Мята - значит любит

Всё началось три года назад, зимой, в Лондоне. Дождливая погода, целый день изнурительных репетиций, уставшие танцоры и их хореограф, который изо всех сил сохранял самообладание и безжалостно приказывал повторять сново и снова. Когда Чон Хосок тренировал танцоров, неважно, будь то омеги или альфы, все они беспрекословно подчинялись его неоспоримому доминированию. Все всегда знали: если господин Чон сказал — надо выполнять. Если зол — надо бежать. Однако все всегда поражались тому, какой широкой была улыбка сильного альфы, каким добродушным человеком он был на самом деле, вгоняя в ступор тех, кто знали его недостаточно хорошо. Мин Юнги тогда ещё не знал. Не знал, что и альфа может однажды почувствовать себя слабым рядом с кем-то, но всё же однажды ощутил это. До сих пор он помнил ту дрожь в коленях и непроизвольное желание опускать глаза. Невероятно унизительное чувство перед человеком, который улыбается тебе самой безобидной улыбкой, не подозревая о собственном влиянии на окружающих. На то время их было четверо. Чимин в те времена ещё только пробовал на вкус выступления на большой сцене, а Чонгук учился в Париже. Так вот в четвёрке, состоящей из трёх альф и одного омеги, Чон Хосок всегда выделялся. И это было не просто отличие в запахе, а то, какую ответную реакцию он получал. Хосок не чувствовал омег. От слова совсем. Узнал он это, когда в юности его первый возлюбленный закатил истерику из-за того, что Хосок не отреагировал на его течку. И что сказать, танцор тогда не просто удивился. Он испытал дикий ужас, от осознания, что его существование при любом неосторожном действии может стать предметом ненависти и ущемлений. Альфа, любящий альф. И, наверное, не стоит объяснять, что делали с альфами и омегами, предпочитающими свой пол противоположному. В девятнадцатом-то веке… Долгое время Хосоку удавалось скрывать своё непростительное отличие. До тех пор, пока в его жизни, три года назад, не появился Юнги. Невысокий альфа с копной густых светло-каштановых волос, с кукольной формой губ и пронзительными глазами, что глядели с вечным прищуром (привычка художника, который вечно щурится, глядя на натуру, дабы поделить композицию на свет и тень). Намджун привёл его на их посиделки с карточными играми. На деньги они не играли, ведь они были у одного Сокджина. Хосок как сейчас помнил тот потёртый чёрный костюм Юнги, который во многих местах посерел от изношенности, однако на нём самом, когда он был всего лишь танцором в театре балета, одежда была не лучше. Теперь же они могли позволить себе менять наряды хоть каждый день. Юнги как-то сказал Хосоку, что деньги ему не нужны, что они не имеют значения, если сердце наполнено вдохновением и любовью к своему делу. Не согласиться было трудно. Хосок спросил, не важнее ли любить живого человека. Любовь проходит, было ему ответом, вдохновение же вечно. То был вечер, когда только они двое остались сидеть в гостиной Сокджина перед камином. Чон всё смотрел на человека, в которого был влюблён, на то время, уже год, добивался от него хотя бы взгляда, но в ответ получал лишь редкие кивки. Юнги не смотрел в глаза. Вёл себя так же обособленно, как и с остальными. Между ними было очень многое и одновременно ничего. Полная пустота, разбавленная нитями света, за которые Хосок так отчаянно цеплялся, чтобы не утонуть в собственных чувствах. В неправильных и греховных. Хосок не был готов вспоминать всё и сразу за завтраком в первый день отдыха. Всю ночь его мучали воспоминания о прежней жизни, тех временах, когда прикасаться к Юнги было ещё позволено. Теперь же альфа, абсолютно не выспавшийся и уставший гадать, зачем вообще проснулся, завтракал в одиночестве. Со стены напротив на него неотрывно глядели два изумрудных глаза тигриной шкуры с целой головой. Разумеется, Хосок находил красоту во многих экзотических вещах в этом доме, однако тигриная шкура, да ещё и в обеденном зале? Чон цокнул языком и повернулся на стуле боком, уныло отправляя в рот ложку овсянки с черничным вареньем. Лежавшая на столе свежая газета Таймс была в самый раз для того, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Вставал альфа раньше всех: отправлялся на утреннюю разминку на свежем воздухе, неважно, холодно было или жарко, он неизменно каждое утро приводил своё атлетичное тело в тонус. Иногда к нему присоединялся Чимин, но этим утром его не стоило ждать. До обеда несчастный омега, попавший в лапы неблагочестивого альфы, проспит без задних ног. Чонгук дрых до полудня почти всегда, недоженатая парочка Кимов, вероятно, вчера провела жаркую ночь, отчего и их не стоило ждать к завтраку в девять утра. Про Тэхёна Хосок ничего сказать не мог, однако приятным удивлением для него послужило то, что кудрявый юноша присоединился ещё до того, как Чон успел покончить со своей овсянкой. — Доброе утро, малыш, — ласково поздоровался альфа, улыбаясь стеснительному Тэхёну, который нервно натягивал рукава свитера и сел через стул от Хосока. Запах овсянки, кофе и свежей выпечки заставили желудок неприятно скрутиться. Омега не ел уже больше суток. — Утром пришла почта. Я не стал рассматривать письма, но, может, и тебе что-то пришло. — Доброе утро, — Тэхён улыбнулся старшему и протянул руки к высокому серебряному чайнику, из чьего носика вырывались заманчивые струйки кофейного пара. Фарфоровая чашка с золотой эмалью заполнилась черной жидкостью и Тэхён от одного взгляда на кофе почувствовал, что наконец проснулся. — Думаю, там ничего нет для меня. — Больше никто не встал? — поинтересовался Хосок и заметил, что и Тэхён с недовольством уставился на тигриную шкуру. Омега поднял крышку одного из подносов и с искренним интересом стал рассматривать омлет. Понятно, что он ещё стеснялся, но не осмеливаться положить себе еду казалось Хосоку чуть тревожным. Хотелось уже, чтобы Тэхён наконец раскрепостился и впустил их шестерых в своё сердце. Они всегда так делали — были рядом, заменяли друг другу семьи, а у Кима с этим делом было как раз не очень. — Кажется, нет, но когда я спускался, то заметил, что дверь спальни Чимина была открыта, — Хосок кивнул и допил свой кофе одним крупным глотком, выдавая напряжение. — Наверное, он вышел из дома… — Юнги с ним не было? — Тэхён пожал плечами и наконец решился приступить к завтраку. Мысленно он надеялся, что сразу после трапезы сможет принять ванну, а позже приступить к писательству. Он проспал целую ночь, что было непростительно! За эти часы можно было написать больше десятка страниц, а Тэхён завалился спать без особых угрызений совести. — Я не видел никого из них. Только открытую дверь, — повторил омега и с тревогой в глазах посмотрел на Хосока. Было трудно не уловить тяжести его запаха. Ревность, злость, недоверие, тоска… Тэхён едва не заплакал, когда эти чувства проникли в него. Как Хосок держал в себе столько боли? И Тэхён совершенно не мог определить, кем именно она была причинена такому замечательному отзывчивому человеку как Хосок. — Уверен, они скоро придут завтракать. — Конечно. Не решили же они покинуть нас навсегда, — Хосок широко улыбнулся и Тэхён послал ему лёгкую улыбку в ответ. — Так вот, как улыбается наш снежный принц, — раздалось из дверного проёма. Это Чонгук подкрался, улыбаясь во все зубы, так и пышущий кедром, от которого у Тэхёна закружилась голова. Он вновь сделался хмурым и отвернулся к своему завтраку. — Доброе утро, друзья. — Доброе, — почти одновременно ответили Хосок и Тэхён, но Чон был единственным, кто развил диалог с Чонгуком. — Чего в такую рань? — Разве можно тратить драгоценные часы отдыха на сон? — Чонгук сел прямо возле Тэхёна и бесцеремонно наложил себе целую гору разнообразной еды, громко звеня посудой и скрипнув стулом, чтобы придвинуться ближе. Ходячая буря. — Сон — и есть отдых, — Тэхён раньше не замечал за собой такой черты, как говорить прежде, чем подумать, и отругал себя за несдержанность. Чонгук бы и под прицелом револьвера не оставил бы его реплику без ответа. Однако для него так всё и было: сон -отдых, а остальное время — работа. — Тогда почему я вижу вас здесь? — хмыкнул Чонгук и посмотрел на омегу в тот момент, когда усердно жевал фаршированный гриб. Тэхён никак не это не ответил и стал жевать медленно, едва сжимая челюсти. Ему не нравилось, когда кто-то сидит близко, особенно если ест. — Мы непременно исправим ваше скромное представление об отдыхе! Сегодня мы могли бы сыграть в теннис. Хосок, как тебе план? — Ночью шёл дождь. Я уверен, что корт промок и играть будет скользко, — Хосок встал с места и невзначай погладил Тэхёна по плечу, как бы говоря, что общество гипперактивного Чонгука нужно просто пережить. Прошлым вечером он был совсем другим… Кокетливым, страстным, загадочным и угрожающим, отчего Тэхёну долго было не по себе. Однако сейчас омега совсем запутался, когда увидел перед собой по сути ребёнка. Ни того чёрного костюма тройки, ни жарких волн альфьего аромата, ни даже той странной улыбки, будто мысленно Чонгук снимал с Тэхёна одежду слой за слоем. Просто себе… Мальчишка. Да, по-прежнему навязчивый, но больше ничего общего со вчерашним пианистом Тэхён не видел. С литературной точки зрения такой персонаж был бы неправильным. Отсутствие четкого образа часто путает читателей, им хочется видеть либо черное, либо белое, однако перед Тэхёном был тот третий тип, который совмещал в себе две противоположности. Разумеется, про остальных своих друзей он мог бы посудить так же. Ведь в реальной жизни не бывает чёрного и белого. При прохождении белого света сквозь призму, всегда выявлялись другие цвета, а чёрный же наоборот — прятал все краски в себе, оставляя нам лишь факт того, что это все цвета вместе. Хосок недолго походил по трапезной, о чём-то болтая с Чонгуком, который снова забыл о существовании Тэхёна и, в конце концов, когда на часах едва дотягивало до десяти, сообщил, что прогуляется по окрестностям и вернётся к одиннадцати. — Ну так что, — Чонгук лениво забросил в рот виноградину с фруктовой тарелки и повернулся всем телом к Тэхёну, который сидел на самом краешке стула с ровной осанкой и прижатыми к телу локтями. Н анемоне была белая блузка с узкой бахромчатой кромкой на воротнике и рукавах, сверкающая в ухе золотая серьга, что своим блеском угодила Чонгуку в самое сердце. Ангел, облачённый в облака и солнце. — Боже, ну и как можно быть таким красивым… — Что? — буркнул Тэхён, отвлекаясь наконец от своих мыслей. Он правда ничего не услышал. Лишь ощутил едва уловимый проблеск запаха мяты. — Я спросил, играете ли вы в теннис, — спас ситуацию Чонгук, вздыхая от облегчения и одновременной досады. Тэхён заметил, что на «вы» пианист обращался только к нему. Неясно, было ли это частью его игры, издевательством или элементарным уважением, но Тэхён не спешил позволять ему большее. Не хотелось писателю, чтобы и без того нахальный мальчишка переступал границы. — Я пишу книги, — коротко ответил Тэхён и проследил за тем, как Чонгук потянулся рукой к небольшой кучке почты. Единственную газету Хосок оставил на каминной полке, а вот писем — хоть отбавляй. Писатель невольно покосился на Чона, который бесцеремонно читал имена отправителей и получателей на конвертах. — Как интересно, — хмыкнул он, сверкая зубами в странной улыбке. Столовый нож разрезал бумагу, Тэхён вздрогнул от этого звука, не понимая, откуда вдруг взялась эта резкость в движениях Чонгука. А конверты рвались один за другим и вот в руках альфы уже были развёрнутые письма на пропитанных альфьими запахами листах пергамента. Сперва Тэхён подумал, что все пять конвертов адресованы Чонгуку. Однако запахи… К таким приёмам было принять прибегать лишь когда пишешь любовное письмо омеге. Какой альфа оставлял бы свой аромат на бумаге для другого альфы? — Мой милый нежный омега! Тэхён, моя любовь к вам неугасима. — Эй! — как только в письме промелькнуло имя писателя, он тут же вскочил с места и попытался вырвать письма из рук хохочущего Чонгука, но тот с серьёзным видом отошёл к окну, чтобы лучше видеть. Лицо его было преисполнено театральной выразительности, будто он сам был автором тех строк, что видел на пергаменте, однако трудно было не заметить, как ему на самом деле смешно. — Немедленно прекратите! — С той поры, как я узнал Вас близко, я потерял покой. Меня не покидает Ваш очаровательный образ, который витает надо мной с нежной улыбкой. Хочу знать, как вы здоровы. Жду не дождусь нашей встречи по вашему возвращении в Лондон… — Чонгук перехватил запястье Тэхёна не отрывая глаз от писем и прожигая их яркой улыбкой. Так вот он какой, загадочный господин Ким. Куча ухажёров и все готовы мир к его ногам положить. А сам всё сидит за своими книжками и строит из себя неприступную крепость. Наверное, Чонгук уже привык к поведению Чимина, который выжимал максимум пользы и удовольствия от общения с альфами. Но Тэхён снова стал исключением. Он всё шипел и пытался второй рукой достать поднятые Чонгуком вверх письма, вставал на носочки и пыхтел, как ребёнок, пытающийся достать яблоко с верхней ветки. Кстати о яблоках… Чонгук полной грудью мог вдыхать его омежий аромат. Цветы жасмина, роса, та самая интригующая кислинка. — Что вы себе позволяете? — Ким чуть не плакал от злости и раздражения, вызванных этим нахальным альфой, который даже не смотрел на него, плотно сжимая запястье и глядя вверх на вторую руку, что поднимала письма повыше от Тэхёна. — Что за слащавые кретины? И тут таких писем целых пять! Как они так быстро узнали о вашей поездке? Дорогой омега… Моё ясное солнце… О, Тэхён, осчастливьте ответной любовью вашего верного обожателя… — Довольно! — рявкнул на Чонгука Тэхён и наконец выхватил письма, беспощадно сминая все адресованные ему признания в любви, чтобы отправить бумажный ком гореть в камине. Было мерзко оттого, что на пальцы попали запахи ухлёстывающих за ним альф. Мерзко из-за смеха Чонгука, который вёл себя как неотёсанный хам и дикарь. — Нахал. Чонгук не думал, что его безобидная выходка сможет так разозлить Тэхёна. Настолько он был зол, что его брови сошлись на переносице, челюсть заострилась от напряжения, а глаза метали искры. — Я всего лишь хотел пошутить, — Чонгук выпрямился и подошёл почти вплотную к омеге, который глядел на него глазами полными желания убивать. Не осталось больше той ледяной стены, за которой Тэхён прятался от провокаций Чона. — Не знал, что у вас столько обожателей. — Не вашего ума дело, — снова рычащий голос разозлённого зверька. — Скукотень с вами, мой нежный милый омега, — Тэхён занёс руку для того, чтобы ударить Чонгука по лицу за хамство, однако его тонкое запястье было стремительно перехвачено. В воздухе больше не было ни намёка на кедровый запах. Теперь он потяжелел, стал гуще, как грозовые тучи над маковым полем. Голова у Тэхёна закружилась, но он совладал со страхом, так и глядя в глаза своему обидчику, который уже успел прижать его спиной к буфету. Хрусталь испуганно звякнул. — Пустите, — шикнул на Чонгука писатель. Ему хотелось верить, что повторять дважды не придётся, что альфа отпустит его сам. Пытаться вырваться казалось Тэхёну унизительным, ведь он был далеко не милым и не нежным. Пусть и омега, но зато мужчина с чувством собственного достоинства. Он не был слабым… В это хотелось верить. — А если нет? — Бросьте игры, мне это неинтересно. Чонгук поднёс запястье, особенно чувствительное у омег, к губам и оставил на нём примирительный поцелуй, прежде, чем отпустить. Тэхён смотрел на него по-прежнему зло, но в момент, когда губы коснулись кожи, губы его рефлекторно поджались, а ресницы дрогнули. — Так и быть. На шум не могли не сбежаться другие постояльцы дома. Парочка Ким, опрятно одетые, но явно заспанные, заглянули в трапезную, к счастью, уже после того, как Тэхён высвободил руку. Однако Чонгук до сих пор стоял слишком близко, чтобы это не вызвало подозрений. — Доброе утро, — буркнул писатель первым, чтобы не учавствовать ни в каких диалогах и стремительно выбежал из помещения. Ему срочно нужно было найти место, где не было бы ни одного напоминания о Чонгуке. Ещё более омерзительном альфе, чем все те извращенцы, что вечно доставали Тэхёна. Больше он не считал Чона просто ребёнком. Точнее сказать, это убеждение в нём укрепилось на длинной цепи из полного отсутствия воспитания и уважения. Как минимум Тэхён был старше на целых три года! — Что ты опять ему наговорил? — с тяжёлым вздохом спросил Джин, пока Намджун прописывал младшему шуточный подзатыльник. У этих двоих один мозг на двоих, только методы разные. — Вчера, когда мы стояли у кэбов, на нём тоже лица не было. — Не моя вина, что он такой дремучий и неромантичный, — Чонгук пожал плечами и посмотрел на догорающие в камине письма. Вот уж точно, никакой романтики… — Чонгук, мы договаривались. — А в чём дело? Вам двоим можно, а нам нет? — Чонгук предъявил Кимам за то, что они в отношениях друг с другом и не позволяли младшему цеплять сначала Чимина, а теперь Тэхёна. Как маленький ребёнок, ругающийся с родителями из-за того, что ему пока было не время понимать. А он и не понимал. Ни ответственности, ни значимости отношений, списывая всё на собственные хотелки и инстинкты. — Мы встречались ещё до того, как познакомились с Хосоком и Юнги, — возразил ему Сокджин и сел за стол рядом со своим недоженихом. Господь всевышний, да когда же они уже заведут своих детей и оставят Чонгука в покое? — А зная тебя и твоё умение разбивать сердца, я лишь хочу уберечь тебя от проблем в будущем. Если бы они не были в девятнадцатом веке, то Чонгук пошутил бы про ноугомо кодекс и показал бы старшим средний палец, однако в ответ лишь устало фыркнул, но всё равно уселся к друзьям. Одному ему было скучно: Тэхён убежал в неизвестном направлении и, судя по его настроению, до обеда они его не увидят, Хосок гулял где-то по гольфполям, а Юнги и Чимин… — Кстати, не видели Юнги с Чимином? — явный намёк на то, что Сокджин должен смотреть не на него, а на этих двоих. — Может, нарушают ваш дурацкий запрет где-то в клумбе твоей матери? — Следи за языком, — Намджун сверкнул в него строгим взглядом и заботливо налил Джину кофе прежде чем тот не начал разглагольствовать, что это не запрет, а коллективно принятое решение во благо каждого. — Таким манерам учат в Париже? — Мне есть кому рассказывать о моих манерах, спасибо, — снова съязвил Чонгук. Неисправимый остряк. Манерам-то его учили, однако кому они были интересны? Если так подумать, то Чонгуку было совершенно плевать на формальности и мнение других людей. Он считал, что им стоило судить не о нём, а о его музыке. Если же его почитатели будут недовольны им, то грош цена их восторженным рукоплесканиям на концертах. Чонгук выудил взглядом стоящее в другом конце трапезной фортепиано и сел за него, с целью сбросить раздражение за музыкой. — Как поживают родители? — спросил Намджун, переглядываясь с Соколином, который одними глазами произнёс: «Взрослеет». Трудно было не согласиться. Двадцать лет — такой возраст, когда ум уже вроде бы пришёл в голову, да всё никак не знает, как себя применить. — Здоровы. Купили дом в Луаре, — Чонгук отбросил волосы с лица и прикрыл глаза, касаясь клавиш. Играл что-то своё, смесь из собственных композиций, выуживая новые звучания, которые позже обязательно повторит и запишет. С таким талантом ему было позволено игнорировать общественные порядки и правила поведения. — Звали к себе, но я не ответил на письмо. — Отчего так? — Джин слушал музыку, но не забывал вслушиваться и в слова младшего, чтобы понять его переживания. — С матерью видеться не хочу, — больная тема, тяжелое детство. Правда, не сказать, что у кого-то кроме Джина оно было лёгким и преисполненным веселья. Потому-то он не понимал, что такого могло случиться в детстве у альфы из богатой семьи. — А с мамой? — всё верно, родителями Чонгука были альфа и омега женщины. Мать альфа была властной и жёсткой женщиной, всё детство сына укрепляла свою авторитарную власть в их семье. Манипулятора, умело давящая на больные точки, закатывающая скандалы и держащая жену и Чонгука под полным контролем. Чонгук никогда не имел права выбора. До тех пор, пока не выпучился из парижской академии и не пустился в вольное плаванье, под уговоры остаться во Франции. С тех пор их общение свелось к минимуму, ведь кому хочется выслушивать вечное: «Я тебя вырастила, и где твоя благодарность?», «Посмотри на себя, тебе нужно больше стараться», «Если бы не я, у тебя ничего бы не вышло», «Я в тебя всю жизнь вложила!» А Чонгук и не просил. Он не собирался выплачивать долги, которых не брал. Проигнорировав вопрос Сокджина о маме Чон захлопнул крышку фортепиано. Теперь и у него настроение было на самом дне, пополнив список рядом с Тэхёном, а теперь ещё и Хосоком, который шёл по гравийной дорожке в восточную часть поместья. Как раз туда, где прошлой ночью Тэхён увидел индийские башенки. Если обойти дом, то можно было попасть в огромную оранжерею со стеклянным куполом, сквозь который к свету тянулись всевозможные экзотические растения. Пальмы, фиговые и апельсиновые деревья, лианы и рододендроны. В английском климате они бы погибли, да и в стеклянной клетке чувствовали себя явно не так хорошо, как если бы выросли на родине. Они не там, где должны быть и Хосок, кажется, их понимал. Никакой уход не сравнится с бескрайними небесными просторами, горячим влажным ветром, свободно разводящими пыльцу тропическими бабочками и прыгающими по веткам аграми и лангурами. А в оранжерее всё искусственное, до раздражения идеальное. Ни тебе болот, ни комаров, ни царапин на стволах или даже опавшей листвы. Идеальная картинка для тех, кто никогда не был в тропиках. Хосок и не был, но точно знал, что в природе так не бывает. В эту оранжерею он заглядывал каждый раз, когда гостил у Сокджина. Три года назад он посадил здесь семена огненного дерева. Точнее сказать, они сделали это вместе с Юнги… Измазались в земле, насмеялись, порадовались проделанной работе. — Вот увидишь, через год этот делоникс вспыхнет пламенем, — гордо пообещал Хосок в тот день и посмотрел на Юнги со всей нежностью. Уже тогда утонул в его взгляде, уже тогда грезил о его губах, умелых руках художника и хриплом голосе, который произносил бы его имя так, как это делают любимые. — Оно мне напоминает тебя… — Тоже из семейства бобовых? — отшутился тогда Юнги, не глядя на альфу рядом с собой. Он ведь и тогда ни разу на Хосока не взглянул… — Такое же страстное и сильное. Сейчас, три года спустя, он стоял напротив метрового деревца, которое так и не зацвело ни разу. Его душили растущие рядом пальмы, не делились с ним светом. В природе так бывает… Сильные выживают, а слабые либо тянутся к свету, либо погибают в тени. Хосок давненько не проведывал деревце и даже извинился, погладив нежный листочек размером с ладонь. У Юнги руки были такими же мягкими. Пока Хосок думал, что наконец может насладиться влажным теплом оранжереи в одиночестве, до него донёсся смех. Точнее сказать, это были двое хорошо знакомых Чону людей. И смех у них был задорный, счастливый… Чимин чем-то сумел развеселить Юнги, отчего Хосок испытал угол сносящей голову ревности. Только он мог заставлять Юнги так заливисто смеяться, однако тот уже давно перестал реагировать на его шутки. Зачем? Теперь же рядом был Чимин, милый беспроблемный омега. Идеальная пара для кого-то вроде Юнги. — Не дёргайся, — недостаточно строгим из-за улыбки голосом приказал Юнги и Хосок пошёл на голос, боясь увидеть то, чего не хотел бы. — Нет, было не так! Я же просил — волосы напополам, зачем было их трогать? Чимин снова засмеялся, извиняясь, а Хосок уже мог видеть, как Юнги подходит к нему, сидящему на кованом табурете босиком в белой струящейся рубашке. Альфа поправлял его светлые волосы, сосредоточенно хмурясь. — О, Хосок! Доброе утро, — помахал рукой омега и улыбнулся во все зубы своей ангельской улыбкой. Той самой, что сносила крышу всем, кто на неё взглянет, кроме Хосока. — Юнги тут мой портрет пишет, посмотри как выходит! — Нет, я ещё не закончил, смотреть нельзя, — буркнул художник и вернулся на рабочее место, игнорируя появление Хосока, который лучше бы уже увидел их соитие, чем это… Юнги пишет портрет Чимина. Вот значит как. А обещал нарисовать Хосока. — Мне тоже не показывает, — пожаловался омега. У него было прекрасное настроение. Сегодня он был на первом месте по количеству улыбок, тогда как Хосок поднимался всё выше к званию самого разочарованного и грустного человека в радиусе мили. — Юнги профессионал, он хорошо знает, что делает, — с очевидным вызовом ответил Хосок и улыбнулся альфе. Он перевёл взгляд на сидящего Чимина, обрамлённого тонкой кромкой золотистого солнечного света. За его спиной цвела белая магнолия с розовыми, сочащимися нектаром, как блестящие губы Чимина, сердцевинами и нежными светло-зелёными листьями, а сам натурщик в белой рубашке по середину бедра выглядел как лесная нимфа. Юнги умел составлять композицию, умел работать с цветом. И то, что видел Хосок выглядело бы на холсте шедеврально. А у Мин Юнги иначе и не будет. — Ладно, я лишь хотел спросить, как долго вы собираетесь здесь пробыть. — А есть какие-то предложения? — Юнги снова прищурился, но уже в сторону Чимина, после чего делая несколько изящных мазков по холсту. — Нет, но если вдруг захотите пообщаться с друзьями, то мы в доме. Сегодня будет дождь. И Хосок ушёл. Злой на себя за то, что так ревнует, хотя не имеет на Юнги совершенно никаких прав. А всё потому, что имел глупость когда-то признаться в чувствах и понадеялся, что это вот так просто всё изменит. Даже зная об отношении к себе Хосока, Юнги писал портрет Чимина и делал Хосоку больно каждый раз, когда вот так холодно с ним обходился. Они оба хороши… Один думал, что проблема в появлении между ними кого-то третьего, а второй просто не знал, насколько нормально то, что он чувствовал в ответ, а потому считал, что если игнорировать проблему, то её как бы и нет. Прекрасный первый день отдыха. Тучи сгустились над домом не только из-за плохой погоды, а и из-за четверых угрюмых мужчин за обеденным столом. Ни единого слова они не сказали за мучительных десять минут трапезы. Чонгук скрипел вилкой по тарелке, за что получил замечание от Сокджина, Тэхён был недоволен, что его выдернули на обед в самый разгар творения… Удивительно, но утренняя ссора с Чонгуком открыла в нём что-то новое. Злость сочилась из кончика пера на несчастный пергамент, рождая собой новые строки. Тэхён изменил одного из персонажей, сам того не понимая в порыве злости наделяя его чонгуковыми повадками. Однако казалось, что так и должно быть. Писатель наслаждался тишиной, в отличии от всех остальных, кто привыкли безустанно болтать за столом, и переводил взгляд с Юнги на Хосока. Альфы сидели рядом, но было видно, что Хосок отодвинул свой стул в сторону, ближе к Намджуну. От обоих веяло злостью и растерянностью, будто они оба заблудились ночью в заснеженном лесу и дрожали от воя волков, пытаясь найти хоть кого-то живого рядом. Тэхён видел, как порой Юнги кусает губы и бросает в сторону Хосока настороженные взгляды, пока тот играет в полное отсутствие интереса к окружающим. Обычно Хосок был двигателем беседы, его смех был громче, чем у всех остальных, он был тактильным, любил объятия и проявление заботы к другим… Однако сейчас он никак не реагировал на попытки Джина и Намджуна заговорить, лишь кивал и делал вид, что занят уничтожением того, что в тарелке. Тэхён за него переживал. Собственный нюх и сердце писателя подсказывали, что не всё так просто и Чимин, сидящий рядом с ним, слишком часто поглядывал в сторону Юнги и Хосока, точно так же с подозрением щурясь в их сторону. — Чего вам, малышня? — кивнул в из сторону Юнги и прищурился. Тэхён и Чимин резко переглянулись и смех светловолосого омеги чуть разрядил обстановку. Ким же лишь сдержанно улыбнулся. Слева от него сидел Чонгук. Да-да, малышня с одной стороны, а взрослые — напротив, смотрят, чтобы детишки хорошо поели и не баловались. — Лицо твоё увидели, вот и смеются, — хихикнул Чонгук и получил от альфы предупреждающий взгляд. — Чонгук, — к удивлению для всех первым сделал замечание Хосок. Не сдержался. А когда Юнги вопросительно покосился на него, глубоко вздохнул и улыбнулся, потирая живот рукой. — Ах, вкуснотища… Моя экономка так не готовит. Овсянка без масла и пересушенная индейка… — Могу подарить книгу рецептов и научишь свою, — Сокджин облегчённо вздохнул, когда за столом наконец появился тот самый общительный Хосок. Омега списал его угрюмость на голод, а теперь всё было в порядке. Наверное… — Ты из-за её стряпни так исхудал? — Если бы, друг мой, — хмыкнул Хосок и повернулся на раскат грома за окном. Близилась буря, небо заметно потемнело и воздух сдавливал мозг до назойливой тянущей боли. — Последние пару месяцев безвылазно торчал в театре. Меня пригласили в Петербург поработать с местным балетом. Хотят Лебединое озеро лучше, чем в Париже. — Уедешь на Рождество? — расстроенно уточнил Джин, но всё же порадовался за друга, который прославился на весь мир своими нечеловеческими хореографическими навыками. Хосоку только дай волю и он любую косую табуретку превратит в произведение искусства. — Да, — Хосок кивнул и собрал все силы в кулак, чтобы не повернуться лицом к Юнги, который неотрывно глядел на него с тех самых пор, как узнал новость об отъезде. — Надолго? — попытался обратить на себя внимание Юнги неожиданным вопросом. Тэхён всё смотрел на то, как Хосок менялся в лице. В голове писателя метались сотни мыслей и предположений, а когда альфы стали источать запах глубокой тоски, то что-то внутри встряхнулось от осознания. Нет, такого всё же не может быть. Тэхён помотал головой в ответ на собственные мысли и вернулся к еде, мысленно прокручивая в голове всё то, что видел, слышал и чувствовал. Книга. Да, из всего этого могла бы получиться неплохая книга. — На год, — с совершенно серьёзным видом сообщил Хосок, а когда за столом повисла такая тишина, будто кто-то умер, то прыснул со смеху и похлопал Юнги по плечу. — Вы посмотрите как расстроился. Я пошутил, это займёт не больше месяца. Не успеешь соскучиться… — По твоим шуткам, Чон, мы точно скучать не будем, — Намджун судорожно вздохнул, испытывая общую с друзьями необходимость треснуть Хосоку по голове за то, что так вертит их чувствами. — Да что мои шутки, — отмахнулся Хосок, отпуская плечо Юнги с лёгким толчком, будто ему совершенно не хотелось к нему прикасаться. — У вас будет Сокджин. Концентрация юмора в нашей компании. — Заткнись, — Джин недовольно надул губы и все за столом рассмеялись. Даже Юнги улыбнулся, тогда как Тэхён уже с головой ушёл в развитие внезапно родившегося в его голове сюжета. После обеда он обязательно вернётся в свою комнату, выйдет на балкон, где сидел всё утро с пером и пергаментом, посмотрит на затянутое тучами небо. А потом Тэхён будет долго отказываться от конной прогулки до тех пор, пока Чонгук не возьмёт его на слабо. — Я не поведусь на ваши дешёвые провокации, — парировал он, когда альфа сказал, что всё дело в трусости. — У меня два варианта, — Чонгук без приглашения вошёл в его спальню, вдыхая полной грудью запах жасмина. Снова на нём эта устрашающая маска самца-искусителя, однако теперь на ней появились узоры искреннего раздражения. Чонгук долго пытался быть с Тхёном любезным. В его понимании суток должно было хватить, чтобы наладить отношения, но писатель не то что не шёл на контакт, а наоборот щетинился всё больше, испытывая терпение альфы. — Либо вы не умеете ездить верхом, — он всё ближе подходил к Тэхёну, который сидел спиной к нему, пытаясь сосредоточиться на работе. — Либо вы ни во что не ставите старания ваших друзей. Если вам не нравлюсь я… — При чём тут это? — вздохнул Тэхён, закатывая глаза. Тем не менее, внутри него что-то дрожало от медленного задумчивого голоса Чонгука, а позже и от того, как он положил руки ему на плечи, сдавливая пальцы на напряженных мышцах. Омега невольно шикнул и дёрнулся, но сильные руки вернули его на место. — Тише. Так вот, если я вам не нравлюсь, то так и быть. Но не распространяйте свою неприязнь на других, — альфа почти шепчет Тэхёну на ухо, отчего тело омеги невольно вздрагивает. Ему неприятна эта близость. — Наши отношения не должны беспокоить ребят. Это невежливо. — Между нам нет никаких отношений, — Тэхён заставил свой голос звучать холодно, однако всё-таки дрожь в нём проскользнула. Встав с кресла, писатель резко развернулся лицом к Чонгуку. Он не смотрел на него вот так со вчерашнего вечера. А теперь красота альфы ударила об него, как булыжник, жёсткость его взгляда рассыпала по спине дорожку мурашек. И Тэхён гнал от себя мысль, что может так реагировать на альфу, чей запах снова не выдавал собой ни капли веселья. — Я пойду, но только ради друзей. — Мне всё равно, — нахально фыркнул Чонгук и, не прикасаясь больше к Тэхёну, в несколько больших шагов проник в их общую ванную, чтобы выйти со своей стороны. Идиотская планировка комнат… Идиотские конные прогулки и идиотское всё! Тэхён пнул кресло, не сразу вспоминая, что принадлежало оно не ему. Всё равно ему. Вы только посмотрите! Вот уж точно настоящий альфа. Дикий и невоспитанный хам, а Тэхён своей злостью лишь сильнее разыгрывает его. Точнее сказать, пускает искру в пороховую бочку. И Тэхёну кажется, что взорвётся она ещё не раз.