Ты сошёл с ума, Спикер...

Тягостная благодать магии Деменции окутывала плотным коконом, отсекая всё лишнее, все переживания и тревоги. Люсьен потерял счёт времени, ему то казалось, что он находится здесь вечность, то чудилось, что и часа не прошло с тех пор, как он попал на Острова. Безумная Звезда не призывал его для беседы, Терес, оказавшийся герцогом Мании, избегал его. Будто прокажённого. Люсьен бродил по покоям дома Деменции, всматривался в лица слуг, но видел в их глазах только тревожное ожидание неизвестности, грядущей катастрофы. С ним не стремились разговаривать, с опаской обходя, лишь бретонка по имени Аня Херрик скрашивала часы его одиночества. Но и та была немногословна, будто подавлена предательством своей герцогини. Мазкен избегали гостя своего дома, только кошачьи глаза их всегда цепко выхватывали силуэт Лашанса в полутьме коридоров. Он выходил в Крусибл, спускался по лестнице на провонявшие канализацией улицы, разглядывал изъеденные плесенью и грибами дома, забирался на плоские крыши и подолгу разглядывал горизонт, украшенный шляпками исполинских грибов. Иногда его одиночество нарушалось иллюзиями, с которыми он поначалу неохотно поддерживал беседу. Но чем дольше пучина безумия охватывала Лашанса, тем реалистичнее были его видения. Их видел не только он, их слышал не только он — и прогулки по зловонному и сырому Крусиблу становились ярче в компании Гогрона или Тейнавы. — Мы сидим здесь уже часа три, — произнесла Антуанетта, которая вместе с Люсьеном любовалась багровыми лучами, размазанными по облакам над заходящим солнцем. — Ты куда-то торопишься? — приподнял бровь тот, рассеянно перебирая светлые пряди сидящей у его ног сестры. Антуанетта откинула голову ему на колено и беспечно улыбнулась. — Пойдём к Больной Бернис. Сегодня там поёт бард из Предела, хорошо, говорят, поёт. Пойдём, брат? В Закусочной Больной Бернис Лашанс бывал редко, недолюбливая владелицу заведения с её вечными жалобами и непроходящей ипохондрией. Вняв просьбам сестры, уже не отличая реальность от иллюзии, он спустился вниз, оказываясь в Закусочной через несколько минут неспешного прогулочного шага. Антуанетта Мари крепко держала его за руку, он чувствовал тепло её пальцев, ощущал аромат её масла для волос: незабудки и лаванда. Разве это могло быть иллюзией, думал он, убеждая себя в истинности лживых видений и ощущений. Взяв у Бернис бутылку вина и блюдо с фруктами, Люсьен занял один из столиков в углу. Антуанетта исчезла, но к этому он уже привык. Пропала она, значит, кто-то другой позже появится вместо неё. Бард вышел на середину грязного зала, коснулся поцелуями пальцев стали струн и сел на край засаленного стола. — Сегодня я не стану петь, не трону струны ваших душ мелодией искусной нот. Но повести моей отнюдь не умолкает звонкий глас: о мальчике я расскажу, что был рождён, чтоб сеять смерть. Он был рождён в благом краю, что изобиловал теплом и зеленью густой дерев, и пусть его рожденья час метелью страшной был клеймён. Сам мрак извечный колыбель его качал, а на челе остался смерти поцелуй, коей он был благословлён. Из года в год в душе его росли цветы предвечной тьмы, и на седьмую зиму он тьме в жертву крови преподнёс, тех, кто на Нирн его привёл и жизни дал бесценный дар. — Знакомая история, тебе не кажется? — хмыкнул рядом с Люсьеном голос М’Радж-Дара, и сам каджит потянул из его руки серебряный кубок с вином. — Полный смертельным ядом плод отцу и матери он дал, ведь для него в душе взросли другие идолы из тьмы фигурами теней: Отец иной, иная Мать, которым жизнь свою желал он посвятить как сын и жрец. И стало яблоко тогда орудием его греха, секирой страшной палача, и души их тогда легли безвинной жертвой на алтарь из горя, ужаса и тьмы. Дитя, взращённое во тьме, обвенчанное с Пустотой, лишь множило своих побед непрерываемый отсчёт, на кровью политой земле взрастая как паслёна цвет. Впитав в себя чужой кошмар, мольбы предсмертные и боль, дитя росло, учителей своих примером ярким став, став гордостью для той семьи, что отдана душа его. Клинок остёр, рука тверда, сердце черно и холодно — так было до тех пор, пока триумф не обратился в прах. — Сейчас будет самое интересное, — сообщил М’Радж-Дар, вольготно устроив тёплую ладонь на колене Лашанса и явно не планируя возвращать ему кубок с вином. — Помолчи, Дар, — хмуро отозвался тот, жестом попросив у Бернис ещё один кубок. — Ох, эти кошки, — проворчала Бернис, отходя от их стола. — Вечно разносят заразу и паразитов, проклятые шерстяные комки… — Над равными вознёсся он, став лучшим, первым среди них, и гибель сеял наш герой, щедро одаривая ей. Не знал пощады вовсе он и света, милости не знал, любовью лишь к семье своей ужасной был он одержим. Однажды, в жуткий тёмный час, исполнив смертный приговор, он женщину одну убил, дитя её на маяке оставив горьким сиротой. Минули месяцы, года, мальчишка тот взрастил в себе ростки отмщенья и судьбу свою сплёл с жизнию его, героя повести моей, предназначения узлом. Судьбы неотвратим удар! Возносят боги нас на пик, успех и почести суля, но — чу! — и бывший ученик лишит тебя всего: Семья, друзья, возлюбленные, кров. Разрушит дом твой, осквернит святыню в пламенной душе в гонке за мести миражом. И час пробьёт, когда судьба вдруг отвернёт свой алый взор от нашего героя: всё, чего достиг он, станет лишь прогорклым прахом на камнях! И рухнет всё, расколет градом молний все его мечты. В руины верность обратит, растопчет грёзы и любовь — расколет разум, обнажит сомненья, а в награду лишь оставив разума болезнь. Покой… за ним лежит далёкий путь сквозь бред, потери и хандру. Тот путь ведёт на Острова, лежащие вне мира, где конца нет боли и тоске, где крик и стоны душу рвут, где только грёзы, наяву рождаясь, могут утешать и в тишин… — Довольно, — Люсьен поднялся, со стуком поставив кубок на стол. М’Радж-Дар перехватил его за запястье, будто переживая, что тот может не сдержаться и убить барда, который внешне очень напоминает Матье Беламона. — Давай вернёмся во дворец, брат. У нас столько времени впереди, убьёшь другого менестреля, не здесь и не сейчас. Пойдём, Люсьен, — ласково мурлыкнул М’Радж-Дар, потянув Лашанса на выход из Закусочной Бернис. Хлопнула входная дверь, послышались тяжёлые шаги облачённой в броню стражницы, которая направилась прямиком к Люсьену. — Лорд Шеогорат желает тебя видеть, смертный. М’Радж-Дар отпустил его руку и исчез, как исчез и бард. Окинув мазкен задумчивым взглядом и, не став спорить, Люсьен отправился во дворец Нью-Шеота.