждой на искупление, — с беззлобной усмешкой поправил М’Радж-Дар, подходя ближе и опуская ладонь на его плечо. — Но это придёт позже. — Надеюсь, — тихо шепнул Люсьен, но тяжесть прикосновения уже пропала и вновь он был один на крыше. Только ветер скулил, потерявшись в водостоках. Кинув долгий взгляд на расцветающий пятнами грибов горизонт, он спустился, направившись в сторону дворца, шпили которого было хорошо видно из любой точки города. — Слава Шеогорату! — произнесла закованная в тёмную броню младшая даэдра возле ворот во дворец. — Слава Безумному Богу! А ведь он никогда не поклонялся даэдра, никогда его молитвы не были направлены кому-то, кроме Отца Ужаса и Матери Ночи. Но о чём он мог молиться сейчас? Он оступился, он подвёл их. Он недостоин прощения: не смог уберечь Семью, хотя клялся защищать их до последнего вздоха. Жалкий трус! Болезненно нахмурившись, Лашанс толкнул дверь во дворец Нью-Шеота и ступил на ало-зелёную дорожку, ведущую к трону Шеогората. — Хаскилл, у нас гости! Ну, чего же ты стоишь? Прикажи кому-нибудь что-нибудь сделать. Что-нибудь торжественное, пышное, воздушное! Или, может, слоёное? Я не решил. Не делай ничего, — Безумная Звезда пристукнул своей тростью по полу и поманил к себе Люсьена, который замер в нескольких метрах от него. — Иди-ка сюда, человечек. Дай-ка я на тебя взгляну. О, какая воля, какая мощь, какая сила! Была. Была да кончилась, верно? Иначе тебя бы тут не было. — Что ты хочешь от меня, Принц? — глухо спросил Люсьен, поднимая на Шеогората тёмный взор, хмурясь неприязненно. — Я хочу? Я много чего хочу. Но от тебя — ничего. Это ведь ты прибежал сюда, сам, я тебя даже не заманивал, к чему мне это? Это ведь ты-ы, ты-ты-ты сам шёл ко мне, с каждым разом теряя рассудок, как хлебные крошки. Правда, если пойдёшь обратно, крошек там уже не будет, вот оказия какая, правда? Незадача… а вот чего хочешь ты, я прекрасно знаю. Ты хочешь искупить вину, исправить ошибки, как благородно! А силёнок-то хватит? Шеогорат поднялся и, дробно постукивая тростью по полу, обошёл Лашанса, которому, видимо, нечего было сказать: он смотрел вниз, опустив голову, и под ногами его двоилась ковровая дорожка: алый и зелёный. Золото и смоль. Рубины и смарагды. Почувствовав себя неуютно, он шагнул вправо, оказываясь на зелёной половине дворца, и ему сразу стало спокойнее. — Хватит, вижу, — хохотнул Безумный Бог, наблюдая за его действиями. — Но да не спеши, дружочек-котелочек. Осмотрись, освойся. А потом мы снова поговорим, когда мне станет скучно. Пока-то мне весело, знаешь ли! Один мой герцог убит, герцогиня предала меня и сбежала к моему врагу, подумать только! О, женское коварство, нет тебе границ. Или есть? Увидим, узнаем, совсем скоро, мне кажется. Только, быть может, я это уже не увижу. Или увижу — но не я. Неважно. Крыло Деменции сейчас пустует, располагайся, чувствуй себя как-нибудь, мне плевать. Можешь не чувствовать вообще. Шеогорат вернулся на свой трон и снова принялся крутить в пальцах трость, глядя на неё и улыбаясь, будто не было в мире ничего прекраснее этой трости. Люсьен, почтительно кивнув, повернул направо, куда указала ему одна из Тёмных Соблазнителей. Приглушённые тона, оттенки фиолетового и зелёного, щедро сдобренные чёрным — это успокаивало его, заглушало чувство паники, призывающее сбежать отсюда, пока ещё не поздно. Но разве уже не поздно? Сопровождавшая Люсьена мазкен указала ему на дверь покоев и вернулась на свой пост, а он, зайдя внутрь, прижался спиной к холодной каменной стене и медленно выдохнул. Боль утихала, сменяясь робкой надеждой. Вдруг и правда удастся заслужить искупление? Вдруг получится зарастить трещины, образовавшиеся внутри, заполнить сосуд души любовью и прощением своих братьев и сестёр, которых он предал своим бегством? — О каком предательстве ты думаешь, бр-рат? — М’Радж-Дар возник на краю широкой кровати, лениво покачивая кончиком хвоста. — Не было никакого предательства. Нас всех убил Матье Беламон. Но ты можешь вернуть нас. Вернуть нас всех. Выбор-то только за тобой, Спикер. Значит, выбора нет.