***
Оказавшись во дворце, Михримах побежала со всех ног, так что даже служанки едва за ней поспевали, и, ко всеобщему удивлению, она бросилась не в султанские покои и не на поиски мужа. Разие уже мирно спала, а Фирузе как раз укачивала Зейнеп и никак не ожидала, что в столь поздний час к ней в покои ворвутся, да не кто-нибудь, а старшая дочь султана. — Нарин-хатун, заберите Зейнеп Султан у матери! — приказала Михримах служанке властным тоном. Девушка даже не двинулась с места, тогда Михримах обернулась и прикрикнула: — Живо! Девушка служила няней у младших дочерей султана, и её госпожой была Фирузе-кадын, но ослушаться члена династии она не могла, да и сейчас Михримах так сильно походила на мать, что от её голоса и взгляда кровь холодела. — Госпожа, что происходит? — Фирузе подскочила на ноги и, в страхе забыв поклониться, стала осыпать Михримах вопросами, ещё не зная, что ответа не будет. — Стража! — стоило Михримах крикнуть, как в покоях Фирузе появились стражники, покорно ожидающие следующих указаний. Михримах тем временем приблизилась к Фирузе и зашептала. Фирузе чувствовала её дыхание на своём лице, а шёпот был похож на шипенье гадюки в траве. — Сейчас мы отравимся к повелителю, и ты там скажешь всё, что мне нужно, слово в слово, иначе твои чудные малютки завтра не проснутся. — Госпожа, они же ваши сёстры, помилуйте! — Фирузе вдруг упала на колени и разрыдалась. Фирузе не могла поверить, что та милая улыбчивая девочка с добрым сердцем, которой она по утрам заплетала волосы, сейчас хладнокровно угрожает ей. Но, видимо, ничего не поделать. Может быть, она и Жемчужина Повелителя, часть его души, но ещё она дочь своей матери.***
Сулейман уже не вставал с ложа, но всё слышал и понимал. Чувствовал тёплую руку Хюррем и её тяжелые вдохи в попытках заглушить рыдания. Последние два дня жена от него не отходила, она, кажется, не ела и не спала. Сулейман набрал полную грудь воздуха, чтобы что-то сказать, как-то ободрить любимую жену. Но тут вдруг дверь распахнулась с непривычным грохотом, и без доклада стражи кто-то вошёл в покои. — Отец! — гнетущую тишину разрушил крик Михримах, а через минуту султану увидел её, а рядом заплаканную наложницу. — Фирузе хочет вам кое-что рассказать. — Моё имя Хюмейра, повелитель, я… — она стала заикаться, глотать ртом воздух. — Племянница Тахмаспа, — продолжила Михримах, убрав с затылка наложницы волосы, под которыми много лет скрывалось вражеское клеймо. Султанша продемонстрировала его отцу. — Сефевидка! Говори, иначе сейчас же жизни лишу! В этот момент оторопела даже Хюррем; такой свою дочку, что была малюткой ещё вчера, она видела впервые и даже не представляла её такой. Фирузе, понимая, что её уже никто не защитит, тихо заговорила: — Меня заслали сюда, чтобы устранить вас и ваших наследников, а после мой дядюшка займёт трон Османов… — С кем ты в сговоре? Кто-твой подельник? — не успокаивалась Михримах. — Шехзаде Мустафа. У него были договорённости с шахом. Ибрагим Паша хотел всему помешать, поэтому пришлось оклеветать и его… Пока Фирузе говорила, лицо Хюррем снова стремительно менялось, отражая все возможные эмоции, но в конце она просто раскрыла рот, а хоть слово произнести так и не смогла. Всегда мечтая воспитать послушную дочь и сделать из той истинную госпожу, Роксолана и не догадывалась, что на самом деле вырастила достойную соперницу, способную вести свою игру на равных. Михримах действительно многое переняла от матери, например, преданность и верность. Поэтому она никогда не ставила себя выше мужа, хоть и была потомком правящей династии. Это она собиралась привить и детям, для отца они всего лишь дети, и слово его должны уважать. Унаследовав от матери верность, от отца луноликая госпожа взяла острый ум и силу характера. И, конечно, всё это время она тайно вела свою игру. Михримах давно знала, кто такая Фирузе. Однажды, нянчась с сёстрами, заметила вражеское клеймо, но молчала, пока не пришлось торговаться за жизнь мужа. Нет, знай она, что Фирузе медленно убивает отца, раскрыла бы правду раньше, но ведь недуг долго скрывали. Михримах хотела что-то ещё сказать, как вдруг услышала тяжёлые шаги в пустом ночном коридоре и бросилась прочь из покоев. Это шли палачи.***
Четверо крепких мужчин шли по коридору, их тяжёлые шаги раздавались эхом. Все четверо были в чёрном одеянии, головы и лица скрыты чёрными платками. Их жертвам ни к чему видеть их лица и знать их имена, достаточно того, что перед смертью они обычно встречаются с ними взглядами. Их глаза были единственным, что не скрыто. Дверь в покои визиря тихо скрипнула, и первый из мужчин переступил порог. Он не будет размышлять о том, грешна ли жертва, или эта снова безвинная пешка в большой игре за власть. Мужчина в чёрном склонился над спящим визирем, оглядел его лицо, на котором затейливо прыгали блики от свечей, и натянул верёвку. У него давно нет сострадания, иной раз приходилось душить младенцев в колыбелях и беременных наложниц, когда новый султан, приходя к власти, избавлялся от конкурентов. Такова его работа — он палач. Ибрагим не спал, он всё слышал, он ко всему был готов, но в последний момент понял, что принять смерть молча и безропотно он не сможет. То ли слишком хотелось увидеть, какими вырастут его дети, то ли всё потому, что он никогда не сдавался без боя. Распахнув глаза, Ибрагим увидел двух палачей, склонившихся над ним. Паша смог откинуть от себя руки убийц, он встал на ноги и, спрыгнув с ложа, бросился к двери, но там его схватили другие двое. Завязалась драка, и пусть силы были неравны, Паргалы не сдавался, он снова и снова вырывался из рук убийц, продолжая борьбу. Лишь Всевышнему ведомо, сколько продолжался этот виртуозный танец со смертью. И перед тем, как пасть на колени и оказаться поверженным, Ибрагим успел усмехнуться: ему столько раз снилось, как он душит её, а в итоге она его убила, пусть и не собственными руками. Визирь пожалел о том, что уже не сможет лично поздравить Хюррем с победой и сказать, что в этой игре она была самым достойным его соперником. Едва сильные руки набросили на его шею верёвку, как, неожиданно для всех, дверь в покои распахнулась. На мгновение растерялись даже каратели, пришедшие просто выполнить свою работу. Перед ними стояла старшая дочь падишаха. Михримах бросилась к мужу, но один из мужчин, стоящих у двери, схватил её, двое других продолжали крепко держать Ибрагима, а ещё один начал медленно затягивать петлю. — Пусти меня! Ты не смеешь, я твоя госпожа! — Михримах стала вырываться и кричать. Мужчина, удерживающий её, был более чем удивлён, ему едва хватало сил справиться с ней, юной и хрупкой, а он мог побороть и крепкого мужчину. Тело Михримах и вправду было слабым, но любовь и характер сильными, и сдаваться госпожа не собиралась, она кричала и вырывалась, осыпая палачей проклятиями, а шёлковая верёвка на шее её мужа продолжала медленно затягиваться. — Михримах, прошу, уходи! — прохрипел Ибрагим на последнем вздохе и, в последний раз взглянув в глаза жены, такие же, как у Хюррем, усмехнулся — в них отражалась его смерть. Долгие годы Ибрагим из Парги смотрел в глубокие очи падишаха и был уверен, что видит на их дне свою смерть, а она всё это время крылась в зелёных изумрудах Хюррем, которые она передала дочери по наследству. — Ты ещё так молода… Прошу, не скорби по мне, — произнёс мужчина на последнем издыхании. Великий визирь ощутил, что воздух в лёгких закончился, и почти закрыл глаза, но вдруг услышал скрип. Двери распахнулись, и в них будто ворвался сильный порыв ветра, а затем на мгновение стало светло, как от пламени. Однако то был не веер и не пламя — то была рыжеволосая госпожа. — Руки прочь от моего зятя, предатели! — Хюррем сказала это так громко и властно, что палачи тут же повиновались, хоть и сами не понимали, почему, но её внутренней силе невозможно было противиться. — Это приказ повелителя о помиловании! Хасеки тут же продемонстрировала одному из палачей некий пергамент с печатью падишаха, он прочёл его и кивнул остальным. — Все вон! — крикнула Хюррем. — Живо! Ибрагим упал на пол и, схватившись за шею, пытался глубоко вдохнуть. Михримах тут же бросилась к нему и крепко обняла. Лишь спустя несколько минут Михримах повернулась к матери и только тогда заметила, что лицо её искажено от боли и горя. — Матушка? — девушка поднялась с пола. — Повелитель предстал пред Всевышним, — дрожащим голосом, словно это её совсем недавно душили шнурком, ответила Хюррем. — Вот его последние указы: помиловать Ибрагима и возвести на трон Мехмеда, а это фетфа на казнь Мустафы. Ибрагим наконец смог встать. Мужчина подошёл к Хюррем и аккуратно взял её руки в свои, попутно забирая пергаменты. Визирь не имел права даже смотреть ей в глаза, не то что касаться её, но сейчас был тот момент, когда можно было пренебречь всеми существующими законами, как только что она и поступила. Держа её холодные руки и чувствуя, как она дрожит, Паргалы всё понял. Печать на указы, которые она протянула ему, была поставлена уже после смерти Сулеймана. — Я всё решу, госпожа, не думайте об этом, — прошептал Ибрагим, забирая бумаги.***
Спустя три дня, пока Махидевран омывала слезами могилу единственного сына, Хюррем стояла на Башне Справедливости и с победоносной улыбкой наблюдала за тем, как Великий визирь Ибрагим из Парги присягает на верность новому султану Мехмеду. Когда новая Валиде после церемонии неспешно шла по коридору, ей на пути встретилась сестра султана Шах-и-Хубан. — Поздравляю, Хюррем, — улыбнулась женщина, — вот ты и добилась своей цели! Твой сын стал падишахом, теперь ты Валиде Султан. — Благодарю, госпожа; как известно, Аллах всегда отвечает на молитвы. — Хюррем поклонилась и пошла своей дорогой. — Спасибо! — крикнула ей вслед Шах Султан. Хюррем остановилась и, не оборачиваясь, кивнула. Они обе поняли всё без слов. Роксолана мысленно вернулась в прошлое на три дня назад. Она держала его за руку до последнего и чувствовала, как Сулейман делает свой последний вдох с её именем на устах. После Хюррем медленно сняла с его пальца кольцо с камнем в виде главной государственной печати и направилась к столу… Шах-и-Хубан не могла утверждать точно, кто именно успел спасти Ибрагиму жизнь, но чувствовала, что без русской рабыни не обошлось, и была ей благодарна. Госпожа любила Пашу с раннего детства, и, пусть ей не посчастливилось воссоединиться с ним, оплакивать она его не желала. За следующим поворотом Роксолану поджидал Ибрагим. Завидев её, он, как полагается, поклонился. — Полагаю, я должен поблагодарить тебя, — Паргалы улыбнулся. — Это ведь ты спасла мне жизнь… — И после я пожалею об этом тысячу раз, — она улыбнулась в ответ.***
В просторных покоях Валиде Хюррем Султан сегодня было шумно. Играла музыка, слышались голоса и смех, бегали дети. Было полно фруктов и сладостей. Хюррем сидела на тахте, рядом с ней стояла верная Гюльфем. Госпожа гордым взглядом обвела всех присутствующих. Вот Михримах кормит виноградом младшую дочь Хуриджихан, в то время как Осман и Хюмашах играют в догонялки с Разие и Зейнеп. Неожиданно для всех воспитанием девочек после казни их матери занималась Хюррем. Вот Джихан-кадын, мать Шах Султан, маленькой дочери её сына-повелителя, а вон там её младший сын, Джихангир. Средних её сыновей Селима и Баязета в живых уже не было. Баязид умер от болезни, он оставил после себя маленькую дочку Айше, которую родила кроткая венецианка Дефне. А вот Селима Мехмед казнил спустя полгода после вступления на трон. И пусть рана в материнском сердце всегда будет кровоточить и не давать уснуть по ночам, где-то в глубине души Султанша знала: кафтан падишаха красного цвета оттого, что путь к власти — кровавый, и иначе никак. Её сына Султана Мехмеда на празднике не было, в эту самую минуту к нему вели наложницу. — А где Мехмед, мама? — спросила Михримах. — У него наложница, — улыбнулась Валиде, — Надя. — Эта неугомонная русская? — Михримах, недоумевая, нахмурила брови. — Она уже весь дворец вверх дном перевернула, она его нам на голову обрушит… Её отослать нужно было. — Да, она мятежница, — улыбнулась Хюррем и, повернувшись к Гюльфем, подмигнула ей, а затем снова обратила внимание на дочь. — Но я ведь не всегда буду рядом…