***
«Белый рыцарь ревнует»
Что ж, это не худшее, что мог прислать Аноним. Точнее, это одно из самых невинных сообщений за два месяца. По крайней мере, это Драгнилу нравилось больше, чем слова Фуллбастера после того, как они сели в машину. — Ты с Хартфилией тогда целовался? Девятнадцать сорок семь. На улице уже темно, зажглись фонари — единственный источник освящения, ведь облака перекрыли Луну и звезды. На полуголых деревьях шелестели еще не опавшие желтые листья. Другие кружились на ветру по асфальту или плыли по поверхности луж. Такая же картина была с утра, когда они входили в школу. Разве что немного светлее. Круто. А еще с утра Нацу не знал, что поцелуется Люси, иначе бы он не заметил ничего вокруг и вообще не дошел бы до столь удручающего факта. — Я же сказал. Фуллбастер зажег двигатель. Печка работала громко, так что поначалу перекрывало радио, будто ей не нравилась эта попса, так же как и им. Дворники стирали капли со стекла. Неужели сегодня в нем раскрылся дар по пересеканию неудобных разговоров? Это было бы весьма полезно, потому что Драгнил искренне считал, что его окружают идиоты, чей список пополнялся с каждым днем. — Ты не пил тогда. Твой отец лежал в коме, ты был весь на нервах и сказал, что, если что случится, ты не хочешь в этот момент быть нажранным, как свинья. Я это помню, — видимо, все эти двадцать минут Грей накапливал слова для этого. — Я видел вас тогда. — Ты про что? — конечно же, Нацу догадывался, но ему сегодня удалось не быть подставившим себя идиотом; пытался и сейчас повторить успех. Девятнадцать сорок восемь. — На выпускном в девятом классе. Вы были вместе. — С кем вместе? Игра в дурака — любимая игра. Раньше была. Сейчас у Драгнила сил на это не было. Если честно, у него в принципе все силы были исчерпаны. Резко, как ему казалось самому. Стоило немного расслабится, как у него заныла рука, веки закрывались. Всему происходящему говну он предпочел бы завалится вместе с Хэппи на кровать, чтобы тот ему помурчал под ухо. Предварительно посмаковав воспоминания о поцелуе и приняв спасающую таблетку снотворного, ясное дело. Света фонарей было достаточно, чтобы заметить, как обычно равнодушное лицо Грея прорезает раздражение (может быть, заразился?). — Ты понимаешь, про что я говорю. По-твоему, вам тогда повезло, что никто туда не заходил? Я стоял за дверью и никого не впускал, — выпалил он резко и холодно. По правде, не был Грей «ледяным принцем», как считали многие в школе. Нацу знал тысячу и один способ, как вывести его из себя за секунду. Наверное, даже больше, чем Джувия. Это неизбежно, когда вы дружите с детства. Не то чтобы это волновало самого Нацу. Правда, так же резко раздражение перешло в смущение. — Может, вы и спрятались, но ты… — Грей отвернулся, потирая шею. — Ты был, хм, громкий. — Говори прямо. Я разревелся, как пятилетняя девчонка, — вот теперь и Нацу, развалившийся на сидении, вытянув ноги, принял «нормальное» положение. — Знаешь, я тогда подумал, что Игнил умер. Жар запылал на лице Нацу, заполнил его грудь. Отдавалась пульсирующая в голове боль. Как ни странно, он не был зол или раздражен — ему было стыдно. Можно было расплакаться из-за смерти отца, но тогда, в вечер выпускного, отец, лежащий неделю в искусственной коме, к чьим похоронам они все морально готовились, он позвонил. Нацу услышал его голос, хриплый, но бодрый. И он, Нацу, вместо того, чтобы продолжить веселье — теперь уже настоящее веселье, — разревелся, прячась под столом вместе с изгоем, как настоящий изгой. Оказывается, был у этого представления еще один непрошенный зритель. За-ме-ча-тель-но. — Ты не говорил мне об этом. — Решил, что, если ты захочешь, чтобы я об этом знал, ты бы рассказал. Как ни странно, в его голосе не было упрека, он никак не попытался задеть, проявляя обиду, как бы сделала Лисанна. Потому что Грей, друживший с Нацу с детства, прекрасно понимал, какой он, и ничего не ждал. Искренне ничего не ждал. Нацу был благодарен и одновременно с этим хотел врезать Грею. Машина двинулась, радио заиграло громче, и Нацу откинулся на сидении, приоткрыв окно. На вопрос Грея: «Укачивает?» — он помотал головой. Укачивало его, как правило, в общественном транспорте изредка, когда сидел на задних сидениях. Сейчас причина была проще — Нацу хотел отделаться от жара стыда. Он два года игнорировал эту часть воспоминаний и считал, что все было похоронено в тот же день, что и сказал сделать Хартфилии. А теперь оно вернулось, и было непонятно, как от этого отделаться. — Вы тогда были вместе? Меня уже давно мучает этот вопрос. — Нет, она случайно там оказалась, — вопрос Драгнилу не понравился, только смыла отпираться не было. Грей и так знал достаточно и уже показал, что умеет держать язык за зубами. — Я ее поцеловал. Я был не в себе и подумал, что это будет классная идея и ей понравится. Ахуительная идея, — последнее он прошептал. — Я хотел сказать, что понимаю, почему ты о ней заботишься, и я не только про сейчас. Ты с начала старшей школы ее не трогал и остальных отговаривал от этого. После средней школы это была резкая перемена, — он опять потирал шею. Слишком часто за сегодня, как если бы это был первый день его отношений с Джувией. — Но мне тоже интересно: ты только защищаешь Хартфилию или между вами реально что-то есть? Ну вот, начинается. Хотя Грей, вроде, не выпил, чтобы об отношениях болтать. — Пока что моя девушка Юкино. Если что-то изменится, я скажу об этом лично, — Нацу дал понять, что вопрос закрыт. — Пооткровенничаем еще и у нас месячные синхронизируются. В ответ Грей лишь усмехнулся и словно одним этим действием скинул повисшую неловкость.***
Как долго он уже идет и как долго еще будет идти? По руке стекает кровь, не его кровь, но она не останавливается, стекает по пальцам и падает на холодный бетонный пол. Капля еще, еще и еще одна. Они тянутся за Нацу, оставляют след. В который раз он уже прошел мимо этих шкафчиков? Они одинаковые, абсолютно выцветшие и обшарпанные за долгие года, прислонены к стенам, таким же старым, с облупленной краской и трещинами. Но коридор впереди чист. Чист, потому что никто его не испачкал — единственный источник жизни и грязи здесь только Нацу. Наверное. Иногда, когда оборачивается назад, краем глаза он замечает движение. И блик. Блик чего-то зеленого. Его сбитое дыхание и тяжелые шаги, словно шум. Он старается быть тише, чтобы услышать, не крадется ли кто сзади или он уже просто сходит с ума? Тишина нервирует и давит, ровно до того момента, когда это заканчивается — когда слышит глухой звук ударов мяча и топанье бега. Это ему знакомо, это успокаивает. Чем он ближе, тем отчетливей он слышит, что рядом спортивный зал, что там кто-то тренируется или ведет игру. Преграда — дверь, от которой Нацу испытывает облегчение и срывается на бег. Наконец-то, он пришел куда-то — пришел к кому-то, — и кровь на теле — мелочь, которой, впрочем, уже и нет. Это была ловушка. Драгнил не понимает, чья, но он определенно снова заметил светящиеся зеленые глаза между стволов деревьев и кустов. Теперь они не старались прятаться. Он оборачивается, но видит только рамку распахнутых дверей и лес за ними — дверей, ведущих в никуда. Тварь распахнула рот, ее длинный язык тянется к нему — Драгнил это не видит, но ощущает. Его схватят, и труп его будет покоиться под яблоневым деревом. Ему не остается ничего, кроме как нестись со всех ног по тропинкам и пути, освещенному фонарями. Как долго он уже бежит и как долго еще будет бежать? Ему неизвестно, как глубоко он оказался и не ведут ли его островки света куда-то дальше. А что если фонари закончатся? Пока они есть, он будет говорить себе, что останется жив. Но когда-нибудь они закончатся, он упадет и не встанет. Нацу уверен в этом. Фонари выключаются, и Нацу едва ли не кричит. Но они больше были не нужны, ведь только вечер и заката еще не было. Впереди полоса света, разграничивающая лес — шоссе, где уже поджидает серая ауди. Без раздумий Нацу запрыгивает на переднее сидение. — Папа говорил, что меня заберет он, — сзади сидит мальчишка лет семи, слишком похожий Нацу. Он, надувшись, смотрит в окно и барабанит ногами по водительскому сиденью. — Знаю, он мне говорил об этом, — машину ведет парень, он слегка дергается от ударов. Его черты лица знакомы, но смазаны, не складываются в общую картину. — Но он не смог. Они удивительно быстро оказываются в городе, хотя Нацу казалось, его окружают километры деревьев во всех направлениях. Серый город сливается с серыми тучами. На лобовое стекло падают капли. Славно. Даже хищники не охотятся в дождь. Может, он, наконец, отбился от преследования и больше не интересен той твари? — Я тоже не хочу, я и не должен был ехать за тобой! — эмоциональней говорит парень, отчего становится неуютно. Такая манера не свойственна ему. Он сейчас какой-то странный, немного безумный. Это очередной странный «припадок», так что лучше держаться подальше. — Кроме меня, тебя некому забрать. Можешь не верить мне, но это действительно так, иначе бы я за руль не сел ни за что, но не оставлять тебя ждать их до самой ночи? Мама не знает, насколько задержится, Игнил ехал за тобой, но на работе случилось ЧП. Ни мне, ни тебе не оставили выбора. Пожалуйста, не дуйся. — Я не дуюсь! — капризно восклицает мальчишка и лезет на передние сидения. — Я не хочу, чтобы меня забирал ты! Папа сказал, что заберет! Он сказал, что ты меня отвезешь, а он заберет! Я тебя ненавижу! Не хочу ехать с тобой! Ливень усиливается быстро. — Я понимаю, Нацу, — парень абсолютно спокоен, хотя Нацу уже хочется дать затрещину за такие истерики. — Сиди, пожалуйста, спокойно. Дворники двигаются с такой скоростью, что кажется, будто они сейчас сломаются и отлетят. Несмотря на пелену, от Нацу не остается незамеченным, что они выезжают из города и впереди маячат деревья. Опять. Ему хочется накричать на парня, сказать, чтобы поворачивал обратно, однако спор братьев не закончился. — Ты врешь! Врешь! — мальчишка заводится сильнее. Он напуган и зол одновременно, пытается отстегнуться и всячески вырывается. — Ты говорил, что заберешь меня с собой, я слышал это! Я не хочу жить с тобой! Отвези меня домой! Я хочу к папе и к маме! Отстань от меня! Отстань! Затем все происходит резко. Резкое понимание, что машина сходит с дороги, резкий звук, резкий крик и резкая боль. Нацу зажимает шрам на шее, чувствует пульсацию в боку. Однако у него нет времени ждать помощи, ему нужно срочно выбираться. Он заметил. На секунду, но заметил светящиеся зеленые глаза. Тварь все это время следовала за ним. Шум ливня недостаточно громкий, чтобы заглушить, как нечто утаскивается двоих в темноту деревьев. Сердце, бьющееся так сильно, что болела грудь, останавливается, и кровь застывает в жилах. Им не помочь, Нацу нечем даже помочь, кроме как спастись самому. Как долго он уже бежит и как долго еще будет бежать? Столбы так близки друг к другу, сменяются так быстро, что в один момент начинает казаться, что они становятся меньше и сливаются в темно-зеленые обшарпанные шкафчики, как в коридоре старшей школы Фейвилла. Это лишь на момент. Дорога вела вовсе не в школу, а к загородному дому, где на улице толпятся полно людей. Полно знакомых ему людей. Родственники, друзья, одноклассники. Они все ему знакомы, однако на его крики не реагирует никто, они словно под куполом, куда не проникает дождь, звуки и всякие твари. Нацу нужно к ним, и он спешит изо всех сил. У него нет времени обходить бассейн, он ступает на пластмассовую крышку, идет, уверенный, что осталось совсем немного. Однако он не усвоил урок и проваливается. Что-то вцепилось в его ногу острыми когтями и тянет вниз. Вниз, куда не стоит смотреть, но где различимы только длинные светлые волосы. Края пластмассовой крышки и вода вокруг Нацу окрашиваются в красный, и он кричит, как не кричал никогда, тянет руки вверх, чтобы его вытащили. Полно знакомых людей — родственники, друзья, одноклассники — смотрят на него сверху-вниз своими зелеными глазами. Он не их добыча, но они не против понаблюдать, как он задыхается, захлебывается, уходит все глубже на дно, во тьму, где есть только он и Люси. Перед тем, как проснуться, у Нацу проскакивает мысль, что в бессоннице был свой плюс — ему не снились кошмары.***
Очередной день, очередной пиздец. Это было даже не точкой в конце дня, перед тем как принять снотворное с надеждой, что не проснешься раньше будильника. Это было первой мыслью, такой ясной и четкой, что сомневаться в ее правильности было бы той еще глупостью. И, как ни странно, свыкнуться с этим было легко. Однако о том, что ничего хорошего ждать не стоит, Нацу с точностью знал еще вчера вечером. Его спалили максимально по-идиотски. Не услышал, как подошли к ванной, и вот его мать наблюдает за тем, как он закидывает в рот таблетки. Конечно же, ее не устроило простое объяснение «что-то не спится, решил выпить снотворного»; его дотошной матери нужно было докопаться до правды, слов которой в младшем, не безупречном не-Зерефе, не было, а также обнаружить, что половины упаковки лекарства нет. О последствиях Нацу думал и действовал по возможности осторожно, но когда одной таблетки не хватает, то все само собой испарялось. Дойти до аптеки самому противилось — его тошнило от белизны, запаха антибиотиков и мысли, что он не обойдется парочками таблеток из дома. Ну что ж, получай за свою глупость! Ему нужно провериться на наркотики. Так сказала мать, а отец поддержал. «Ты нервный в последнее время», «Бессонница не возникает из ниоткуда», «Ты в прошлый раз ничему не научился?» — обсудили с утра пораньше о проблемах, возникающих от применения лекарственных препаратов не по назначению врача, понимает ли он, что это воровство, есть ли у него мозг в принципе. Говорили они так, словно он употреблял не безобидное снотворное, продающееся без рецепта, а как с конечным наркоманом, который вынес из дома все драгоценности ради дозы. Нацу был обижен и возмущен. Ладно еще мама, он всегда был далек до ее планки «хорошего сына», но недоверие отца было ударом в спину. Поддакивал и сходился с женой во мнении, что парни, вроде их сына, нередко связываются с наркотиками. Не он — Нацу Драгнил, не его собственные поступки, а статистика, где он «один из тех». — Нацу, без истерик. Внутри Драгнил кипел, тогда как внешне сохранял холодность, насколько это возможно. Он не признавал, но каждый раз, когда отец говорил с ним таким тоном — строгим и беспрекословным, — он не смел ослушаться. Это был необъяснимый микс уважения, толики страха и давления. Хотя так и хотелось сказать едкое: «Да, сэр». — Ты беспокоишь нас, пойми это, — Нацу подумал, говорила бы она с Зерефом клишированными фразами, которые говорит каждый врач. — Сейчас ты поедешь со мной в больницу, и затем я отвезу тебя в школу. Шесть пятьдесят три. Нацу перевел злобный взгляд на мать. Одно то, как она ставила слова в предложения, взбешивало до предела. Она и представить не могла, как же сильно Нацу хотел послать ее. Шесть пятьдесят три и три дополнительных счета. Тарелку, которую он достал для завтрака, но так ничего на нее не положил, убрал на место. Услышал, как родители сделали по глотку кофе, Хэппи потерся об его ногу. Нацу ушел из кухни, собирался, выражая гнев в резких движениях, и оповестил Грея, Лисанну и Люси (Юкино не стал), что теперь навещать они его будут в реабилитационном центре для наркоманов, и он ждет открыток со словами «скучаем, не можем без тебя». Вот только Драгнил был не того темперамента человек, чтобы послушно все проглотить и уйти, оставив последнее слово не за собой. — Круто, наверно, отводить своего ребенка на проверку наркотиков. Надеюсь, будучи родителем, я испытаю то же самое. По этому случаю брат прислал ему голосовое на девять минут и ниже написал, что им надо серьезно поговорить. Уже зная, что его ждет, Нацу специально не открывал. Хотел остыть и не срываться на Зерефа. Вот только ирония заключалась в том, что старший брат, единственный открыто и гиперболизировано проявляющий заботу, был единственным из всей семьи, на ком Нацу мог отыграться. Поэтому, не прослушав и полминуты голосового, где уже ясно была обозначена тема монолога, Драгнил высказал то, что вертелось на языке и сдерживалось из-за старой привязанности. — Дорогой старший брат, — глубоко вздохнув, уважительно начал Нацу, чтобы остальную часть фразы прокричать как можно четче. — А не пошел бы ты нахуй?! Он швырнул телефон через всю комнату (отчего Хэппи подскочил с кровати) и принялся вымещать отвращение на груше. Может быть, Зереф крутился вокруг брата все свои подростковые годы и опекал его, как родитель, вместо занятых работой Игнила и Регины, что в какой-то момент Нацу хотел жить исключительно с Зерефом. Вот только почти десять лет назад в один прекрасный летний день он уехал за хуеву тучу километров от дома, оставив несамостоятельного брата, за которого он всегда все делал, одного адаптироваться к новой жизни, и ограничивался звонками по скайпу и приездами раз в полгода (когда восьмилетний ребенок говорит, что ему надоела забота и он уже взрослый, это просто капризы, не воспринимать всерьез). Его комната была пуста и пахла мыльным средством, которым мама убирала пыль, и порой даже забывалось, что он — часть семьи. Зереф, скорее, был отголоском прошлого, как калейдоскоп старых воспоминаний, докучающий призрак псевдоопеки в настоящем. И, когда этот человек, не принимающий участие в его жизни, но считающий, что у него есть еще какие-то права, читал нотации — лицемерие в чистом виде, которое надоело терпеть в девяти минутах голосового и онлайн-разговорах. Сегодня знаменательный день, когда Нацу Драгнил заставил ненавидеть себя всех членов семьи. Ахуительно, десять из десяти (кроме Хэппи, конечно же. Хэппи главная радость, которую можно только гладить и чесать). И ладно бы это была единственная проблема. Переживет, ему-то чего, анализы в любом случае покажут, что он чист (Нацу уже видел, как размахивает бумажками перед лицами родителей: «А я вам говорил! Говорил, говорил!» — и кто тут будет выставлен идиотом? Точно не он). Вот только появилась проблема совсем иная: у Сорано была фотография Люси. Может быть, пока что она не додумалась (и Нацу надеялся, что этого не произойдет), но теперь у нее был вполне неплохой компромат на него. И дело было не в том, что на Люси его кофта, которая говорила об их отношениях больше, чем есть оно на самом деле — Люси опять была под угрозой. Ее репутацию после вчерашнего навряд ли уже что-то сможет испортить больше, Хартфилия сама говорила, что ее это уже давно не волнует, а к издевкам образовалось нечто вроде иммунитета. Правда, если фотографию сольют в сеть, это будут унижения другого типа. Унижения, к каким не привыкать Флер и прежде не затрагивающие Люси. Ему не хотелось наблюдать за ее мучениями. Избавиться от улик в телефоне Юкино он мог сам — знал ее пароль. А с Сорано что делать (при условии, что она уже не отправила ничего своим подружкам)? Ее пароль он тоже знал — больно сложно это было, когда она сидела в телефоне, каждую минуту, которую они не трахались, — вот только проблемы это никакие не решало: во-первых, пароль она могла сменить; во-вторых, Сорано практически никогда не расстается с телефоном, а если и делает это, то какая вероятность, что это произойдет и он сможет сделать это незаметно? И если бы Юкино только не рассказала все Сорано! Ему никогда не была понятна эта больная зависимость. Юкино ему, конечно, рассказывала, что они были близки и лишь три года назад сестра изменилась (в такой момент Нацу молчаливо кивал, потому что прекрасно осознавал, что это произошло после ее расставания с Греем). И это хорошо, если только Сорано видела эту фотографию, Юкино ведь могла нажаловаться еще и своим подружкам! Хотя это навряд ли, они бы уже нашли его и отчитали «ай-ай, какой плохой парень Нацу!» (и как Юкино связалась с такими ебнутыми только? Видимо, это закономерность: если сама девушка не ебнутая, значит, ее лучшие подружки определенно будут!). Вместо того, чтобы все решить разговором, у него новая головная боль. Спасибо, блять, от всей души! Пять тридцать семь и тридцать два. Тридцать три. Тридцать четыре… Пятьдесят восемь. Пятьдесят девять. Пять и тридцать восемь. И вот что странно: если предполагать, что это дело рук Анонима, а он первый в голову приходит, то это его новая стратегия? До этого он не вовлекал других в свои дела, прямо показывая отношение Нацу к Люси. В случае Закнроу и Шакала скорее было сказано просто поприставать к Хартфилии, без деталей зачем. Наверное. Нацу сомневался в этом, потому что Табаки и Занкроу тупые, не умеющие в хитрость и стратегию — им легче всем рассказать правду, без интриг. С одной стороны лучше, если это окажется Аноним — старые враги лучше новых, даже если он любит удивлять (с выражением глубочайшей надежды от Нацу, что за такие сюрпризы он или они сгниет в канаве). Если теперь и остальным будет рассылаться подобные материалы, то лучше самому уже взять и во всем признаться, чем стать идиотом, за чьей спиной уже все знают (а заодно верить, что Юкино, девушка с которой у него были самые длинные отношения и вроде что-то серьезное, не превратиться в Сорано 2.0, когда неделю спустя после их расставания он объявит, что теперь встречается с Хартфилией, с наводкой, что теоретическая измена была уже во время их отношений; верить, что на Люси не выльется новое ведро говна и она не будет против потесниться в своем ложе изгоя, ведь кто захочет с общаться с парнем изгоя?). С другой стороны, если это сделал кто-то из вне, то, возможно, это был случай эпизодический. Правда, кто это сделал, вопрос хороший в любом случае. Узнай кто об этой ситуации, несомненно бы решил, что это Люси. Хоть в его глазах Люси была так же невинна и словно овеяна светом, Нацу мог бы в это поверить, как бы абсурдно оно не казалось. Впрочем, то, во что он вляпался, не было абсурдом или надуманной теорией заговора? Мозгов у Люси хватало — не МакСадик или Эйнштейн, но достаточно, чтобы быть одной из лучших, — как и обиды на него. Она была объектом его любви два с половиной года, она определенно могла что-то заметить, сделать выводы, накопить желчи и тихой злости и отомстить. Однако неужели она спланировала нападение на себя? Она была в истерике, естественной, которую так легко не подделать. А все последующие слезы? Были ли они реальны, как и вчерашний поцелуй? Или просто Нацу хотел верить в ее искренность? Любовь слепа, и рядом с Люси умение рационально мыслить отключалось. Даже сейчас он перекручивал в голове не ее мотивы и возможности издевки над ним, а как сегодня на уроке биологии она смеялась с его шуток, прикосновениям к ее рукам. «Я хочу тебя поцеловать», — прошептал он ей, вдыхая сладкий вишневый запах ее духов. «Я тоже», — написала она в его тетради. Когда он пошутил: «А где сердечко?» — она покраснела и дорисовала сердечко. Может, это был ее способ сблизиться с ним? Подтолкнуть? Способ ужасный, но, как показывает реальность, действенный, даже с огромным множеством рисков и повлекшим за собой последствиями. Если это окажется правдой, Нацу будет по-мазохистски восхищен. Вот только смс-ка пришла и сегодня: «Ты заставляешь ее сиять». Интуиция подсказывала, что они не закончатся, издевательство продолжится. Не было тут любви и толчков к началу отношений — Аноним его ненавидит. Как в штамповых подростковых фильмах для девочек-подростков: Люси даст ему шанс — даст ему поверить, что он счастлив — и бросит, оставив с разбитым сердцем. Возможно, это было именно то, что он заслужил. Нацу больше верил в версию, в которой Анонимом была Ебнутая. Вот она-то его ненавидела всей своей ебнутой душой, и кто знает, что у нее в башке творится, что за глубины хаоса там постигнуть можно. Она бы могла придумать подобную хуйню — а слышали и видели вытворяемое этой неизведанной тварью достаточно — и воплотить ее в жизнь, как и подговорить участвовать в этой хуйне Хартфилию. Сложно было представить, как они вместе сидят и обсуждают злобные планы по расправе над ним, но не зря они были лучшими подругами. Причем Флер была очень ревнивой и собственнической лучшей подругой настолько, что играло на грани маниакальной влюбленности. Или Лисанна. Ее врожденное женское любопытство дополнялось (не)навязчивыми попытками учить других жизни. «Эта кофта выглядит ужасно», «От тебя воняет, когда ты бросишь курить?», «Не думаю, что тебе она подходит». Как от подруги, терпеть Нацу такое мог — покивал «как, скажешь, мамочка» или послал, она и не сильно обижалась. Аноним — это не был ее стиль, ведь, несмотря на все споры, Лисанна его искренне любила и всего лишь заботилась о нем так же, как и о своем брате Эльфмане. И не стала бы она подвергать других опасности. И все же возможности у нее были, как и склонности. Какую нормальную девушку будут привлекать мудаки по типу Занкроу или Гажила (до сих пор не было ясно, дразнила она Нацу этой симпатией или всерьез?) и уж тем более встречаться с шизойдами, как Бикслоу, за плечами которого неоднократная смена имени и подозрение в убийстве. Звук падения заставил Нацу вздрогнуть. Пять сорок девять. Стоило привстать, Хэппи соскочил со стола и побежал к двери. Хотел поиграть. Лениво, сонно и вяло Нацу встал, потому что потом он забьет хуй и не станет искать батарейки, выпавшие из сваленной мышки, и с унынием, чуть ли не страдальческим тоном вспомнил, что надо собрать сумку на завтра, потому что выезжать они будут в четыре утра и времени собираться не будет (если он уснет этой ночью). Пришлось лезть под табуретку, чтобы достать вторую батарейку. Хэппи, разумеется, был тут как тут, внимательно следил, что он там делает, ловил и кусал его пальцы, когда Нацу вытаскивал руку. В наказание кот был взят на руки и почесан по животику. Воспитанный раздолбаем, самым раздолбанным среди всех Драгнилов, великий Хэп не сдавался: кусал и избивал задними лапками. Это было ужасно, и что ужасней — это вызвало улыбку. Ладно, ради этого можно было и встать с кровати. В доме Драгнилов практически не было каких-то мелких аксессуаров, которые придавали дому уют, как у Хартфлиев или Штрауссов, где практически на каждой полочке лежали какие-нибудь житейские вещи, вроде копилок, ключей, гигиенических помад или статуэток и фоторамок. В доме Драгнилов было стерильно чисто и ничего лишнего, а если таковое и имелось, лежало в отведенном месте. Первые минуты здесь будет сложно отделаться от ощущения пустоты, незаполненности, словно заехали сюда недавно или, наоборот, готовятся в любой момент распихать все по коробкам и уехать, хотя жили здесь Драгнилы почти двадцать лет, и разговоров о переезде не поднималось. Что говорить про родителей, даже если Нацу большую часть времени проводил с друзьями и у них в гостях. Исключением были их с братом комнаты. Хоть мама регулярно вытирала там пыль — под регулярно подразумевалось, что операцию там можно провести в любой момент, — но тем не менее выглядела она так же, как и в день, когда Нацу проснулся единственным ребенком в доме. Зереф оставил много своих вещей, и за прошедшие года он так и не забрал их, а мама так и не выкинула. Капсула времени, если бы не лимонный запах моющего средства. Будут ли за его комнатой ухаживать так же? Нацу сомневался, но точно знал, что не хочет, чтобы мама заходила в его комнату. Мало того, что будет рыться в его вещах, чтобы найти косячок или что похуже, так потом и мозги вынесет за срач. Обычно его самого раздражал беспорядок и по чистоте предъявить родители ничего не могли, однако сил убраться за последние месяц или два не нашлось. Одежда лежала на кресле, у подножья кровати; одним утром, когда Нацу искал старую байку, из шкафа вывалилась целая полка одежды, которую он так и не убрал, отчего дверка не закрывалась, и на некоторых кучах виднелись клочки шерсти. Поверхность стола кое-где проглядывала через ноутбук, провода, тарелки, тетради, салфетки, учебники (учебник испанского, который он искал с утра, валялся между стенкой и столом), пустые пачки от любимых крекеров и бутылок с водой, хоть и большая часть мусора была сброшена на пол. Постельное белье не сменялось, пол не подметался, мусорник был переполнен и окружен скомканными бумажками. Нетронутым оставалась полка с медалями и дипломами. Хотя… Нет, в одном из кубков тоже лежал бумажный мячик. Срач, родители ему уже на это не единожды указывали, а что поделать? Привезет ли он что-то с региональных соревнований? Номер или предложение какого-нибудь университетского агента? Серьезных надежд не было, просто интересно, насколько далеко оно зайдет, ведь в любом случае он пойдет по стопам отца, как тот сделал, в свою очередь, точно так же, как сделал и его отец. Это даже не оговаривалось, куда же ему еще сунуться? Взгляд еще раз прошелся по медалям, дипломам, которых накопилось столько, что уже задницу ими подтирать можно было, а затем скользнул ниже. Нацу и забыл о фотографиях, расклеенных по стене. Они висели почти год и стали настолько обыденными и привычными, что он уже и не замечал их вовсе, как не замечал мелкие шрамы на руках и ногах или шее, пока никто не заострял на них внимание. Лисанна давно говорила, что у него в комнате как-то пустовато, и, воспользовавшись случаем, вместе с Зерефом расклеила практически на всю длину стены фотографии на его день рождения. Что-то достали из старых детских альбомов, что-то распечатали, другие нашлись у друзей. Здесь Лисанна навела свой порядок, который был близок самому Нацу по духу: в центре, откуда и начиналось путешествие по юности и детству, было воспоминание самое последнее и самое яркое на тот момент — фотография, сделанная в тот же день. В их доме никогда не было такого количества народу, и на снимке, даже сбившись в кучу как можно ближе, уместились не все. Затем шли фото с датой позже и расходились они кругом (овалом, кругом не умещалось) в стороны — чем дальше, тем младше, тем меньше какой-либо памяти о тех моментах, если вообще они остались. Непримечательной особенностью было отсутствие одиночных снимков. Ближе к центру Нацу был в компании Королей или команды по баскетболу, или других друзей и подруг, с которыми он общался, коих собралась почти вся параллель, так что и Ебнутая, и Гажил, и Занкроу с Шакалом присутствовали. Учтиво, ни одной из его бывших не было, даже Тоуки, его тогдашней девушки, а из тех, кто был — это в основном Лисанна. Не нарочно промелькнула мысль, что она хотела быть единственной девушкой во всем коллаже. Так и было до одиннадцати лет, когда Лисанна переехала в Бостон и они познакомились. На ее смену с небольшим промежутком пришла Люси Хартфилия — когда у соседей дети-одногодки, это неизбежно вело к частому времяпровождению и, соответственно, нелепым фотографиям. Ближе к границе ее светлые волосы мелькали чаще, чем темные Грея, чье присутствие на фотографиях доходило чуть ли не до «стена фотографий Нацу и Грея». И Зереф, чье появление участилось с приходом Люси, и родители замыкали границы. «Посмотри, как много людей тебя окружают! Сколько у тебя друзей! Ты никогда не будешь один!» — кричали ему фотографии. И кто-то из всех был Анонимом.***
Люси ничем не отличалась от остальных его девушек, но теперь все усилилось, как никогда прежде. В его организме творилось что-то странное, словно его чем-то накачали или сама Люси источала токсин, что он терял голову, сидел с ней рядом как идиот, разве что слюну не подтирал. И он боялся, что, оказавшись с ней снова наедине, он сойдет с ума. Может, сорвется и напугает, как в коридоре, может, кончит в штаны, если она случайно заденет его бедро, потому что вставало у него из-за любой мелочи, как у тринадцатилетнего спермотоксикозника. Нацу было мерзко, стыдно, и сделать с этим он ничего не мог. Ему хотелось поехать к Люси. Завалиться к ней в комнату на кровать или хотя бы на задних сиденьях машины, сгрести ее в объятия и лежать вот так. Прикасаться, вдыхать ее запах, целоваться. Он был голоден до тактильного контакта. Он хотел отхватить за раз большой кусок, насытиться телесными ощущениями, впитывать и запоминать, и вспоминать, и скучать. Они могут даже не разговаривать, как бы ему не нравился ее голос, просто быть рядом. И, если бы его отупление (при том, что Нацу и без этого не слишком-то и умный) было худшее, он бы все равно сорвался и поехал к ней; во время поездки в Чикаго возможности побыть вдвоем практически не будет — он будет поглощен соревнованиями, у Люси и других будут свои развлечения. Если бы он сейчас поехал к Люси, ему бы пришлось врать. Возможно, она обрадуется его приезду и не будет ничего спрашивать, будет просто рада побыть с ним в той же мере, что и он. Однако так или иначе ему придется врать. Не перед Люси, перед собой и перед Юкино. Поэтому сейчас он стоял напротив дома Агрии и собирался с мыслями. Как ему удалить фотографию с Люси и одновременно разорвать отношения? Дилемма, которую, как и большинство других, Нацу надеялся решить по ходу дела. Разговор за разговором, и волшебным образом все произойдет само. Насколько же Нацу надеялся на это. Встретили его в халате. Волосы Юкино слегка влажные, щеки розовые, непонятно от чего: то ли от душа, то ли от радости или гнева встречи с ним. Вроде бы после обвинений в измене (от сестры, не самой Юкино), логично и ожидаемо последнее, однако ее тонкая и мягкая натура руководствовалась принципами, которые Нацу не понять никогда. Короткий кивок вместо приветствия. В какой-то момент показалось, что девушка тянется чмокнуть его в щеку, но остановила сама себя. Подмяла губы, закрыла за ним дверь, и они пошли в ее комнату. Без слов. Дома никого не было, и так было даже лучше. Не надо, чтобы кто-то вмешивался. И так уже вмешались достаточно. Юкино села на край кровати, видимо, ожидая, что Нацу сядет рядом. Он встал напротив, опираясь на стол. Двадцать один сорок три. — Будешь меня отчитывать? — она стыдливо прятала глаза и, если бы позволялось это сделать, закрыла бы себе уши руками. Делала вид, что спрячется от плохого. — Мне стоит это сделать? — Нацу вскинул правую бровь. Юкино младше его всего на полтора года, а поступала порой как маленький ребенок, и Нацу моментально вспоминал, как Лисанна и Грей подкалывали его, что он педофил. Это было противно. — Нет, — она молчала. Он смотрел в упор. — Сорано показывала… — Да. Кому еще ты это показывала? — Никому. Нацу, пойми меня, пожалуйста… — ее глаза наполнились слезами. — Все, что я понимаю, это то, что ты вместо разговора со мной предпочла вывалить все сестре, — Нацу хотел, чтобы все прошло быстро. Однако, как бы он не собирал в себе мужество, обиженный вид девушки сбивал весь настрой. Хотелось прижать Юкино к себе, утешить, лишь бы она не расплакалась. Лишь бы не это, потому что тогда он поведется на жалость и станет утешать ее. — Ты сказал, что потерял свою кофту, — она шмыгнула носом, голос ее был тихий, неуверенный. Это было неправильно. Это он должен стоять на коленях и доказывать своей девушке, что измены не было. — Да, сказал. Потом припомнил, что надел тогда ее на Люси и не забрал. Я не знал, что она будет использовать ее подобным способом. — Почему? — Я уже сообщил тренеру, что мне нужна новая кофта. И я не настолько мелочный, чтобы требовать обратно какой-то кусок ткани. — Ты не спал с Хартфилией? — Нет, не спал, — факт. Жестко, без эмоций. — Как не спал ни с Лисанной, ни с твоей сестрой, и ни с кем либо еще. Я сотни раз говорил тебе об этом и столько же раз просил каждое свое подозрение обсуждать со мной. Не с сестрой, не с мамой, не с подругами. Со мной. Но я так понимаю, тебе нравится смотреть, как я ломаю себе голову, пытаясь догадаться, что и где я сделал не так. — Помню, — она кратко кивнула, разглаживая складки на одеяле, следя за своей рукой. Лицо залила краска. — Нацу, пожалуйста, не сердись. Я глупая. Когда я увидела эту фотографию, мне… Мне… Мне… Ее голос задрожал. Рукавом халата она вытерла нос, еще раз шмыгнула и полноценно, чуть ли не всем торсом, отвернулась, словно получила удар. Судорожный вдох, при котором ее плечи заметно поднялись, и выдоха не последовало. — Мне было очень больно. Я не могла подумать ни о чем другом. Ты много общаешься с ней, с Хартфилией. Вы никогда не общались. Когда я рассказывала, что мы с ней вместе сидели на консультация и я отдала ей свою книгу, тебе не понравилось. Ты сказал мне, что не хочешь, чтобы мы общались. Она тебе не нравилась. Теперь вы общаетесь. Вы сидите вместе на уроках. Переписываетесь. Ты защищаешь ее. Когда мы вместе, ты часто упоминаешь ее… Я не могу находиться в школе. Мне там плохо, Нацу. Все говорят, что Хартфилия влюблена в тебя. Я-я слышу это к-каждый день все эти недели. Все гово-рят об от-отношениях моего парня и др-другой девушки. Когда, поэтому, когда я… На это было невыносимо смотреть. Это было уже слишком. Юкино что-то пыталась говорить, но ничего не было ясно из-за развернувшихся рыданий. Она дрожала, хватала воздух ртом, словно задыхалась, что у самого Драгнила комок встал поперек горла. Все выло от сочувствия и желания утешить. Подскочить, прижать ее к себе, сейчас такую хрупкую и маленькую, сказать: «Малыш, все хорошо, не надо, я не сделаю тебе больше больно». Нацу пошел на поводу у девичей истерики; он убрал ее руки от лица, чтобы самому вытереть слезы, он покрывал ее лицо поцелуями, и с каждым ее новым всхлипом в его сердце боль взывала, разрасталась в груди и впивалась шипами. Эгоист, он всегда им был, таким и остался. Переживая за собственную репутацию, у него хоть раз в голове возникла мысль, какого Юкино? Во всех разговорах практически никто не вспоминал, что у Нацу есть девушка. Невинная, как маргаритка. Про нее забыли, она не была интересна ни им, ни самому Нацу. И что она могла возразить ему? Как могла остановить ураган из сплетен? Хартфилия, Драгнил, Корона. Драгнил и Хартфилия. Корона, Хартфилия, Драгнил. Хартфилия и Драгнил. И так по кругу, и так уже несколько недель. Разве после подобного он бы сам смог нормально отреагировать на фотографию, где Хартфилия в его кофте, которую он якобы потерял? После всего не кажется ли логичным, что он решил потрахаться на стороне с девушкой, не сильно скрывающей свою симпатию, даже если она изгой? Этого хотел человек, который приревновал Люси из-за сидения рядом с Фуллбастером? Минуты шли, Нацу ни разу не взглянул на часы с момента прихода. Утихала Юкино, по его ощущениям, не меньше, чем Люси в тот вечер. Это тянулось, это мучило и терзало. Не так давно он так же утешал, но легче не было. С Юкино не было все то же самое, что и с Люси, причины их слез никогда соприкасались. Тем более Люси не плакала из-за него, и он никогда не утешал девушек из-за своей подозрений в ревности, которые он вызвал. Обычно к этому моменту они уже расставались. Юкино не была похожа ни на одну из его бывших. Такая ранимая и сентиментальная, как он и хотел, как он и ожидал. — Нацу, прости меня, пожалуйста… — Не надо, — он замотал головой. — Я не подумал о тебе. Их лбы и носы соприкасались, каждая слеза, застывашая на ресницах, была четко видна, и, когда она падала, Драгнил вытирал ее, нежно проводя большим пальцем по щеке. Драгнил ловил каждый судорожный вдох и точно чувствовал, как смешиваются их дыхания, как их губы все ближе друг к другу. Все, чего он искал в данный момент — избавиться от беспокойства, растерянности и чувства вины, поэтому он не оттолкнул. Поцеловал, так как это сделал бы парень, преданный своей девушке, искреннее желающий ее утешить. Он продолжал целовать, потому что это был сейчас самый действенный способ. Схема работала в семидесяти процентах случаев, и этот раз попадал в эти семьдесят процентов. Никаких лишних разговоров, просто действия и эмоции, которых от него ждали. Которые частично были искренними. Чувства к Юкино не исчезли. Затмились, стали меньше в сравнении. Он все еще был ее парнем. Ему было легко забываться в ласке, потому что это было то, в чем в он сейчас нуждался. Немного разгрузки, о которой он обязательно чуть позже пожалеет. Они были все ближе друг к другу. Сам того не заметив, Нацу уже прижимал к себе девичье тело, его руки оглаживали хрупкую спину и талию. Их поцелуи перешли из утешения в ублажение. Более глубокие, более страстные. Такие, что пылали губы и распался огонь желания под кожей. Все уходило на второй план и блекло от вкуса ее мягких губ, от того, как стесняшка Юкино запутывалась пальчиками в его волосах. Пояс халата ослабевал. Образовывалось больше складок плотной ткани, больше оголялось тело Юкино: ее декольте сейчас было глубже, чем обычно, а, опустившись ниже, можно было провести рукой вдоль гладкой кожи ее ноги и бедра. В одежде было жарко, Нацу спаривался в толстовке. Ему хотелось скинуть одежду. И ей тоже. Юкино была совершенно не против, она, кажется, и вовсе не обращала внимание, что халатик выглядел на ней постыдно пошло. Про «постыдно» и «пошло» — ей было сейчас все равно, когда ее мозг отключился и она отдавалась порывам тела, порывам приятного и сладкого, чего они оба ждали несколько месяцев. «Скоро» звучало слишком часто в последнее время, и вот его час, наконец, настал — двадцать два часа и семь минут. — Опасно, — нервно посмеялся Драгнил, отстранившись от девушки и запуская руку в волосы. Возбуждение настигло, он чувствовал, как его качает на этих волнах и как близок он к тому, чтобы поддаться им. — Наверное, — она улыбнулась ему в ответ, но улыбка, скорее, выражала растерянность. — Сорано не должна скоро вернуться? Мне ее сегодня вполне хватило. — Она забрала вещи, будет ждать поездки у Браи вместе с Дженни и Минервой. Расстояние, которое создал между ними Нацу, Агрия ловко и незаметно восполнила обратно: он снова чувствовал, как прижимаются их бедра, ее руку на своей груди и как меньше свежего холодного воздуха поступает в легкие. Глаза Юкино блестели, зрачок сливался с темно-карей радужкой, словно она была под веществами. Речь слегка заторможенная и вялая. Правда, ее щеки раскраснелись, точно так же, как и у него, и губы, вкуса ему известного и только что опробованного, вспухли и тянулись обратно к нему. — Твоя мама? — На свидании. До утра ее ждать не стоит. Ее поцелуй был завлекающий и горячий, за которым он тянулся вслед. Юкино была впервые жизни одурманена желанием — желанием к нему. Одна эта мысль сводила Нацу с ума, будоражила и воспевала чувствительностью каждый сантиметр нервов, словно вскрытых, усиливающих и возбуждающих его тело одним нежным прикосновением. У Нацу прежде были отношения и ни одни, но никогда прежде в этих отношениях не было влюбленности. Симпатия, влечение, неравнодушие и близость. Все это, и никогда ничего столь же острого и сильного, что сам испытывал Нацу. В него никогда не влюблялись. Никогда он не вызывал ни в ком такое буйство эмоций, смешанных с безграничной радостью и нестерпимой болью. Никогда никто не был им по-настоящему одержим. Даже Люси. Разве он подсознательно не понимал, что ее симпатия к нему вызвана лишь тем, что в нужное время и место он оказался рядом? Что нет между ними никакой подлинной близости и понимания? Что он всего лишь образ «героя» в ее голове, который разобьется тут же, когда она по-настоящему вспомнит, кем он был раньше, или когда он покажет свое нутро лицемера, труса и психа? Как скоро она перестанет улыбаться ему при встрече, если, конечно, оно все реально? Юкино влюблена в него искренне, без преувеличений. Ее влюбленность не дает трещину на протяжении почти пяти месяцев их отношений, а зародилась еще раньше. Нацу, как никто, понимает Юкино, все то, что за собой несут подобные чувства. Ему не хочется подвергать ее страданию, не хочется, чтобы она поняла все от и до. Таких девушек, как Юкино, нужно оберегать, не дать им познать те грани влюбленности, где лишь риф и острые скалы. У них в отношениях не все идеально, Юкино даже не подозревает, насколько, но не все ли можно исправить? Стала бы Люси разыгрывать спектакль? Устраивать истерики и смущаться при виде него специально? Не звучит ли как бред, теория заговора? Вот только откуда ему, блять, Нацу, знать? Он не был изгоем, его не булили на протяжении нескольких лет. У некоторых едет крыша, и они врываются в школу с автоматами. А у Люси своя месть. Извращенная, странная, но месть, которая работает на отлично, как снежный ком набирает скорость, становится больше, тяжелее, и готова сбить Нацу с ног в любой момент. Пояс халата развязался в конец, раскрывая голое тело в одном нижнем белье. Оба ощутили, что тела их разделяют меньше сантиметров ткани и усилившийся жар. Приятный жар, не отталкивающий, не палящий, иначе они бы не прижимались, не обнимали друг друга сильнее. «Сделай это», — поддакивала какая-то часть разума желаниям возбужденного тела. Когда у него был последний секс? Через сколько месяцев случиться следующий? Не помешается ли Нацу до того, что стать инцелом? У него уже все в штанах жмет из-за каких-то поцелуев и прикосновений к женскому телу, нежному и податливому, от того, что его тоже касаются, более робко, опасливо и неловко, но касаются с тем же намерением и разгорячающимся голодом, что он терпит сам. Это же всего-навсего секс. Он у всех когда-нибудь случается, это естественная вещь социума, так что какая разница, с кем именно он случится у Юкино? Нацу заботится о ней, хочет сделать как лучше и приятней, он ее первая серьезная влюбленность. Он явно будет лучше, чем ублюдок, давящий на нее, из-за своего недотраха, или малолетка без опыта, который испортит все первое впечатление. В байке было уже слишком жарко, и снять ее было облегчением. Элементарное действие, и таким же элементарным оказалось стянуть с плеч Юкино халат и уложить ее на кровать, еще несколько минут назад аккуратно застеленную. Драгнил смотрел сверху на свою девушку, покрасневшую до кончиков ушей, пытающуюся прикрыть грудь. Прохладный воздух проникал в легкие, пытался расставить мысли в порядок, образумить. Он действительно хочет этого? Конечно, Нацу надоело надрачивать себе, он хотел секса, и скоро это будет заметно со стороны. Конечно, его привлекла девушка, и в комплекте белого нижнего белья она умудрялась выглядеть одновременно сексуально и обезоруживающе невинно. — Выключишь, пожалуйста, свет? — попросила Юкино. Настольная лампа была на минимальной яркости, и все, что она была способна осветить — силуэты их тел. Вместо этого он потянулся обратно к ней и легонько поцеловал, сам не понимая назначение поцелуя. «Я сейчас выключу свет, а затем сделаю нам обоим хорошо» или «Прости, малыш, на сегодня это все». На секунду у него возникла идея сказать, что у него нет презервативов (что было правдой), однако быстро вспомнил, где в доме Агрия хранится коробочка с ними (ничего сложного: в ванной, в тумбочке под раковиной, рядом с прокладками, бритвами и аптечкой), так что сам себя загонит в угол. И опять в нем проснулись сомнения, потому что Юкино вместо того, чтобы смиренно лежать и ждать, ответила и продолжала целовать его, разжигать, запутывать между своих ног. С вожделением Нацу подумал о том, насколько она сейчас мокрая, насколько в ней будет горячо и приятно. Настолько его тянуло обратно собственное желание, что он почти физически мог ощутить это. — Может, в следующий раз? — это предложение было сделано в спешке и почти в отчаянии. Поддаться было так легко. Остаться так легко. Он пытался представить Люси и сделал это легко, как по щелчку пальцев, по быстрому чтению времени одним коротким полувзглядом. Однако его сознание вместо картин плачущей, запуганной Люси, подставляло ему то, что всегда придумывало само себе: Люси возбужденную, Люси стонущую, Люси ублаженную. С такой же легкостью оно представило на место Юкино гребнную Хартфилию. — Я думала, ты хочешь этого. Из ее карих глаз ушла вся замутненность, и опять обняла-прикрыла себя руками. Непонимание в голосе очевидно, обида где-то нотками и поступающие слезы дополняли всю прекрасную картину. Вот это давило на чувство вины. Вот это было тяжело послать нахер. — Хочу, — он сглотнул и сел. Хотел встать и уйти в другой конец комнаты, но боялся, что этому придадут не то значение, которое он закладывал (будто он не пытался убежать в самом деле), и сильнее обидит Агрию. — Просто первый раз это, кажется, больно, да и не слишком-то и круто. Мне не хочется перед поездкой оставлять о себе такие воспоминания, — кривая улыбка в дополнение. — Ничего страшного. Боль будет неизбежна; может быть, твой отъезд поможет мне прийти в себя от смущения. Оба усмехнулись на этих словах, это была удивительно хорошая шутка для Юкино. Может, даже лучшая. — Я сделала что-то не так? — спросила она, потянувшись к его руке. Сочитавшиеся в ней любовь и страх были обворожительны до того, что Нацу таял, и нежность его чувств лишь укреплялась. — Это мой первый раз, и я боюсь оплошать. — Все хорошо. Просто я не совсем уверен, что я делаю все… так. «Милый, ты говоришь глупости», — это означала улыбка Юкино. В который раз ей пришлось потянуться к нему, обнять и поцеловать его. — По-моему, все замечательно. Я счастлива, что мы помирились и ты теперь здесь со мной. Не бросай меня, пожалуйста, — она замялась. — Или объясни, что не «так». — Наверное, я просто боюсь сделать тебе больно. Удивительно, что в этих словах не было лжи. Драгнилу никогда намеренно не хотелось заставлять Юкино страдать. Та оценила это, та расчувствовалась и опять поцеловала, потому что в этот вечер поцелуев много быть не может. Сегодня она позволит ему все и в конце скажет, что любит его. Он даст ей насладиться моментом, даст побыть счастливой и поверить, что ее парень благороден. Сейчас ей вовсе не обязательно знать, что страх Нацу не остановит или что этот страх означает совсем другое. Потом ей будет туго, будет больно, будет отвратительно. Однако, подставляя себя на ее место, представляя Люси на ее месте, эти слова, сказанные ее голосом, Нацу готов был бы пойти на такую сделку. Если Люси просто играет с ним, чтобы в конце обвести как дурака вокруг пальца, он будет использовать ее так же, как и она его. Он отхватит кусок своей мечты, даже за такую цену. Комнату Юкино Драгнил покинул только, чтобы дойти до ванной на первом этаже, открыть шкафчик под раковиной, где с его последнего открытия этой полки остались только пару прокладок, каких-то салфеток и пачка с презервативами на том же самом месте. В этом доме никто, кроме Агрии-младшей-девственницы, не стеснялся секса. Зеркало все запотело и стало таким же белым, как и стены ванной. Хартфилия с трудом различала в нем светлые оттенки собственной кожи и волос. Жаль. Ей хотелось увидеть себя, понять, как она выглядит со стороны. Возможно, даже насладиться собственным отражением. Это стало происходить все чаще за все время, когда всматриваться в себя в зеркале было занятием глубоко нелюбимым. В последнее время ей часто повторяли, что она красивая, что у нее хорошая фигура, что выглядит она привлекательно. Ей хотелось убедиться в этом. Она надела комплект пижамы, который импульсивно купила, когда готовилась к поездке, хоть и с трудом считала за пижаму топик и короткие шортики с кружевом. Комплект белья облегал, и тонкая ткань становилась полупрозрачной. Люси хотелось видеть себя в этом, понять, насколько она красивая, хорошая, привлекательная, а заодно притягательная и сексуальная. В последнее время это было необходимо, потому что приносило эйфорию не меньшую, чем перечеркивание исполненных планов на стикерах. Поднимаясь обратно и переминая в руках презерватив, Драгнил вспомнил, что иногда Юкино бывала дома, когда они с ее сестрой развлекались. Они не делали это специально при ней, просто забывали, что кто-то в доме может быть еще, Юкино же совсем как мышка — маленькая и тихая, — ее просто-напросто не замечали. Однако сегодня все изменится, и, наверное, даже жаль, что Сорано сегодня вечером не было дома. В доме было темно. Мама в спальне, отец спал в гостиной несколько дней. Ей, Люси, тоже сказали идти спать несколько часов назад, она кивнула, но вместо этого пошла в душ и застряла там. Впрочем, ей не нужен был свет, чтобы сделать пару шагов по холодному, неутепленному полу до дверей на свой чердак-комнату, закрыться на замок, что она делала крайне редко, но часто в последнее время, и подняться по лестнице под скрип дерева под ногами. Шторы она не занавесила, и фонарный свет проникал в комнату. Первым делом Нацу закрыл окно. Не то чтобы был сквозняк или в комнате было холодно, просто потом Юкино, скорее всего, забудет о нем, и это уж явно ничем хорошим сулить не будет, тем более если они собираются пропотеться. А своей хитрой улыбкой Драгнил однозначно давал понять, что так и будет. Следующим делом он выключил лампу. Штаны едва ли не слетели с него, и Юкино моргнуть не успела, как он уже нависал над ней. Драгнил уже отвык от ощущения жара чужого тела и прикосновений, что сами разжигают в нем этот жар. Заминка вернула смущение, дала осознать, что сейчас будет происходить. Страсти в поцелуях сбавилось, она уступила место нежности и заботе. Ненадолго. Нацу это точно знал, особенно теперь, когда понимал, какое пламя может гореть в его малышке. Руки беспорядочно, но грамотно гуляли по ее телу, давая привыкнуть и осознать, что теперь их место не только на ее талии или плече, теперь они коснутся каждой ее части. Его немного пугало, когда он четко ощупывал ее ребра, позвонок и торчащие тазовые кости — пугало, что от жадности не рассчитает силу и сломает ненароком. — Скажи, если что-то будет не так. Сил ответить у нее не было, Драгнил лишь почувствовал легкий кивок. «Только не сорвись», — сказал он самому себе. — «Только не сорвись». Пока губы целовали шею легко, чтобы не осталось засосов, но достаточно ощутимо, лямки лифчика стягивались вниз, оголяя вставшие соски. Ему нравился ее резкий вдох, выделяющийся среди частых и коротких, когда его ладонь накрыла ее небольшую грудь. Ее сердце билось часто-часто, он чувствовал его стук. Нацу смотрел на Агрию в упор, его будоражила и заводила ее реакция, где смешивались и смущение, и желание. У его последних девушек такое было не часто заметить. Как назло та смотрела куда-то в сторону, поджав губы. Наверное, благодаря контролю, лифчик был расстегнут с первой попытки, и с этим действием первая тупая боль перемешанная с возбуждением отозвалась в паху, отчего у Драгнила на краткий миг потемнело в глазах. Ненароком он прикусил кожу немного сильнее. То ли вздох, то ли тихий «ах!» вырвался у Агрии. Растерянная, она не знала, что закрывать руками — шею или грудь, — и руки ее, тяжелые и ватные, нелепо дернулись. Успокаивающее, без грубости или жесткости, Нацу прижал их обратно к кровати, удерживая так, чтобы Юкино могла легко их освободить. Однако она не делала этого, когда он, предварительно стянув лифчик, покрывал ее грудь поцелуями и влажными следами, дергалась слегка, но вскоре обмякла и лишь высоко поднимающаяся грудь доказывала, что никто еще не умер и не упал в обморок. По детской привычке, под одеяло Люси залезла с головой, несмотря на то, что комнату она заперла. Это казалось надежней. Обычно она прихватывала с собой «игрушку» — подарок от Флер на прошлый день рождения и, к слову, один из лучших подарков в принципе; та лежала в прикроватной тумбочке, хотя еще пару недель назад пряталась в углу шкафа в коробке с летней одеждой и использовалась раз-два в месяц. Однако сегодня Люси хотелось, чтобы все происходило более «натурально». Весь день изнывающая и ожидающая этого момента Люси не могла взять и пустить руки в трусы — слишком пошло, все равно что выпить литр вина за раз. Никакого удовольствия (не то чтобы Люси пила). К такому стоило подступать и растягивать. По крайней мере, так она считала. Воспоминания о вчерашнем поцелуе вызвали табун мурашек и прилив крови к лицу. Для нее все еще оставались фантомно ощутимы тот жар и давление, с которыми он примкнул, то исступление, с которой он прижимал ее к себе и едва ли не кусал ее. На интуитивном уровне она понимала, что за его нежностью пряталось что-то более жгучее, страстное и животное. Наверное, она даже сожалела, что не ощутила это тогда. Она желала столкнуться с этим, понять, чем оно отличается или схоже с тем, чем уже столкнулась. Не было тут страха, прежде преследующего ее, теперь, когда оно слилось с ее сутью, играло в ней азартом и интересом. Какова будет другая его сторона? Что в ней оно вызовет или раскроет? Есть ли в ней нечто, что откликнется теми же чувствами? Лишь воспоминания о его губах, об обнимающих руках и крепком теле, которые она воспроизводила вновь и вновь, уже усложняли дыхание. Люси представляла, как он хаотичными поцелуями покрывает её лицо и спускается ниже и зацикливается на шее, кусая, практически терзая ее. Собственные руки опускались с талии, она чувствовала, как там, внизу живота, уже стягивался узел возбуждения и мышцы сжимались в предвкушении, разгоняя новое, неизвестное сладкое чувство от пальчиков рук до пальчиков ног. Весь день она сдерживала себя, запрещала отойти от сосредоточения над учебой, сборкой к поездке, приготовлениям к ужину. Сладострастные мысли подкрадывались и подкарауливали ее, они были готовы выстрелить в нее в упор, когда в школе она вылавливала ненароком его розовые волосы, встречалась с ним взглядом на короткое мгновение, потому что они просто король и изгой, у них нет никакого секрета. Но сейчас она была наедине с собой и своими мечтами. Стыд и неловкость не сковывали ее воображение, не давали представить, как Нацу лежит с ней рядом, как шепчет ее имя, называет ее ласково «моя девочка», «малыш», «сладкая», льстит ей о ее красоте, как она ему нравится, как ему хорошо с ней, а тем временем его рука опускается, разводит в стороны половые губы, уже влажные. Пальцы проскальзывают легко и задевают чувствительный бугорок, отчего она тут же мелко дергается. Ухмылка Драгнила всплыла в сознании Хартфилии. От массирования приятное тепло и нега растекались по венам в ожидании чужого прикосновения; она горела, и пришлось скинуть одеяло с лица, чтобы наполнить легкие воздухом и не задохнуться. Нацу бы посмотрел на нее с той же нежной страстью и второй рукой убрал челку с ее лица. А еще ей хотелось, чтобы ее поцеловали, по-настоящему, ведь в горле пересохло и губы странно зудели, как никогда до этого. Пальчики ног скрутились. С тяжелым вздохом, она прикрыла глаза, когда бедра задергались навстречу и мышцы внизу сжимались-сокращались. Люси остановила себя и облизала пересохшие губы. Конечно, она ожидала подобного — знала свои физиологические реакции, — но не так скоро, обычно ей требовалось больше времени. В прочем, и фантазий, подобно этой, у нее никогда не было. И тем не менее это был не конец. Хватая воздух ртом, Люси смотрела на потолок, усыпанный звездами. Поблекшие со временем, они становились ярче и расплывались с каждой минутой, что обострялись ощущения, и удовольствие накатывало на тело волнами, захватывало и не отпускало. Ее губы вскоре стали искусаны, ведь нужно быть тихой, дома может кто-то проснуться, ведь ее саму смущали звуки, что вырывались из горла. Она не понимала, куда деть себя, мечась на кровати, то выгибаясь в спине, то сгибая ноги в коленях и зажимая руку меж скованных судорогой бедер. Юкино была на грани. По крайней мере, Нацу казалось, что она едва ли не дрожит в его руках, от его рук. У него самого затуманилось сознание, он плохо соображал и единственное четко ощущал стояк и уже затекающую руку. Пора было переходить к главному блюду. Однако даже в таком состоянии, его не оставляли сомнения. Была надежда на то, что вожделение перекроет собой все и возьмет вверх. Какой же, блять, облом. Сомнения сомнениями, найти в себе силы остановиться у него не было. Его руки помнили заученные действия, как порвать пачку презервативов и, соответственно, натянуть тот на член. Глаза Драгнила исследовали Юкино, разгоряченную и мокрую. Несчастное создание. Он же ее просто использует. Снимет напряжение и бросит. Он сам был в шоке от того, каким же подонком он является. Но он зашел далеко. Лучше закончить с начатым, пускай Юкино думает, что все что ему было нужно — секс, что она ему надоела или он испугался серьезных отношений. Пускай, потом на это будет похуй, потом у него будет Люси. Сейчас стоило сыграть податливого хорошего бойфренда и подчиниться, тем более когда его малышка готовилась к сегодняшней ночи: комплект нового сексуального белья, который Юкино, очевидно, в повседневности никогда не надевает, гладкие ноги и зона бикини, а также очень вовремя принятый душ, хотя он был практически уверен, что от его сообщении о приезде она будет метаться по дому и не находить себе места. Его пытались обвести вокруг пальца, но какой же невинной была его маленькая маргаритка. — Я люблю тебя, — шепот в губы. Юкино ожидала и была готова — хотела этого именно с ним. Хотела только его и была готова перейти на следующий шаг. Вместо того чтобы раздвинуть ноги девушки, обратно лечь на нее и уже наконец войти в нее, Нацу остался в прежнем положении. Когда она уже переворачивалась и сама раскрывалась, Нацу крепко схватил и уложил, как было: на бок, ее спина прижата к его груди, чтобы было удобнее ласкать ее, целовать губы, шею, плечи, свободной рукой сжимать грудь и играть с сосками. — Останься так, — сказал он, чтобы так и не решиться.***
На стоянке возле школы собиралась толпа, что медленно разрасталась полусонными подростками с рюкзаками, спортивными сумками наперевес, некоторые тащили за собой крупные чемоданы. Наличие последних заставляло усомниться, а точно ли они едут в Чикаго всего на пару дней? Автобус все еще не приехал, поэтому всем им дружной толпой приходилось ждать на поднявшемся ветру. Несмотря на это, Грей и Лисанна вылезли из машины мистера Драгнила, стоило припарковаться. Домой в эту ночь Нацу больше не вернулся. Лишь доехав до дома, он осознал, что взять с собой ключи он забыл. Он не рассчитывал вернуться так поздно. Стоит сказать, что сегодня у него в принципе было плохо со счетом. Для него до сих пор оставалось необъяснимым то, что произошло. Не то чтобы это оказалась для Нацу проблемой. Ему не хотелось домой. Он хотел спать. Точнее, отрубиться. Отключиться, как техника выдернутая из розетки: питания нет и весь шум и гам закончен. Но он не заснет. Это было очевидно. Просто не сможет, если не примет несколько таблеток снотворного. Их стоило приберечь. Он надел наушники и пошел. Сорвался бы на бег, сосредоточился на дыхании и дороге, вот только он был истощен. Его мышцы стали свинцовыми, ботинки порой шаркали по асфальту. В какой-то степени он все же отключился. В наушниках играла музыка, которую он не слышал, он смотрел на дорогу, которую не видел, передвигался он по инерции, не осознавая действий. Не мог позволить себе остановиться. Не понимал, почему, но ему нельзя было стоять. У него болела голова с тех пор, как он вышел от Юкино, ее словно набили чем-то изнутри, и, если еще какие-то мысли туда прокрадутся, она взорвется. Или он, Нацу, заорет на всю улицу, просто заорет. Одно из двух. Что оставалось вечно верным — осознание, какой же пиздец. Это то, что он говорил себе мысленно, тяжело вздыхая. Состояние пиздеца, безнадежности, своей абсолютной слабости идеально сочетались с опустошенностью. Они дополняли друг друга, удивительный симбиоз. — Лисанна тревожится за тебя, — первые слова отца за утро, помимо «где ты?» в телефонной трубке в три сорок четыре, когда Нацу шел вдоль старого засохшего канала на окраине Фейвилла. «Тревожится». Нацу знал это. Ему неоднократно слово в слово повторяли это одноклассники, и сама Лисанна лично. Писала ему с вопросами, все ли в порядке, смотрела обеспокоенно с укором, предлагала встретиться и вывести на диалог. Конечно, она тревожилась. Тревожилась, что не может сунуть нос в не свои дела. Ответы его были односложные, сухие, хватало других дел более важных, чем очередное выслушивание школьных сплетен. В бессонные ночи Нацу наблюдал, как мисс я-же-твоя-лучшая-подруга никого, даже его, не предупреждая, крадется из дома и укатывает в неизвестном направлении на стареньком красном форде с парнем, меняющим имена так часто, что до правды уже не докопаться. Вот о ком Лисанне действительно стоило тревожиться. Нацу пожал плечами. Подобная реакция свойственна многим девушкам. — Грей то же самое сказал, — интонация Игнила стала грубее, четче — это был аргумент весомее. Навряд ли оно было так. Скорее всего, Грей просто промычал: «Да», — когда Штраусс спросила: «Я же права?». Впрочем, это неважно. — Нацу, — он сделал акцент на его имени. — Мы все беспокоимся о тебе. Что происходит? Твое поведение резко изменилось за последние пару недель, мы не узнаем тебя. Да блять. Не хватало ему этого. Очень вовремя и к месту. Вишенка на торте из говна. — Все так же, как и было, — головная боль усилилась. Как же ему хотелось спать. — Не понимаю, о чем вы. Не был бы он столь уставшим, не скрыл бы раздражение. Но его и не было. — Где ты был сегодня ночью? — спустя несколько секунд молчания продолжил Игнил. Почему от него не могут просто-напросто отъебаться? — Встречался с дилером, пробовал новый товар. Тяжелый вздох отца бы ощутим, он почти что надавил на Нацу, по крайней мере, подтолкнул к мысли, что, может, стоит признаться. Сказать минимальное: «У меня определенные сложности. Я с ними справлюсь. Если нет — я скажу об этом тебе первым», — даже если это ложь. Нацу не глупый