Мята - значит любит

Стук копыт о мощёную дорогу на слух был таким же, как и биение сердца. Таким же неровным, звонким и влажным, заставлял умолять о том, чтобы скорее наступила тишина. Тэхён сидел, сложив руки на коленях, сжимал светлый пиджак. Его пальцы нервно перебирали слегка поношенную ткань, а губы были поджаты. Молодой писатель отказывался смотреть на человека напротив. Первое впечатление о нём сложилось не лучшим образом, чего нельзя было сказать о его виртуозной игре на рояле и его чертовски сильном… запахе. — Как вам понравился сегодняшний вечер? — темноволосый юноша выпустил немного бархата из своей груди, обращаясь к Тэхёну вежливо и одновременно кокетливо. — Я не поклонник богемных развлечений и светских мероприятий, — отрезал писатель и повернул голову к окну. Было совсем темно, кто знает, сколько ещё ему придется вот так сидеть в обществе этого самодовольного музыкантишки. — Но концерт мне понравился. — Признаться, я был смущён, когда хозяин вечера попросил меня сыграть, — Чонгук ухмыльнулся и закинул ногу на ногу, вспоминая, как садился за рояль перед сотней гостей. Дамы в роскошных платьях пожирали его взглядами, их мужья же смотрели с ревностью, а, порой, и от других мужчин разило желанием. — Жаль только, что вы не согласились зачитать нам фрагмент из своей новой книги. Я надеялся послушать. — Я не читаю незаконченные произведения. — Столько времени уже прошло, — сладко протянул музыкант, находящийся в игривом настроении после великолепного вечера и нескольких бокалов красного вина. — А вы всё никак не смягчитесь. Тэхен поднял взгляд больших янтарных глаз на своего спутника, который лишь улыбнулся ему, а затем отвернулся к окну, барабаня длинными музыкальными пальцами по колену. В голове писателя сразу возникла сцена их знакомства, которое произошло несколькими часами ранее. На самом деле времени прошло совсем немного. Странно, что для Чонгука этого было достаточно, чтобы войти в приятельские отношения. Тэхёну же никогда не хватало подобной лёгкости в общении с окружающими. Молодой писатель никогда не тянулся в высший свет. Даже не так… Он ненавидел его. Презирал всем сердцем и по собственной воле никогда бы и не сунулся. Однако род его деятельности обязывал к общению с ненавистным кругом людей. Спонсоров Тэхёну хватало, чтобы жить в скромном достатке и беззаботно заниматься публикацией книг, остальным он и не особо заботился. Конечно, мужчины и женщины альфы литературной богемы хотели его не только как талантливого писателя. Многие из них смотрели на ангельски красивого омегу с вьющимися черными волосами и невинным мечтательным взглядом с вожделением. И всё же никто и никогда не получал Ким Тэхена, который умело ограничивался наивной улыбкой и непонимающе хлопал глазами на все намёки. Его отрепетированная невинность заставляла окружающих верить в его детскую сущность, поэтому он и жил в спокойствии под покровительством заботливых альф, которые позже жадно тянули свои руки за своей долей с продаж книг и на какое-то время выпускали его из вязкого плена навязчивых ухаживаний. Так вот, Ким Тэхён, юный перспективный писатель со скромным нелюдимым нравом, на одном из литературных мероприятий познакомился с весьма экспрессивным поэтом-альфой. То был высокий юноша чуть старше по возрасту, чьё лицо почти никогда не покидала улыбка. Намджун был хорошим человеком и талантливым поэтом, чьи стихи трогали даже самые ледяные сердца. После того, как они, странным для Тэхёна образом, разговорились на литературном вечере, он познакомил его со своими ближайшими друзьями, каждый из которых был мастером в своём деле. Ким Сокджин, самый старший среди них омега, был из богатой семьи, которая владела землями в Индии. Однако он самостоятельно добился немалых успехов в оперном пении. Мин Юнги был сыном консервативного военного и писал картины столь талантливо, что казалось, будто волны на морских пейзажах вот вот прольются за края рам, а люди на портретах попросту просунут руку сквозь холст, чтобы выйти наружу. Конечно же, альфа художник в семье был позором, отчего Юнги пришлось сбежать и начать свою жизнь по-своему. Был среди них и танцор балета Чон Хосок, человек не самой простой человеческой натуры, в которого влюблялись в первый же миг, когда видели его улыбку, не говоря уже о телодвижениях в танце, которые не поддавались законам природы, и боялись его оценивающего твёрдого взгляда, когда тот был серьёзен. Сам он учил искусству танца других, не гоняясь за славой, которую получал в более юном возрасте. Самый добродушный альфа из всех, кого Тэхёну приходилось встречать ранее, ведь строгим он был крайне редко. Актёр Пак Чимин, прежде читавший стихи и анекдоты на людных улицах, собирая монеты в потёртый берет, по слухам, теперь мог одним взглядом заставить зрителей всех театров заплакать, а своим хищным обаянием покорить абсолютно любого альфу. Омега не брезговал чужим вниманием и, насколько Тэхёну было известно, разбил сердца десяткам альф. Всех этих юношей объединяла ещё и неземная красота, так что как только все они собрались в золотую семёрку, всё высшее общество, что прикасалось к искусству, стало звать их ангелами. Их талант возрастал с каждым днём, красота была неоспоримой, а дружба оказалась крепкой. И Тэхён странным образом вписался в их компанию столь органично, будто именно этого ему всю жизнь так не хватало. Конечно, не все его новые друзья были сказочно богаты и не всегда жили припеваючи; многим, как, собственно, и Тэхёну, приходилось неоднократно сталкиваться с трудностями и бороться за право заниматься своим делом. Однако эти молодые мужчины стали опорой друг для друга и наконец обрели чувство безопасности. Тэхён присоединился последним, но уже успел понять, что эти люди хотят ему и друг другу самого лучшего. Тогда он не совсем поверил, что сумел обрести друзей, но, похоже, всё случилось наоборот и это они обрели его, заботливо отгородив от всех опасностей. Но где же всё-таки был седьмой? С которым Тэхен не увиделся ни в первый раз, потому что тот сбежал в сад за руку с какой-то девушкой омегой, ни во все последующие, по приблизительно схожим причинам. Чон Чонгук был среди них самым младшим, но в то же время самым видным и скандальным. Остальные юноши отзывались о нём с теплотой и беспокойством старших братьев, рассказывали милые истории и всячески уверяли, что их с Тэхёном встреча докажет, какой Чонгук на самом деле замечательный и что не стоит воспринимать его поведение близко к сердцу. Тэхён первое время мог лишь кивать на все рассказы друзей и гадать о том, кто этот нахальный человек, чей талант в игре на фортепиано и скрипке приравнивался к союзу любви рая и ада. Вот уже четыре встречи подряд он оставлял своих друзей без внимания… И именно в тот вечер, когда по кошмарной случайности они с Тэхёном оказались вместе в одном экипаже, писатель впервые смог увидеть Чонгука. А ещё услышать его игру на рояле и на собственном опыте почувствовать, насколько она была безупречна. — Чонгук сел за фортепиано в трёхлетнем возрасте, но уже тогда проявлял несвойственный ребёнку талант. Сначала мать учила его, а в тринадцать лет он поступил в парижскую консерваторию и уже там его заметили большие люди, — прошептал Тэхёну Намджун, подошедший сзади. Ребят разбросало по залу: Хосок попивал вино в одиночестве, стоя на балконе, Чимин и Юнги наслаждались игрой Чонгука вместе с другими зрителями, а Сокджин уже умылся на улицу, чтобы решить кое-какие дела. Тэхён же стоял в тени прямо напротив рояля и почти не дышал, поражаясь тому, какой чистой и откровенной была игра альфы. И если бы Чонгук поднял голову, то смог бы увидеть любопытно глядящего на себя кудрявого юношу в костюме цвета молока с карамелью. Намджун улыбнулся с привычной гордостью за Чона, но всё же перевёл взгляд на Тэхёна, беспокоясь за его внутреннее состояние в последнее время. Много пишет, мало спит, весь в себе. — Тэхён, может, всё же передумаешь на счёт нашего предложения? Неделя на природе в особняке родителей Сокджина, разве не чудесно? Поля для гольфа, охота, конные прогулки, литературные и музыкальные вечера… Для твоего здоровья будет полезно уехать подальше от города. Соглашайся. — Будем только мы семеро? — Тэхён ещё не знал, хочет ли целую неделю провести в компании своих новых друзей. Они виделись всего несколько раз, он до сих пор был совсем чужим для людей, которые знали друг друга годами. Пусть даже каждый из этих юношей отзывался о нём тепло и заботливо, внутри ютилось недоверие. Тэхён слишком долго пробыл наедине со своими книгами. — Но я должен писать… Мой издатель просит рукопись рассказа для альманаха уже к концу месяца. — Мой дорогой друг, никто и ничто не посмеет отвлекать тебя от работы, — Намджун положил руку Тэхёну на плечо и тот слегка вздрогнул. Они всё ещё шептались, пока Чон Чонгук исполнял свои авторские этюды на рояле. Честно говоря, у писателя что-то дёрнулось в сердце, когда он смотрел на этого юношу и одновременно слушал его игру. Но Намджун не давал сосредоточиться, не позволял всеми фибрами впитать в себя музыку, что слегка огорчило Тэхёна. — К тому же, разве не лучше писать, сидя на широком балконе или у реки, а по вечерам вдохновляться бесподобной игрой господина Чона и великолепным пением Ким Сокджина? — Что ж, хорошо. Спасибо за приглашение, — Тэхён кивнул. На самом деле он уже упаковал необходимые на неделю вещи в кэб Джина, который настоял на том, чтобы взять их, в случае, если его друг всё-таки передумает. Он будто знал, что так и будет. Чонгук слышал перешёптывания из скрытой в тени части зала. Ему вспомнилось, как старшие отчитывали его за нежелание знакомиться с новым членом их компании… И что такого в этом писателе, что Намджун вообще решил обратить на него внимание? Наверное, очередной смазливый омежка. Чонгуку было не по чем знать, ведь он даже не видел своего нового ещё не совсем знакомого. Однако он чувствовал на себе его взгляд, но не поднимал головы до тех пор, пока не закончил играть. В воздухе витал незнакомый запах молока и свежих яблок, омытых летним дождём… Странный аромат, однако почему-то от него было спокойно на душе. Чонгук вдохнул полной грудью, а затем для него разразились уже привычные аплодисменты, на которые пианист ответил коротким поклоном и скромной улыбкой. Он должен был сыграть что-то ещё, уже занёс пальцы над клавишами, но вдруг столкнулся взглядом с вышедшим из тени божественно красивым молодым человеком. Он стоял совсем один, никого не было рядом. Его алые губы с печально опущенными уголками были плотно сомкнуты, подбородок гордо вздёрнут, а глаза смотрели чуть искоса, будто Чонгук ему был совершенно неинтересен. Тэхён просто разминулся с Намджуном и прошёл в поле зрения Чонгука, случайно встречаясь с ним взглядом. Кто бы знал, что его обычное лицо в этот момент покажется пианисту столь надменным и прекрасным одновременно. Именно за ним тянулся этот яблочный шлейф, заставляющий почувствовать дразнящую кислинку на вкус. Такой была харизма Тэхёна… Незаметной, но бьющей в самое сердце. Чонгук резко повернул голову к роялю и из сердца его странным образом вырвались первые ноты Ноктюрна номер 20 до-диез минор Фредерика Шопена. Тэхён замер. Он спиной чувствовал, как и взгляд, и музыка пианиста направлены на него. Волосы на затылке вдруг встали дыбом и юноша позволил себе обернуться. Под спиной в качестве опоры как раз кстати оказалась колонна. Божественная игра… И сколько в ней странного отчаяния! Тэхён видел в лицах зрителей восторг, граничащий с желанием плакать. Сам же он испугался в тот самый момент, как пара тёмных глаз захватила его в плен своего взгляда и отказалась отпускать. Брови Чонгука были напряженно сдвинуты, а губы шевелились, будто что-то шептали. Он всё смотрел на ангельски прекрасное лицо в другом конце зала, на длинную шею с плотно застёгнутыми на ней пуговицами рубашки, на холодно опущенные уголки губ и горящие невидимой страстью глаза. Эту страсть Чонгук выловил с самого дна, не глядя перебирая пальцами по клавишам так, чтобы распалить этот огонь ещё пуще. Тэхён стоял как вкопанный, выдерживая чужой взгляд со всей безропотностью. Однако только что у него сложилось такое впечатление, будто о нём узнали что-то личное. Будто музыка Чонгука оголяла и помогала пианисту смотреть через звуки в самую душу. На второй половине произведения Чонгук наконец отвернулся, позволяя Тэхёну продышаться. Он выбежал на улицу, отгоняя от себя пронизывающую мелодию клавиш. Дьявольски красивую, дьявольски одурманивающую. И снова послышались аплодисменты. Вслед за Чонгуком, насколько знал Тэхён, должен был читать свою поэзию Намджун. Писатель же отказался от предложения прочесть фрагмент из своей ещё не вышедшей книги. Однако даже если бы он хотел, то после услышанной игры Чонгука, похожей на пение влюблённого соловья, каждое сказанное им слово казалось бы уродливым воплем грязной вороны. Тэхён был из тех писателей, что ни во что не ставили собственное творчество. Куда ему до своих друзей, которые сопоставляли всеобщее мнение со своими реальными способностями и гордо расправляли плечи на похвалу, будто она была для них чем-то очевидным. Писатель же так не мог. Ну не знал он, насколько хорош в создании историй, не верил, что высший свет восхищается его талантом, а не лицом… Он знал только то, что кроме писательства больше ничего не умеет и не хочет уметь. Ещё с детства Тэхён начал сомневаться в том, что хочет до конца своих дней остаться необразованным ремесленником, как его родители, завести семью и родить ребёнка. Поэтому он стал учиться сам, воровать книги и в конце концов заработал на высшее образование и постепенно добивался признания. Фантазия была его двигателем, все чувства были настроены лишь на создание новых историй, всё увиденное и услышанное Тэхёном превращалось в чернильные строки на бумаге… Конвейер по созданию быстрых приличных книг, подарок для жадных издателей. Неудовлетворённый собственными способностями и не имеющий пространства, чтобы наконец расправить крылья. Родителей Тэхён не видел уже давно, лишь отправлял им по почте экземпляры своих книг, которые скорее всего служили подставками для покосившейся мебели. Ну и правильно. Не такие уж они хорошие… Мысли завели его куда-то не туда, но зато ушли прочь от черноволосого пианиста в таком же чёрном костюме за сверкающим цветом самой глубокой ночи роялем. Это тёмное пятно какое-то время сверкало перед глазами Тэхёна, который вынул из-за пазухи портсигар и достал из него тонкую, выкуренную лишь наполовину сигару со сладким вкусом. Курить ему доводилось не слишком часто. В основном хватало пару раз вдохнуть тяжелого дыма за работой, чтобы слегка расслабить поток мыслей. Даже сейчас у писателя начали возникать странные фрагменты и отдельные строки, которые он поклялся придержать в голове до того момента, пока не доберётся до пера и чернил. И всё это были строки о том чёрном-пречёрном пятне посреди сверкающего золотом зала. О длинных пальцах и агрессивно альфьем обращении с клавишами. О Чонгуке думать не хотелось. Тем более о его пронизывающем самоуверенным взгляде, подобные которому Тэхён испытывал на себе сотни раз. Не впечатлило. Если уж и этот альфа посчитает себя тем, кто без проблем заполучит его внимание, то Тэхён окончательно утратит веру в то, что его писательский талант нужен хоть кому-то в этом обществе. Юноша стоял на широком балконе у центральной лестницы, по которой уже начали спускаться отбывающие гости. Однако своих друзей он пока не видел. Сигара ещё не закончилась, хотелось докурить до конца и уже потом заходить обратно в особняк какого-то высокопоставленного чиновника, что приглашал к себе всякого рода творческих альф и омег для развлечения гостей. Тэхён отказался зачитывать свои произведения… Нет, не потому, что считал, что не его дело — развлекать богатых альф с их омегами, а лишь потому, что его собственные произведения могли их скорее огорчить. А кому нужны слёзы там, куда приходят расслабиться? Не так ли, Чон Чонгук? А ведь во время его игры кто-то всё-таки всхлипывал… — У вас не найдётся спичек, господин? — где-то слева от Тэхёна послышался мягкий юношеский голос и он не глядя протянул в ту сторону коробок, проигнорировав ударивший по рецепторам сильный запах альфы. Кедр, свечной воск, тяжелые нотки перечной мяты, от которых в носу защипало. Снова какой-то приторный прилипала, неспособный сдерживать инстинкты… Взгляд писателя был прикован ко входу, поэтому человек рядом сам вложил одолженный предмет обратно в его ладонь, едва цепляя кожу пальцами. Тэхён дёрнулся и лицо его стало напряженнее прежнего, ресницы дрожали, а губы приоткрылись, оголяя ровный ряд нижних зубов. — Благодарю. Кого-то ждёте? — Нет, — Тэхён хотел тишины и собрался было оттолкнуться от балкона, чтобы уйти прочь от незваного собеседника, но был схвачен за запястье. — Что вы… — Привет, — позвал вальяжно облокотившийся о перила Чонгук и перехватил свою крупную сигару свободной рукой, чтобы улыбнуться. Тэхён высвободил запястье и попытался выбросить из головы внезапно возникшую музыку, что играл Чонгук. Однако его голос каждой нотой напоминал о переливах клавиш рояля. — Значит, это вы тот самый Ким Тэхён? Писатель омега? Новый друг моих друзей? — Тэхён это я, — писатель потушил сигару. От взгляда этого человека ему было слегка не по себе. Весь в чёрном, с этой странной улыбкой… Они не пожали друг другу руки. — А вы, если не ошибаюсь, тот самый неуловимый Чон Чонгук. — Неуловимый? — расхохотался юноша. Смех его тут же проник под кожу Тэхёна, пропуская за собой ещё и слегка усилившийся запах кедра. Кедр — значит весёлый. — Пожалуй, это описание точно обо мне. Мне сказали, вы присоединитесь к нам в поездке. — Так и есть, — Тэхён снова посмотрел в сторону входа, надеясь в скором времени увидеть выходящих оттуда друзей. — Надеюсь, мы сможем хорошо провести время вместе, — юноши коротко глянули друг на друга и Тэхён почему-то смутился, кивая так, будто согласен, но ничего особенного от недели в чужом доме не ждал. Он поправил упавшую на лоб вьющуюся прядь волос и вернулся на своё место у каменных перил. Чонгук по-прежнему смотрел на него. — Я читал вашу книгу. Тот фантастический роман о пяти королевских династиях меня очень впечатлил. Сначала я подумал, что автором такой книги должен быть какой-то сморщенный старик, но я, пожалуй, никогда ещё так не ошибался. — Не спешите расстраиваться. В душе я всё же действительно стар, — хмыкнул Тэхён, вызвав у юноши вспышку мягкого смеха. Писатель слабо верил, что такой человек как Чонгук мог прочесть столь сложный роман. На его написание ушло два года. Конечно, одновременно выходили и другие книги и рассказы. Но этой Тэхён не гордился, она раздражала. Эта книга была написана для удовлетворения старшего поколения, которое скептически оценивало молодых авторов… Нужно было видеть те испепеляющие взгляды стариков, что родились, в лучшем случае, в начале века, когда Тэхён презентовал книгу. — А этот роман… Вы только зря потратили время на то, что было написано ради одобрения тех самых сморщенных стариков. — Я читал его неотрываясь. И всё же мне гораздо сильнее понравился сборник романтических рассказов, — мечтательно продолжил Чонгук, чем невероятно удивил автора. Романтика? Ну да, весьма остроумно. — Они рассчитаны на омежью аудиторию, — Тэхён поднял голову на мягкий свет многочисленных окон особняка. Фасад был белым с позолоченной лепниной, на коньках плоской крыши изящно разместились львы и грифоны. В их времени было много красоты: искусство, архитектура и наука… Но так же Тэхён понимал, что за стенами этих роскошных светлых поместий люди продолжали тесниться в крошечных лачугах и лишь отдаленно узнавали о том, что в мире уже появилась электроэнергия. — Пол не имеет значения, когда сам выбираешь, на чьём месте хотел бы оказаться. Вы, как автор, должны это понимать, — пожал плечами Чонгук и поправил манжеты пиджака. — Не мог же я фантазировать о себе как об омеге, пока читал. — Что за пошлость, — Тэхён искренне возмутился. Они были знакомы всего несколько минут, а ноктюрн Шопена уже окончательно затих в его сердце, уступив место раздражению. Представлять себя на месте омеги? Да что там вообще представлять, если Тэхён даже не писал эротику? — Бросте, вы ведь теперь в нашей компании, — Чонгук забросил руку на плечо Тэхёну и помахал вышедшим из особняка друзьям. — Приличие нам присуще только на людях. И всё же, возвращаясь к вашим книгам… Любовь всегда хорошо продавалась, согласны? — Любовь нельзя купить. Можно купить лишь чужой опыт, напечатанный на бумаге, — Тэхён обрадовался тому, что друзья уже вышли из здания и направлялись к ним. Вот только шли они до жути медленно, останавливались, чтобы попрощаться с какими-то знакомыми… — Исходя из моих наблюдений, лично у вас было не так много опыта, — Чонгук улыбнулся, обнажив зубы, инстинктивно облизывая их. Тэхён заметил эту повадку ещё раньше и она наконец начала раздражать. — С чего такие выводы? — нахмурился Тэхён и уголки его губ машинально опустились вниз. Самое милое в мире зрелище… Эти губы и выглядывающие из-под чёлки глаза оленёнка — Чонгук наслаждался этим видом, не стесняясь опускать взгляд на длинную шею, которая понравилась ему ещё в зале. — Во всех ваших рассказах герои испытывают страх, а иногда и отвращение к романтическим отношениям, — пианист лишь пожал плечами. На улице заметно похолодало, но Тэхён не мог определить, потряхивало его от холода или раздражения. — А ещё я хорошо разбираюсь в омегах. — Вам определённо есть, чем гордиться, — на этой фразе кто-то положил руку на плечо писателя и Чонгук наконец отстранился. Чимин лучезарно улыбнулся, почти ослепляя своей радостью. Он был сильно пьян, но всё ещё мог стоять на ногах, от него пахло незнакомым Тэхёну альфой… — Представляешь, меня только что чуть не изнасиловал какой-то дирижёр, — поделился он так, будто это было забавно, крепче обвивая шею Тэхёна руками. — Даже показал мне свою старческую дирижёрскую… — Чимин! — рявкнул Мин Юнги, дабы пресечь пьяные откровения друга. — Всё хорошо? — Тэхён взволновано пригладил чуть растрёпанные волосы друга. Чонгуку такое поведение показалось невероятно милым, будто этот юноша, едва влившийся в компанию, уже считал своих друзей самыми важными людьми, о которых нужно заботиться. — Я оттащил его, — ответил Юнги, хмуро засунув руки в карманы бордовых брюк. Хосок рядом с ним выглядел ещё более напряжённым. Тёмные волосы, прежде уложенные на одну сторону, непослушно рассыпались, скрывая правую часть лица. Двое альф почему-то источали злость. Так перепугались за младшего товарища? У Тэхёна чуть подкосились ноги от концентрации гнева в воздухе. — Честное слово, Чимин, завязывай улыбаться незнакомцам, твоя улыбка сносит крышу любому. — Даже тебе? — Хосок фыркнул, желая превратить своё раздражение в шутку, однако вышло плохо. Они немного так постояли, глядя друг другу в глаза, пока Тэхён следил за тем, чтобы Чимин не уснул на его плече, а Чонгук с интересом наблюдал за друзьями, расслабленно затягиваясь сигарой. А через мучительных двадцать секунд молчания Хосок первым покинул их, сказав, что дождётся в кэбе. — Что случилось, Шуга? — когда Мин злился, Намджун звал его творческим псевдонимом, проявляя беспокойство. Они с Джином вышли вместе уже после того, как Хосок в расстроенных чувствах помчался к стоянке с чёрными дилижансами. — Ничего, — Юнги взял Чимина за предплечье и повёл вслед за Хосоком. — Не смей блевать по дороге. Эй, там, осторожнее с мольбертом! Тэхён следил за тем, как развивалась эта странная сцена. Однако когда двое альф покинули их, появилось чувство, что воздух наконец возобновил своё движение по лёгким. Быть омегой было трудно… Быть слабым и чувствительным было трудно. Особенно, когда кто-то вроде Чонгука неотрывно пялится, будто имеет на это негласное право, а в ответ на замечание, в лучшем случае, лишь посмеётся. — Может, не стоило их троих в один экипаж отправлять? — вопросил Сокджин и взял Намджуна под руку. Этим двоим было хорошо; Никто не был против их отношений, оба вертелись в сфере искусства и вдохновляли друг друга на новые творения, никогда не вздорили… Тэхён не раз с доброй завистью наблюдал за их взаимопониманием и гармонией. Будто они сошли со страниц его собственных рассказов. У него нет опыта? Ну и пускай. Зато есть наблюдательность и умение читать людей. Вот только с Чонгуком было сложнее. Они ехали в карете молча, после того, как Тэхён проигнорировал замечание пианиста о своём напряженном состоянии. В воздухе уже почти не осталось весёлого запаха кедра — вместо него раскрылся аромат кофе с апельсином. Запах заинтересованности или спокойствия, или угрозы… Какой? Тэхён сомневался. С запахами у него всегда были особые отношения: по ним он мог понимать чувства людей, даже когда те, порой, сами не могли разобраться в себе. И комбинации ароматов рисовали в его голове образы героев книг. Однако вместе с пользой был и вред. Слишком часто Тэхён пропускал через себя чужие чувства, ощущал чужое вожделение, обращённый к нему. А порой голова и вовсе норовила взорваться от количества несовместимых друг с другом человеческих запахов. Будто он заснул в поле со сладкими цветами, на котором кто-то недавно чистил рыбу, жёг костёр и резал все известные этому миру фрукты, поливая гречневым мёдом. В больших скоплениях людей Тэхёну часто бывало плохо. Когда он ещё жил в небольшом провинциальном городке, где проводил дни на свежем воздухе, то чувствовал себя сносно. Но переезд в город, широкий круг общения, новые места и люди… Тэхёну пришлось заплатить эту цену за возможность подниматься вверх. Однажды он даже потерял сознание. Кстати, именно тогда Намджун приводил его в чувства и в конце концов они подружились… Теперь же, когда он был с Чонгуком, остался лишь ароматный кофе и порезанный апельсин на фарфоровом блюдце, голова перестала болеть, из лёгких вывелась вся приторность чужих запахов… И по сонному телу разлилось странное спокойствие, которое никак не получалось объяснить. Тэхён поднял взгляд на подвешенный к потолку покачивающийся газовый фонарь и не заметил того, как веки вдруг потяжелели. Перед тем, как заснуть, Тэхён услышал лишь нечитаемый смешок сидевшего напротив пианиста. Чонгук наблюдал за спящим Тэхёном с интересом. Было видно, как долго тот боролся со сном, недоверчиво относясь к своему спутнику, однако усталость в конце концов взяла верх, так как не менее заметными были следы недосыпа на, казалось бы, идеальном лице юноши. Писатели… Зачем им вообще сон и пища? Чонгук был знаком со многими укротителями пера, в частности с Намджуном, который порой не спал неделями в поисках вдохновения. Вот он, кстати, ехал в карете перед ними, вместе со своим любимым Сокджином. Чонгук ухмыльнулся при мысли об этих двоих, которым не хватало разве что обручальных колец для полноты образа женатой парочки. С ними Чонгуку всё было понятно, а вот третий экипаж от них заметно отстал. Сквозь небольшое окошко в задней части кэба даже не было видно слабого свечения газового фонаря в руке у кучера. Лошади переминались с ноги на ногу, не понимая, почему их движение так внезапно прекратилось. Было совсем темно, вокруг лес и отдалённый шум реки. В мягком свечении фонаря было видно, как русоволосый юноша нагибается над кустом, опорожняя желудок. Юнги стоял за спиной Чимина, похлопывая его по спине. Он всё бубнил о том, что нужно следить за тем, что пьёшь и из чьих рук берёшь бокалы, что такому человеку как Чимин нужно быть внимательнее и ответственнее, ведь его, Юнги, в следующий раз может не оказаться рядом… — От твоей болтовни ему не легче, — сделал замечание Хосок, стоявший поодаль с флягой в руках. Он поднёс горлышко к выставленным ладоням Чимина и налил в них немного воды, чтобы тот хорошенько умылся, а затем всунул в руки и отстранился. — Мы сильно отстали. — Дай ему подышать, — Юнги не смотрел на альфу, полностью сосредоточившись на Чимине и его растрёпанном внешнем виде, который почувствовал необходимость исправить, приглаживая волосы и одергивая светло-серый пиджак. — Тот старик явно подмешал ему какую-то дрянь. Смотри, едва на ногах стоит! — Наше счастье, что не афродизиак, — пошутил Хосок, а Мин его шутки не оценил и опасно сверкнул взглядом. Хосок хмыкнул и собрал всё своё терпение в кулак, чтобы наконец дождаться, когда они продолжат свой путь. Не то, чтобы ему было плевать на Чимина… Этого мальчишку Хосок любил так же, как и всех своих друзей, однако была причина относиться к нему с большей строгостью, чем к остальным. Юнги же бережно обвил рукой талию омеги и помог ему забраться обратно в кэб. Хосок набрал побольше холодного воздуха, будто боялся, что не сможет дышать, когда закроет дверь, и последовал за друзьями. Лошади наконец двинулись в путь. Догонять остальных не было смысла, поэтому ехали они на привычной скорости, если не медленнее, чтобы Чимина не укачало. Омега почти моментально уснул, уткнувшись носом в шею Юнги, который сидел ровно и смотрел на избегающего взгляда Хосока. — В чём дело? — спросил альфа негромко и поправил свой пиджак, которым укрыл Чимина. Хосок состроил недоумение и слегка вздёрнул брови. — Продолжишь обижаться или поговоришь со мной? — Мне нечего тебе сказать, — Хосок достал из-за пазухи трубку и спички, расслабленно занявшись поджиганием табака в чаше. Юнги следил за тем, как его длинные пальцы выдают напряжение, за тем, как потемнели глаза и как ярко в них пляшут огоньки злости. А, может, всё это его домыслы и это лишь отражение света от воспламенившейся спички. — Ты же знаешь, я никогда не обижаюсь. — Думаешь, я не чувствую, когда ты лжёшь мне? — альфы посмотрели друг на друга прожигающим взглядом и Хосок втянул в лёгкие дыма, заполняя пространство синеватой дымкой. Никто из них не хотел отводить глаза первым, Чон знал, насколько тяжело Юнги было смотреть ему в глаза настолько долго, но не смел отказать себе в удовольствии его немного помучать. Мин изо всех сил сдерживался, чтобы не сдаться. С Хосоком он научился бороться даже с собственными страхами, однако всё, что он получал от него, давалось жертвой множества ран. — Чувства бывают обманчивы, Юнги, — ясная лишь им двоим формулировка Хосока заставила Юнги разозлиться. Однако на его плече по-прежнему посапывал омега и он не позволял себе резких движений. Лишь плотнее сжал губы. — Тогда скажи мне сам, чтобы я не терялся в догадках, — Юнги насупился и его прежде мягкие черты лица сделались убийственно угрожающими. Воздух заполнился запахами альф, вступивших в незримую борьбу, отчего Чимин беспокойно поморщился и издал жалобное мурлыканье. — Прекращай. — Что, наш омежка отреагировал? — фыркнул Хосок, в отличии от Юнги не почувствовав никаких изменений. — Юнги-я, — жалобно прохныкал Чимин, сжимая бёдра и ёрзая щекой по чужому плечу. Руки его неумолимо тянулись к крепкой груди альфы в поисках защиты от устрашающего Хосока. — Хосок, не нужно, — Юнги торопливо снял с плеча чужую голову и преклонил омегу на другую сторону подальше от себя. — А я ничего и не делал, — альфа ухмыльнулся. Иногда он был пугающе жестоким, улыбающимся так, что коленки тряслись от злости и одновременного страха. — Всё ты. — Ты пил? — догадался Юнги, глядя в блестящие глаза альфы напротив. — Беспокоишься? — Хосок покачал головой и отвернулся. До, он пил. Да, когда был пьян, Чон проникался глубокой ненавистью к себе и ко всему миру, не контролируя выражения. Но в такие моменты было откровенно плевать как на чужие чувства, так и на контроль собственных. Юнги будет продолжать списывать его злость на алкоголь, пока Хосок без стеснений будет вести себя откровенно. — Не делай вид, что тебе не плевать. — Мать твою, Хосок, прекрати вести себя как сволочь! — сорвался Юнги на шипение и переклонился, чтобы схватить Хосока за грудки. Оба пылали злостью, но по-разному. Но избавлялись они от неё одинаково, пылко впиваясь в губы друг друга, тут же сплетаясь языками. Чон улыбнулся, несильно, но грубо прикусывая чужой язык, наслаждаясь протестующим мычанием. Юнги с громким чмоканьем разорвал поцелуй и вернулся на своё место. Он слишком поздно подумал о том, что они были не одни. — Доволен? Хосок оставил его вопрос без ответа и самодовольно зажал курительную трубку зубами, смакуя лёгкий вкус крови и табака. Как он мог быть доволен? Всегда мало. И всегда так, будто они друг другу никто. При всех отстранённые и редко когда любезные; При других Хосок ярко улыбался и шутил, дарил друзьям заботу и внимание, а наедине с Юнги… С ним в нём открывалось что-то другое. И Мин никогда не мог смириться с тем, как себя ведёт альфа. Однако сейчас Чон слегка смягчился и опустил взгляд к полу. Его невероятно утомляло быть жёстким, злиться, испытывать обиду и ревность. Но Юнги кроме этого ничего больше не мог ему дать. Чон больше ничего не говорил, хоть и хотелось до жути хотя бы извиниться за свою резкость. А лучше пересесть на его сторону и обнять. Извиняться перед Юнги… Хосок слишком часто это делал. Простите, господин Мин, за то, что я не омега. Простите, что ревную, ведь по уши влюблён… Простите, что я вообще появился в вашей жизни. — Что ты там бормочешь? — Юнги увидел в глазах альфы глубокую тоску. — Ничего. Разбуди, когда приедем, — хрипло отозвался Хосок и закрыл глаза, прислоняясь головой к окошку. Мин всё смотрел на него и думал о том, как они до такого докатились. Раньше было иначе… Хосок всё время вис на нём, смеялся, дарил свою радость, а потом что-то в нём резко изменилось. И лишь тогда Юнги осознал, что ему на самом деле не хватало хосоковых приставаний, его яркой улыбки и всего остального, что делало Хосока Хосоком. Когда он спал, то был почти прежним. Казалось бы, сейчас проснётся, подарил тёплую улыбку, похлопает по плечу, отпустит пару шуток. Но залегшая меж бровей морщинка убеждала Юнги в обратном. Что он мог сделать? Как он мог принять свои чувства к альфе, если весь мир вокруг них буквально кричал о том, насколько это грязно и постыдно? Наверное, Мин был просто трусом. Никогда не переступал черту, принимая факт их взаимной влюблённости как что-то обыденное и недостойное внимания. Может, именно из-за него Хосок стал таким… Из-за него и грёбаного общества. — Прибыли, господа, — Юнги не заметил, как задремал. Они успели прибыть на место и кучер вежливо стучал в дверь кэба, чтобы разбудить путников. Кроме Мина никто не проснулся. Хосок хмуро кутался в пиджак, его лицо было напряжено из-за достаточно холодной погоды и неудобного положения для сна. Чимин же свернулся калачиком, уложив голову на колени Юнги. Когда это произошло, альфа не знал. Он и сам спал. — Чон, — позвал Мин, легко толкая альфу в колено. Тот мигом проснулся, будто не спал вовсе, а, увидев Чимина, спящего на коленях Юнги, пулей выскочил на улицу, натягивая доброжелательную маску спокойствия и усталости. — Простите, пришлось задержаться. Наш малыш дышал свежим воздухом, — с улыбкой извинился он перед друзьями, которые ждали их на подъездной дорожке. Сокджин подрагивал от холода в объятьях Намджуна, который набросил на него свой пиджак и растирал плечи. Тэхён же стоял один, спокойно опустив руки вдоль туловища. Его лицо было слегка уставшим после прерванной сладкой дрёмы, но юноша на ногах стоял твёрдо. Он отказал Чонгуку, когда тот предложил позаимствовать у Джина и Джуна способ согреться. — Чимин в порядке? — Джину не нужно было долго объяснять, чтобы он понял, что и с кем не так. Настоящая мамочка. Он проследил за тем, как из кэба вышел Юнги, держащий Чимина на руках. Разбудить не вышло, омега плотно прилип к альфе всеми конечностями, посапывая у его уха. — Отоспится и будет как новенький, — успокоил всех Хосок и удостоил Юнги улыбкой. Правда, от неё альфе стало не по себе. Он-то знал, что она фальшивая. — Пойдёмте в дом, ваши спальни уже готовы. Вещи доставят в комнаты, которые вы выберете, — Сокджин выскользнул из объятий Намджуна и возглавил их группу, следуя к крыльцу большого особняка по гравийной дорожке. Ночной ветер холодил кожу, Тэхён шёл позади всех и наконец расслабился, ведь рядом больше не крутился Чонгук. Как же он раздражал… Одним своим присутствием, постоянными взглядами  исподтишка, глупыми попытками ухаживать! Тэхён знал, что Чон младше его, однако вёл он себя как самый настоящий избалованный ребёнок. Легкомысленный и на всё имеющий собственное мнение. Он отвлёкся от назойливых мыслей на рассматривание особняка, построенного, судя по светлой штукатурке и двум колоннам, отделяющим главный вход, в начале века. Однако кроме всего этого изящества Тэхён заметил пристройку в индо-сарацинском стиле с терракотового цвета башенками и резными арками, что неудивительно, ведь отец Сокджина был так называемым набобом и вёл дела в Индии. От разглядывания внешнего оформления особняка отвлёк поток тёплого воздуха. Когда Тэхён зашёл в дом, то поспешил плотнее сжать зубы, чтобы челюсть не отвисла от изумления. Бордовые стены огромной прихожей были увешаны полотнами с изображениями пальм, слонов и танцующих женщин, под потолком висела крупная позолоченная люстра, имитирующая павлиньи перья с инкрустированными в неё красными, синими и изумрудными камнями, что отбрасывали мозаику цветных бликов на стены. Даже широкая лестница была устлана ковром с восточным орнаментом. Что уже говорить об остальных комнатах, если даже в прихожей всё было настолько роскошно… — Мать уехала к отцу на год, — на ходу рассказывал Сокджин, поправляя слегка накренившуюся картину на стене у входа. — Мне пришлось переехать сюда, чтобы дом не пустовал. Надеюсь, вас не смущают все эти трофеи, в спальнях их тоже навалом… — Не переживай, — успокоил чуть возбуждённого омегу Намджун и приобнял за талию, легко улыбаясь. — Мы ведь уже бывали здесь прежде. Все, кроме Тэхёна. Юноша, услышав своё имя, вздрогнул и резко посмотрел на уставившихся в его сторону друзей. Он слишком сильно глазел… Вероятно, Намджун это заметил, но не имел цели пристыдить омегу. — Всё в порядке, дом действительно очень красивый, — юноша натянул улыбку и посмотрел на Хосока, который кивнул ему, подбадривая. Тэхён рядом с ним получал какое-то чувство безопасности и поддержки, поэтому смущение немного спало. Группа друзей начала подниматься по лестнице, Сокджин рассказывал о привезённых отцом вещах, которые появились недавно. Тэхён слушал с интересом. В голове начали всплывать яркие картинки индийских пейзажей, он почувствовал запах благовоний и свежих фруктов… Этот запах источал Сокджин, весьма увлечённый своим рассказом. Наконец они поднялись на второй этаж, где по обе стороны от лестницы протягивались коридоры. Всё тот же восточный ковёр под ногами, на который было страшновато ступать грязной обувью. — По правую руку два спальни, а по левую — одна. Две ванные комнаты, — Сокджин прикусил губу и стал думать, кого бы поселить, но Юнги, всё это время тащивший спящего Чимина, его опередил. — Могу я уложить Чимина в одну из них? — тащить омегу на третий этаж Мин не хотел. Тем более, юноше явно следовало поскорее отправиться в постель, а не участвовать в экскурсии по дому. — Я займу соседнюю. Хосок проигнорировал взгляд Юнги, но проследил за тем, как альфа повёл Чимина в правое крыло. Он ярко улыбнулся своим друзьям, поблагодарив за вечер, и помахал им рукой, прежде, чем скрыться в левом крыле. Как только его фигура скрылась за дверью спальни, альфа спрятал лицо в ладонях и глубоко вздохнул. Комната ему досталась большая. Широкая кровать с цветастым балдахином, огромное зеркало напротив, комод с резными ручками и, конечно же, золотая статуя Будды на комоде. — Привет, друг, — позвал Хосок, разглядывая умиротворённую улыбку божества. Он решил, что немедленно ляжет спать, а уже завтра… Что завтра? Каждый день Чон надеялся на то, что вот следующий точно принесёт ему радость. Он всё ждал и ждал, по вечерам давая себе обещание больше и чаще улыбаться. — Всё хорошо. Всё будет хорошо. Альфа отвлёкся от истерического рассматривания своего отражения в зеркале, когда в дверь постучали. Он совсем забыл, что в его комнату должны были доставить вещи, надеялся увидеть на пороге Юнги, но его, и без того хмурое лицо, сделалось совсем напряженным. Омега за дверью, державший чемодан, едва сдержал писк, учуяв злость альфы. Однако Хосок лишь сухо поблагодарил и снова заперся в комнате. Слуга тяжело вздохнул, огорчившись, что такой красивый альфа и бровью не повел при виде его, и вернулся к чемоданам, которые ещё предстояло разнести по комнатам. Тщедушный юноша взял оставшиеся четыре саквояжа и понёс на третий этаж с четырьмя спальнями, одна из которых пустовала, ведь господин Ким спал со своим альфой. Эх, когда же у него, несчастного омеги, появится богатый привлекательный супруг? Краем уха он услышал диалог двух других гостей в соседнем крыле. — Какая удача, что мы соседи! — воскликнул Чонгук, опершись рукой о косяк двери спальни Тэхнёна, который открыл в ожидании увидеть на пороге кого-то со своим чемоданом. — Вы что-то хотели? — Тэхён выглянул через плечо альфы и увидел омегу с чемоданами, который направился в другое крыло, к спальне Сокджина и Намджуна. — Собираюсь совершить налёт на сокджинову кухню. Не составите мне компанию? — с улыбкой спросил Чонгук и проследил за взглядом омеги в сторону милого невысокого слуги… Хорошенький. Альфа облизнулся. Он будто сразу забыл о присутствии Тэхёна. — Я не голоден, — Тэхён, понаблюдав ещё пару секунд за тем, как альфий взгляд загорается всё ярче, а запах становится резче, пропитывая собой даже тэхёнову одежду, коротко вздохнул и закрыл двери, скрываясь в своей большой спальне с кроватью, чье изголовье было покрыто молочной эмалью из слоновой кости и перламутра. В его комнате, похоже, было меньше всего индийских сувениров. Относительно, разумеется… Пара слоновьих бивней над кроватью, белый комод с голубым традиционным орнаментом и коричневые шёлковые обои на стенах, расшитые слонами и жирафами. Белые детали контрастировали с гаммой коричневого, и в этих цветах Тэхён смотрелся невероятно гармонично. Юноша рассматривал комнату и надеялся на то, что Чонгук не решит позабавиться с омегой в своей спальне, иначе эта ночь грозилась стать бесконечно длинной. Особенно, когда всё вокруг пропитается чужими запахами страсти и Тэхён должен будет выбирать между теплом и мучительным удушьем или холодом. Омега уже разложил свои вещи в комод, положил книги на столе в ровную стопку так, что от самого крупного тома они сходились до карманной книжицы в ровную пирамидку, перо и чернила заняли место на противоположном краю, а посередине Тэхён расположил уже начатую рукопись того самого рассказа. Юноша оценивающе оглядел своё рабочее место, переоделся в белую ночную рубашку чуть ниже колена и причесал спутавшиеся волосы. Он лёг на ещё заправленную кровать, посмотрел на электрическую люстру, что питала лампочки постоянным током Томаса Эдисона, и тревожно прислушивался к шагам за дверью. Долгое время ничего не происходило, а потом одна пара ног торопливо направилась к лестнице. Двумя минутами ранее Чонгук вернулся в свою спальню и стал дожидаться визита миловидного омеги с тяжелым чемоданом. Когда раздался стук, альфа, снявший пиджак и расстегнувший две верхние пуговицы рубашки тут же открыл. Мальчишка, завидев его, ожидаемо потерял способность говорить. Губы Чонгука растянулись в улыбке, он поправил волосы и безмолвно взял свой саквояж из рук остолбеневшего омеги, едва касаясь его ладони своими пальцами. — Не тяжело было тащить столько вещей? — заботливо поинтересовался Чонгук и внимательнее рассмотрел смуглое лицо омеги. Милый, но всего пару минут назад он смотрел на человека гораздо более прекрасного. У этого не было пушистых ресниц, не было в глазах той обжигающей осторожности и одновременного интереса, не было у него кудрявых каштановых волос, скрывающих лоб. Тело его было худым и совсем ещё юным. Этому цветку лишь предстояло расцвести и Чонгук, рассмотрев его поближе, почему-то потерял аппетит. Ни ужинать, ни тем более соблазнять омегу, ему больше не хотелось. — Всё в порядке, — со смущённой улыбкой помотал головой омега и опустил голову. Вновь в его юном сердечке зародилась надежда, однако Чонгук, коротко хмыкнув, пожелал ему доброй ночи и закрыл дверь спальни. Очаровательно… Давно уже ему не отбивало нюх на легкодоступных омег. А всё из-за того, что когда Чонгук спровоцировал Тэхёна, взглянув на другого, то не увидел в его глазах ничего, кроме искреннего безразличия. Молодому альфе было трудно понять, что кто-то может смотреть на него вот настолько холодно. Выросший во всеобщем обожании и живущий в с каждым днём растущем восхищении, Чонгук мог лишь растерянно пробовать на вкус новое ощущение. Не впечатлил? Вот прям ни капли? Юноша бросил чемодан у кровати и разделся по пояс. В его спальне была ещё одна дверь, что вела в смежную со спальней Тэхёна ванную комнату. Ухмыльнувшись мысли, что омега вряд ли запер дверь со своей стороны, Чонгук сбросил остатки одежды и направился приводить себя в порядок перед сном. Его грела мысль об отдыхе, о днях вдалеке от концертов и толп поклонников… Такие деньки Чонгуку были нужны, даже учитывая его непомерную любовь к славе и вниманию. По крайней мере теперь, с появлением в их компании Ким Тэхёна, он мог смело сказать, что ближайшая неделя пройдёт более, чем увлекательно.