Бесконечный Стикс

Я очнулся в больнице. Белый потолок, писк приборов. Когда меня выпишут? После нового года? Нет времени ждать. Плевать на рану. Сердце не задето и ладно. Не нужен мне покой. Мне нужна только Алиса. Верните мне мои вещи. Принесли телефон и сигареты. Этой гадости больше не хотелось. Я взял смартфон. На крышке моим почерком выведен адрес. Значит, не сон? Значит, она существует? Это уже хорошо. Я пялился в потолок. Кому звонить? Куда бежать? Пару раз мне снилась Виола. О чем-то пыталась напомнить. О чем? Алису мне не забыть, но чего хочет вздорная медсестра? Проводник мертвых. Точно. Гендальф. Я должен найти Гендальфа. И Алису. Алиса важнее. Десятки звонков, кучи записей в блокноте. Некоторые из тех, с кем начинал в ППС, высоко шагнули. Кто-то стал опером, кто-то дослужился до начальника. Но, никто не может помочь. Хмурое питерское небо из окна палаты. Новый две тысячи девятнадцатый год. Алиска, как я хочу встретить новый две тысячи двадцатый с тобой. Мне плевать на твои тайны. Мне нужна только ты. Ну почему никто не знает Алису Двачевскую? Неужели, все-таки глюк? Не верю. Нужно найти Гендальфа. Семен Серый скажет, глюк или нет. Если вспомнит. Воды Стикса не так легко преодолеть. Сослуживцы по полку морской пехоты смогли помочь. Через час я слушал гудки и, вдруг, до боли знакомый голос: – Слушаю! Я едва не подпрыгнул на койке: – Гендальф, ты? Это Сыч. Я в больничке лежу. Надо пару вопросиков обкашлять. – Семка? Сычев?! Ты где пропадал, ментяра? Диктуй адрес, выезжаю. Я собрался с духом: – Не так быстро. Я главное не сказал. Мара привет передавала. Голос друга прозвучал глухо: – На месте расскажешь. Через час мы сидели в курилке. Семен, как всегда, аккуратный, в костюме, сверкал очками: – Значит, говоришь, они там пионерский лагерь построили. И памятник мне воздвигли? – Ага. Только обозвали Гендой. Тезка поправил очки: – Я все вспомнил. Несколько лет в раю. С любимой женщиной. Меня не только мама держала в этом мире. Я в долгу перед тобой. Качаю головой: – В том бою не было долгов. Тебя контузило, мне прострелило колено. – Мне вообще-то тоже колено посекло, если помнишь. Но ты остался со мной. И мы выжили. – Не надейся, я просто не понял, к какому Семену обращается командир. – Спасибо, брат. Ты вернул мне смысл жизни. По поводу Алисы постараюсь разузнать. Странно, что менты тебе не помогли. такую редкую фамилию даже пэпс может пробить. Я пожал плечами: – Почему-то пэпсы со мной перестали общаться после этой просьбы. Тезка ушел, а у меня потянулись тягостные дни до выписки. Полковнику никто не пишет. Полковника никто не ждет. Младшему сержанту запаса тоже перестали писать. Никто не вспоминает старшего сержанта полиции в отставке. Только лечащий врач и симпатичные медсестры. Извините, сестрички, но мое сердце занято рыжей галлюцинацией. В день выписки позвонил Генда. Теперь я называл его только так. – Ну, что, бродяга. Готовь пузырь. У меня для тебя две новости. – Хорошая и плохая? Мое сердце оборвалось.Алиса мертва? Наши пути разошлись? – Приезжай ко мне, все узнаешь, – голос друга напряженный. Едва мне вернули вещи, как я вызвал такси. Через полчаса стоял у двери квартиры в Купчино. Вдох-выдох. Сейчас я узнаю правду, какой бы она ни была. – Сема, ты идиот. Не мог сказать, что у тебя одежда в крови? Я бы тебе свою привез. Проходи. – Ближе к телу, Генда. Семен провел меня на кухню и кивнул на распечатку, лежащую на столе. Я листал страницу за страницей. Вот значит, как? Зэка Двачевская. Осуждена за нанесение тяжких телесных. Поднимаю глаза: – Сема, Сема… Друг сочувственно кивает. В глазах начинает темнеть. Этот мир слишком жесток. Она любила Аркашу. Любила трепетной любовью, как можно любить младшего братика. Как может сильная женщина любить мужчину. Ей было двадцать четыре. Ему двадцать два. У нее никого не было. У него интеллигентные родители и учеба в музыкальном. У нее карате и гитара. У него тромбон и книги. Абсолютно разные люди. Но, сошлись. Гуляли вместе по Петроградской стороне Оба жили в неблагополучном районе на окраине. Это их сгубило. Когда дорогу преградили три отморозка, Аркаша полез за кошельком, Алиса приготовилась к бою. Если бы они дрались вдвоем, возможно, ей не пришлось бы бить в полную силу. Возможно, суд не вспомнил бы про расписку, которую она давала на занятиях. Да. Боевые искусства признаются оружием. Всех, кто занимается, тщательно инструктируют. После драки она обязана была вызвать милицию и скорую. Или в тот год уже полицию? Но не сделала этого. Боялась за Аркашу. Первым порывом было проводить мальчика домой, чтобы его никто не тронул. Ей дали пять лет и шесть месяцев. Прокурор, чей сынок на них напал, просил восемь. Адвокат просил три. На момент, когда ее скрутил перитонит, оставалось мотать восемь месяцев. В душе была выжженная пустыня. На воле ее никто не ждал. Папа погиб, когда ей было одиннадцать. Мама дотянула дочь до совершеннолетия и сгорела за год от рака. Даже квартиру пришлось продать на взятки и адвоката. Взятки не помогли. Против прокурорского сына никакие взятки не помогут. *** Аркаша в первый же день отрекся от тюремщицы. Надавили родители или сам струсил? Какая разница? Слабым людям в ее жизни больше не место. В ее жизни больше никому нет места. Она проснулась в лазарете в слезах. Девочка в черном платьице говорила, что теперь все будет хорошо. Главное дождаться. Но ведь это лишь сон? Как и Семен, как лагерь, полный добра и любви? Семен. Пионер, который ведет себя, как военный. Пацан, сумевший взять ответственность за весь лагерь. Он действительно смог отвоевать девчонок, не дать им сгнить на работах в клубе, в библиотеке, на побегушках у вожатой. Он смог отвоевать лагерь с оружием в руках в предпоследний день. Он сказал, что работал ментом. Это все перечеркивает. Даже если он существует, не нужна ему будет зэчка. Или нужна? Надеяться нельзя. Надежда причиняет боль. Алиса лежала в лазарете с приступом аппендицита. Она не знала, что сокамерница, приготовившая для нее заточку, переведена в другой барак. Не знала, что это спасло ей жизнь. Ей оставалось сидеть восемь месяцев и в голове было пусто. На воле ее ждет нищета и беспросветное существование. Ее лишили всего. Даже карате. Вернувшись, через две недели в барак, она не знала, что Семен все известно. Ее пытал кум, что за адрес был написан на руке, когда она лежала без сознания. Адрес стерли врачи и при всем желании она не смогла бы назвать его. Обидно. Нет ни единого шанса. Выйти на волю, подойти к его дому. Взглянуть украдкой. Нет, она не сможет подойти к нему. Женщина без будущего. Что ждет впереди? Отсутствие жилья. Отсутствие работы. Нужна она Семену? Нет. Дни тянутся за днями. Глупая ссора с сокамерницей из-за зеркальца. Карцер. Снова дни тянутся серой пеленой. Надежды нет. Сокамерница затаила злость. Пусть уже убьет. Жить незачем. – Двачевская, на выход с вещами! Алиса вздрогнула. Это могло значить только одно. Ей не удастся досидеть спокойно последние пять месяцев. Ее переводят. Куда? Зачем? Она бережно прижала к груди нехитрые пожитки и пошла, обреченная, как на Голгофу. – Распишитесь здесь, здесь и здесь. Кум говорил скучным голосом, словно, не приказ об УДО она подписывала, а получала посылку на почте. Даже у почтальонов больше эмоций в голосе. Наконец, кум улыбнулся: – Не знал, что вас ждет такой настырный парень. УДО для вас выхлопотал. А я все же, начальник оперчасти. Должен знать такие вещи. Какой парень? Кто еще? Какие проблемы ей это сулит? Неужели ее решили выпустить, чтобы убить? Она слышала про женщину в соседнем бараке. Но влияния у той ноль. Ее ума хватит на то чтобы махать заточкой. Не больше. Будь, что будет, но живой зэка Двачевская не дастся. Она покорно пошла к воротам. Сколько раз видела во снах, как пересекает ненавистное КПП. Сбылось. Но почему никаких эмоций? Почему так неожиданно? А если это Семен? Что он скажет, увидев ее в робе? Хоть бы прихорошиться немного. Расчесать тусклые безжизненные волосы, подвести губы. Да хоть бы свеклой, как некоторые товарки. Или спросить у старшой помаду. Но дубачка подталкивает ее к выходу. – Что, не хочешь уходить? Дура. Другие стремятся на волю, а она… За КПП в глаза ударило весеннее солнышко. Ноги подкосились. Слишком большое все. Огромное пространство. Отсутствие решеток. И… Нет, это ошибка. В костюме, при галстуке ее встречает мужчина средних лет. Все та же болезненная улыбка, удивившая ее в лагере. Она побледнела. Неужели, он увидит свое рыжее счастье в таком виде? Почему они не остались в Совенке? Он же сейчас сбежит. Ее заключили в объятия. – Алиска, солнце мое! Ты меня узнала? Ты помнишь меня? – Он держал ее за щеки, а из глаз закапало. Она не плакала пять лет. Выплакала все слезы в СИЗО. Сил хватило только на кивок. – Поехали домой, такси ждет. Ну же… Ну скажи что-нибудь – Тормоз, какой же ты все-таки тормоз, – она упала ему на плечо. Неужели, та черная не врала? И теперь над ее головой всегда будет солнце.