Икшаон

— Тэдэо! Тэдэо! — надрывается Бийга. — Ты начнешь сегодня работать, а? — и врывается в каморку, служащую спальней для четверых, меня и еще трех недругов, с которыми вынужден делить скромное пространство. — Да, иду, — отмахиваюсь, неторопливо поднимаюсь, чтобы скалкой не получить. — Зачем так нервничать? — Зачем так нервничать?! — агрессивно переспрашивает, упирая руки в бока. — Все уже на кухне, только ты, бестолочь, отлыниваешь. Потому что не вижу смысла не лениться. Королевство людей — дно существования. Темница без сырых стен, ночь без луны, яма без лестницы для спасения. Нет ни одного шанса стать кем-то, быть кем-то, взлетать некуда, ведь королевство людей, носящее название Гонья, является всего лишь жалким вассалом. Здесь нет сильных, априори нет независимых, все стелются под гибридов. Мерзкие рептилии прогибаются тоже, но находятся хотя бы в какой-то чести у Икшаона, расу людей же там ни во что не ставят. Ты можешь даже носить титул короля Гоньи, но по сути своей так и будешь вассалом, прислужником во благо гибридского Икшаона. От этого никуда не деться. Все детство я провел в деревне, в сотне километров от столицы Касай. Когда исполнилось тринадцать, родители нагрузили повозку необходимой провизией на несколько дней и направились к границе с Икшаоном, на протянутый широкой полосой базар, прямо у подножия высоченной каменной стены. В памяти до сих пор хранятся хорошо стесанные обработанные валуны, стоящие друг на друге, непробиваемые; и мелкая осыпающаяся крошка, будто сухие слезы. Они хотели меня продать. Рожденный последним, незапланированным, родителям оказался в тягость, когда отец потерял работу, и семья повисла на грани выживания. Тогда я впервые и увидел гибридов. Высокие, минимум на голову выше рослого человека. С ровными статными осанками и длинными красивыми шеями. Они все, все проходящие мимо меня, были субтильного телосложения, в то время как в людской расе преобладают коренастые. Ярко выпирающие кадыки, хорошо очерченные скулы, острые подбородки. Я жадно подмечал каждую общую деталь, старательно зарисовывая, закладывая в воспоминания. Самым ярким в их внешности, безусловно, являются не очень большие, примерно сантиметров десять, — а у некоторых доходящие и до двадцати — рога. Темные, по-разному искривленные, придающие им некий мифический вид. Они отличаются от нас даже кожей. У человека обычно загорелая, бежевая, словно топленое масло, некоторым все же везет обладать светлым тоном, но который, увы, далек от аутентичной бледности гибридов. Отдающая не теплотой, не солнечным светом, не жизнью, их кожа сияет голубоватым мертвым свечением. Завораживающе и притягательно. Но уже тогда, рассматривая, знал, что, несмотря на изящество и несколько хрупкий вид, их раса намного сильнее, чем кто-либо еще на земле. Сила сочетается с удивительной ловкостью в движениях, они владеют своими телами по-настоящему. Меня тогда не купили. Товара в изобилии, а гибриды очень разборчивы. Забирать абы кого в Икшаон не желали, ведь только покупной вещью можно проникнуть в королевство процветания и благополучия. Меня тогда не купили, потому что в свои тринадцать я был исключительно нескладным, затравленным, болезненно худым бесполезным мальчишкой. К сожалению, оказался из тех, кто преображается, приспосабливается к выживанию и наполняется физическими способностями к восемнадцати, а это уже слишком поздний возраст, чтобы продаться. Гибриды почему-то предпочитают людей не старше четырнадцати, только таких увозят с собой. Позже, оставив родительским дом, я отправился в столицу, нанялся в замок короля Ипанола младшим помощником на кухне. И тут таких, как я, пятнадцать человек, но привязываться любят ко мне: — Ты сегодня моешь посуду, Тэдэо, — тычет в огромную железную раковину шеф-повар Кишин, красные щеки которого всегда трясутся в такт словам. — И хорошо моешь! Натягиваю перчатки, беру в руки деревянную с металлическими щетинками щетку и открываю кран. Из трубы вырывается протяжный звук и плевки воздуха и наконец льется мутная вода. Грязной посуды целая гора, король со свитой уже позавтракали. А еще и кастрюли, и поварешки, и ложки. Перемыв половину, делаю короткую передышку, убираю взмокшие волосы со лба, снова думая о том, что ненавижу эту жизнь. Ненавижу, потому что она каким поганым образом началась, таким же и закончится. Лучше бы я был рептилией, мог бы тогда поехать в Икшаон и работать на кухне там, только для настоящего короля этого мира, непосредственно самого Хипатосиса. — Такое происходит! — Приш, мой единственный если не друг, то приятель, с которым можно поговорить, вбегает с выпученными глазами. — Пока ты моешь посуду, Тэдэо, там такое происходит! — Что, что происходит-то? — вливаю моющее средство в кастрюлю, берусь за щетку. — Самого Серапсиса привезли, — и глаза становятся еще больше, и всё в них: и ужас, и страх, и благоговение. — Думал, набрехали, но мельком увидел его, Тэдэо, я увидел его. Высокий такой, статный, настоящий гибрид, лучше, чем на картинках… — рот нелепо застывает открытым. — Чудеса, сам Серапсис в замке. — Ты бредишь, — недоверчиво фыркаю, — что сыну Хипатосиса делать в этом забытом городе проклятого королевства людей? — У него такие длинные серебристые волосы, собранные в хвост… — продолжает Приш. — Рептилии зачем-то повели вниз… — Не зачем-то, — Кишин возвращается, напяливает дурацкий большой колпак, явно собираясь снова готовить, хотя я еще и посуду после завтрака не отмыл. — Его повели в подвал, за решетку, — усмехается довольно, — говорят, Серапсис натворил бед в Икшаоне и сбежал к нам, на людские земли, подальше от воли отца-правителя, короля Хипатосиса, — щеки краснеют до выдержанного помидора, — но его выследили, и с небольшим перевесом служащие Хипатосиса свиту Серапсиса перебили, а его взяли в плен и доставили сюда на передержку. — Теперь Серапсиса казнят? — с изумлением интересуется Приш. — Ага, держи рот шире, — прыскает Кишин. — Хипатосис собирает конвой за плохим отроком, доставит домой, а там уж что будет конечно… фиг знает, как гибриды разбираются в таких случаях, но все же не думаю, что королевскую кровь прольют. — Может, хотят убить на своей земле, с почестями? — предполагаю, и Кишин опять выказывает пренебрежение: — С почестями Ипанол приказал держать его здесь… питание три раза в день, постельное белье и сказки на ночь, чтобы скучно не было. — Вряд ли он пробудет у нас долго. — Мне достаточно! Еще готовить для него, — морщится, — такой неприятный, еще скажет, что мясо пережарено или недожарено, и меня точно казнят быстрее него. Основную часть времени слуги, работающие на кухне, и проводят на кухне или в отведенных для сна каморках. Еще можно выходить на свежий воздух, но если попадешься на глаза мнимой знати, то могут и отхлестать за то, что прохлаждаешься. По замку бродить возбраняется — нечего шастать развлечения ради. Поэтому в основном выносишь блюда и уносишь пустые тарелки. Лишний раз не выходишь. Оттого и завидую Пришу, который каким-то образом умудрился одним глазом увидеть Серапсиса. Гибрида самой высокой масти, имя которого знают все. Боятся все, правда, люди боятся гибридов вообще. Власти и денег любого из них достаточно для того, чтобы погубить любого из нас. Выскальзываю из кухни незаметно. Солнце поднялось высоко, к двенадцати разгорается зной, и в такое время вельможи обычно укрываются в покоях или сидят в саду в тени деревьев. Пользуясь этим знанием, тихо добегаю до спуска в подвал и, держась за неровную, шершавую стену, спускаюсь. Преодолев последние ступеньки, оказываюсь в небольшом зале, поделенном на две части. Одна часть свободная, вторая, равная ей по площади, — за решеткой. Раньше там содержались те, кого король хотел изводить пытками лично, настоящих предателей, опасных знатных людей, но сейчас за железными прутьями находится гибрид. И камера заметно облагородилась, если до этого там не было равным счетом ничего, то сейчас стоит кровать, достаточная для двоих, стул и стол, даже шкаф с книгами, правда, Серапсиса, кажется, книги совсем не интересуют. Он лежит на постели и смотрит в ничем не примечательный потолок. Я спустился, просто чтобы взглянуть, мельком увидеть. Но, завороженный, делаю слишком глубокий вдох и слишком тяжелый выдох. Серапсис замечает меня. Отступаю, понимая, что лучшим вариантом будет трусливо сбежать, но взгляда оторвать не могу. Чаще всего люди не соглашаются, когда говорю, что гибриды красивы, но в случае с Серапсисом согласился бы каждый. — Простите, — шепчу, чтобы не показаться грубым невежественным зевакой, — простите за любопытство. Он не отвечает, а потом из его рта раздаются странные шипящие протяжные звуки, музыка для ушей — язык гибридов. Делаю неуклюжий нелепый поклон, будто он сможет неведомым образом добраться до меня или приказать прислужнику-рептилии избить, что тоже невозможно, ведь кроме нас двоих тут больше никого нет. Никакой охраны. — Хочешь пообщаться со мной, любопытный человек? — сильный грубый акцент в сочетании с по-прежнему благозвучным ласкающим голосом. По воспоминаниям у гибридов обычно полностью отсутствует какая-либо специфичность в произношении, но у него настолько отчетливо выражена. Наверное, практически не использует человеческий язык. — Если это возможно, если это не потревожит вас, господин Серапсис. — Не потревожит, — усмешка, и взгляд возвращается в потолок, — ты заинтересован в гибридах? Странно, в людях обычно сильнее страх, нежели что-то иное. — Я бы предпочел быть самым последним рабом в Икшаоне и верно служить, нежели прозябать в Гонье, склоняя голову коленопреклоненному королю Ипанолу. — Даже так, — и он будто заинтересовывается во мне, садится в постели, опускает ступни на пол. Взглядом медленно скольжу по нему снизу вверх. На ногах длинные, до самых колен, сапоги из черной кожи. Заправленные в эти сапоги облегающие брюки и самая обычная, свободно спадающая, темно-синяя рубашка, из легкой безупречной материи. На талии широкий пояс, пряжка украшена крупным неброским камнем. Рукава рубашки закатаны, бледные руки во всей красе. Кажущаяся беззащитной шея также открыта. Как говорил Приш, светлые длинные волосы собраны в хвост. На голове рога, сантиметров пятнадцати, темные, но будто серебристой паутиной расписаны. — Я перерыл все книги в библиотеке замка, ища ответы на вопросы, но их нет, — подхожу немного ближе. — Почему рептилиям дозволено приезжать в Икшаон и устраиваться на работу, а людям нет? Мы умеем готовить, стирать, убираться, да, мы не столь выносливые, но мы в состоянии. И я впервые в жизни вижу, как гибрид улыбается. Обнажаются белоснежные ровные зубы, демонстрируются длинные острые клыки. — Есть некоторые причины, — уклончиво отвечает Серапсис наконец, — весьма веские. — А можно подробнее, пожалуйста, прошу, господин. И он улыбается вновь. Все-таки скрытные существа, неудивительно, что о них так мало информации, только то, что они позволяют людям знать. Многое тщательно утаивают, много пробелов, из Икшаона не вытекают никакие слухи. Что случается с теми, кого все-таки гибриды покупают на границе? — Как тебя зовут, малыш? — нежное обращение, ласковое, в сочетании в грубостью языка и мягкостью голоса. — Тэдэо. — Тэдэо, — повторяет почти по слогам, — что это значит у людей? — Так, глупости всякие. Не большое дело — придавать значение набору звуков. — Конечно, — скалит зубы, позволяя еще раз удивиться длине чуть выпирающих клыков. — Значит, ты хочешь жить в Икшаоне и прислуживать гибриду? — Да, но это невыполнимая мечта, — сажусь на пол, холодный, отдающий сыростью. — Когда мне было тринадцать, родители пыталась продать меня, безуспешно, — усмехаюсь невесело, — каждую ночь, прежде чем уснуть, думаю о том, как повернулась бы судьба, если бы все-таки хоть кто-нибудь уплатил пару золотых. Когда я говорю об этом с другими, они смеются, говорят, что лучшая река та, которую ты знаешь. Но река, в которой я плаваю, грязная и вонючая, отдает смрадом. Икшаон — это лучший мир, лучшая цивилизация, потому что гибриды превосходят людей, ни для кого не секрет. — Что ты знаешь про Икшаон? — Там нет бедных. Там нет больных. Гибриды не убивают друг друга за кусок хлеба, не грабят, не насилуют и не мучают. — Ты описал положение самих гибридов, но попади ты туда… — загадочно и ласково улыбается, — ты гибридом не станешь. — Да, понимаю, — киваю согласно, — но даже служить такому приятнее. Находиться в таком месте лучше. Ненавижу людей, наше королевство прогнило. Все пытаются выбраться из грязи за счет других. Сдают друг друга, жалуются, крысятничают, топят. Меня за три года сотни раз уже хлестали, хотя никому вреда не принес, просто за мелочь или плохое настроение. Наказывают потому, что могут наказать. Ненавижу людей. — А мне вот очень нравятся люди, я самый известный человеколюб в Икшаоне, — и он смеется искренне и искристо, громко, и почему-то вкупе со словами это выглядит несколько зловеще. Улавливаю что-то не очень хорошее в сказанном, но не разбираюсь, что именно. Просто пугаюсь, вспоминая, что передо мной не Приш и не какой-то там мелкий господин из нищих городов. Передо мной сидит Серапсис, пусть и за решеткой, пусть и изменщик, гибрид, от которого, вероятно, отвернулись все гибриды, но это все равно никак не принижает его значимости. Он все еще второй в очереди на престол, второй, после старшего брата Архениса. Дай приказ рептилии убить, и они послушают, никто не спасет. — Простите, я столько наговорил, — окончательно опомнившись, вскакиваю и, раскланиваясь, даю задний ход, приближаясь к лестнице. — Мне надо идти. — Уже уходишь, Тэдэо, — Серапсис поднимается, и сердце пропускает удар, он высокий и статный, было ожидаемо, но все равно удивительно прекрасно. — Ты же еще придешь? — Мне нельзя спускаться в подвал, господин, простите. — Ты еще придешь, — подходит к решетке, и последнее, что вижу, прежде чем метнуться наверх, это его улыбка — опасная, хищная улыбка. Запыхавшись, влетаю в каморку и плюхаюсь на тонкий матрас. Просто перевести дух, просто успокоиться. Запомнить, впечатать в подкорку произошедшее, но никогда не повторять. — Вот ты где! Опять прилег!— Бийга наклоняется и с размаху ударяет скалкой по виску. — Иди чисти картошку! * * * — Кто понесет обед? — возникает вопрос, когда Кишин и другой шеф-повар, Нуран, заканчивают с приготовлением. И на двух деревянных, обвитых позолоченной медью подносах, возвышаются блюда. Мясо под сыром с запеченной картошкой, свекольный салат, зеленый салат и не тающий щербет в качестве десерта. Бутылка вина, видимо, тоже стала полагаться заключенным. Слуги переглядываются, поначалу кажется, что никто не хочет, а затем разгорается спор. — Понесем мы с Юоном, — говорит Ньюп, — хоть посмотрим, кто у власти у гибридов. — Нет, понесем мы, — вставляет Лира и обнимает свою закадычную подружку Пси, — не только вы хотите посмотреть. — Нет, дайте нам, мы… — Хватит! — Нуран вскипает и тычет пальцем в Реу и Даюи, — вы идите. Они уходят, остальные не разбредаются, остаются на кухне, ожидая, что скажут те вернувшись. Проходят долгие минут пять, когда наконец возвращаются без подносов, напуганные и взбудораженные: — Он такой… все они такие? — спрашивает Реу, хотя никто тут ответить не может, гибриды не ходят по людской земле, и редко кто с ними вживую сталкивается. Мне в какой-то степени повезло дважды. — Что он сказал про еду? — вопит Кишин, который до этого грыз ноготь большого пальца. — Ему понравилось? — Он пока не притронулся, — мотает головой Даюи, а затем поворачивается и с ощутимым удивлением произносит, тыча мне в грудь. — Зато велел за посудой спуститься тебе, Тэдэо. И теперь все смотрят на меня. Все присутствующие: и оба повара, и помощники поваров, и прислужники, и эта чертова Бийга, организующая работу, следящая паучиха. Их потрясение настолько велико, что никто не задает вопросов. А через выжданное время на немного ватных ногах спускаюсь в подвал. Факел у лестницы потух, остались гореть только на двух других стенах, поэтому в зале сделалось еще темнее. Серапсис стоит у самой решетки и будто разглядывает меня, внимательно смотрит и улыбается. — Я пришел, господин, с разрешения и по вашему приказу, — сразу опускаюсь на колени и открываю часть решетки в самом низу. Широкая полоса для того, чтобы можно было передавать еду. — Видишь, как все легко меняется. Стоит только сказать, и тебе уже можно спускаться в подвал. И ты ведь будешь?.. Киваю и протягиваю руку, пытаясь дотянуться до двух сложенных подносов с посудой, которые уже стоят на полу. Но находятся слишком далеко, едва касаюсь пальцами, не могу подцепить и подвинуть, хотя стараюсь. — Не волнуйся, долго мне здесь не пробыть, добрый папа уже выслал сопровождение для меня в родной дом, — усмехается, наблюдая за моей жалкой попыткой достать подносы, и не то что не наклоняется, чтобы подтолкнуть, помочь, но и даже ногой не пнет. — Совсем не волнуюсь, я восхищаюсь вашей расой и безумно рад представленной возможности побыть в обществе гибрида, пусть и в таких условиях-х, — кряхчу, последний раз стараясь, и просто-напросто ложусь на пол обессиленный. — Что же ты тогда так убежал от меня? И в голове всплывает: «Я самый известный человеколюб в Икшаоне», и иррациональный, интуитивный внутренний страх, последовавший за этим. Делается снова страшно. За секунды, которые я молчу, выдумывая ответ, Серапсис оказывается рядом. Его черные сапоги прямо у моей вытянутой, лежащей по ту сторону решетки руки. И если сейчас подниму голову, то увижу, что он смотрит на меня, увижу насмешку в глазах. Поэтому не поднимаю, но прошу: — Вы не могли бы, господин Серапсис, не могли бы подтолкнуть подносы? Пожалуйста. И он опускается, садится на корточки. По-прежнему не сводит взгляда, по-прежнему ощущаю себя чуть ли не птицей в клетке. Это сравнение пришло неожиданно и больше не покидает, но я ведь не за решеткой, волен уйти. Да? — Я помогу тебе, — судя по тону, глумится вовсю, но все-таки подцепляет длинными тонкими пальцами поднос и, кажется, вот-вот подвинет, но не двигает. — Вы очень добры, — говорю, чтобы принудить к действию, и это случается, чертов Серапсис наконец немного подтягивает посуду. И теперь могу взять поднос за край, за который держит он, могу ухватиться совсем близко с его не отпускающими пальцами. Аккуратно берусь, молясь про себя — только бы не коснуться его самого — и с чувством победы, со всей силы дергаю на себя. Наконец посуда в моем распоряжении, и, смеясь, Серапсис встает: — Значит, из умных библиотечных книжек ты знаешь, да? — Да, если вы о том, что, коснувшись гибрида, человек дает право гибриду касаться себя, то да, я читал об этом, — раскладываю тарелки так, чтобы донести в целостности, не обронив и не разбив. Он практически не ел и вино, кажется, едва тронул. — Кислое, — говорит, замечая, что я по весу пытаюсь определить, выпил ли хоть каплю. — Дрянная древняя магия, одна из немногих, что еще держится в современном мире. Когда-то жутко давно люди обезопасились от сильных соседей, прибегнув к волшебству, взятому у природы. После магию разучились творить, но почему-то это проклятье осталось, — с нескрываемым раздражением, почти шипя, сетует Серапсис. — Мы подчинили ваше королевство, но снять это заклятье не смогли. И вот, до сих пор, для того, чтобы гибриду дотрагиваться до человека, необходимо получить первое касание, разрешение, данное самим человеком. Это осложняет отношения между людьми и гибридами, верно? Может и верно, раньше я много об этом не думал. Да, есть защита, только толку от этой защиты человечеству, если гибриды — диковинка в наших землях, если границы так наглухо закрыты? Мы к ним пробраться не можем, они к нам не хотят. Да, я раньше об этом не думал, но почему-то сейчас несколько греет мысль, что есть этот магический кокон. И при всем желании Серапсис прямым контактом не навредит. — Это ведь не так важно, имею ввиду, для того, чтобы прислуживать гибриду в повседневной жизни, касаться не обязательно, — пожимаю плечами, — хотя, не вижу проблемы и в том, чтобы коснуться во избежание порчи взаимоотношений. Если неприкосновенность эмоционально напрягает хозяина… — Однако ты приложил усилия, чтобы случайно не задеть меня. Поднимаю подносы, ставлю на правое плечо и помогаю удерживать подбородком. Отвечаю, уже одной ногой становясь на ступеньку: — Это благоговение, господин Серапсис, благоговение перед королевской кровью.