Над Берлином шел снег

      В кабинете было неуютно и царил полумрак. Шторы задернули. Горела настольная лампа, бросая неровную тень на заправленный в печатную машинку лист с недопечатанным текстом. От обилия бумаг на столе казалось, что их владелец работает без устали. Заметки, тетради, книги, — все лежало строго по стопкам, и только со стороны казалось, что в них хаос. Слева от двери стоял шкаф, снизу доверху забитый папками. С другой стороны расположилась софа, заваленная газетами. Мягкий ковер на полу приглушал звуки шагов.       Магда сидела на стуле, сложив руки на коленях. В ушах глухо стучало сердце. Попытки убедить себя не бояться рассыпались прахом, стоило ей переступить порог и встретиться с Геббельсом. Какие у него были глаза! Темные, непроницаемые, гипнотизирующие. Магда не хотела его слушать, но слушала и не могла избавиться от его взгляда. Установки, убеждения и даже мысли полностью исчезали из головы и растворялись в его голосе. Вот почему она боялась. Она начинала разделять его идеи.       Магда моргнула, стараясь не передернуть плечами. Геббельс уже в который раз инструктировал ее по речи. Она повторяла слова как попугай, но ему не нравилось. Интонации, скопированные ею полностью, звучали как-то не так. Неестественно. Вычурно. Неправильно. Магде-то, конечно, нравилось: ее речь не воспримут всерьез. Геббельс же становился мрачнее и мрачнее.        — Фидлер, вы умеете врать? — наконец процедил он. — Вы верите в то, что говорите мне?       Магда сглотнула. Неужели понял? Она ведь старалась! Что-то внутри подмывало ответить: «Не умею и не верю ни единому слову, потому что наглая ложь хуже просто лжи! Все, в чем вы меня убеждаете, все, в чем я себя убеждаю — чушь! Я ненавижу вас, я ненавижу все, что окружает меня в Германии!». Но так она подписала бы себе смертный приговор. Жить хотелось. Магда опустила голову и тихо выдохнула лишь первую часть:       — Не умею.       — Оно и видно... Что с вами? Вы как будто напуганы.       — Я... да, напугана, — Магда через силу улыбнулась и вдруг решила пойти ва-банк: — Я никогда не выступала с речью. Боюсь ошибиться и опозорить Германию. Понимаете? Я очень хочу говорить так, как вы, но у меня не получается. Я привыкла молчать.       Геббельс медленно кивнул. В темных глазах промелькнуло что-то похожее на одобрение и уважение.       — Не переживайте, — даже как будто мягко произнес он, — у вас есть нужные данные... Но врать вы не умеете. Любая публичная речь — заведомая ложь. Она вам плохо даётся. Попробуйте говорить так, как говорили бы сами. Возможно, вам нужна другая манера, Фидлер. Я что-то больно насел на вас.       Магда сидела и силилась понять: он заметил, что ей претит текст, и потому говорит такие слова? Он поверил, что она боится выступления — отчасти правда боится! — и теперь старается ее подбодрить? Чтоб он провалился!       — Улыбайтесь, Фидлер. Вы не на похоронах. Это первое правило. Второе правило — говорите кратко. Ложь витиевата, в ней много подробностей. Правда проста и гола.       Она кивнула. Раз так, ей стоит говорить короткими предложениями, разбить длинные на отдельные. Геббельс тут же сделал замечание, что она теряет мелодию текста.       — Речь есть симфония, — назидательно произнес он. — Сочетайте короткие предложения с длинными. Тогда они зазвучат.       Магда бросила незаметный взгляд на часы: их беседа длилась уже третий час. Ей казалось, что вечность. За окном темнело, зажглись трехрукие фонари. Их свет размытыми желтыми пятнами застыл на шторах. Дома, наверное, готов ужин. Мать, конечно, опять шьет, отец читает новости… Надо разделаться с речью!       Они просидели еще час, и только когда голос у Магды начал срываться и хрипеть с непривычки, Геббельс сжалился и закончил репетицию.       — Фидлер, — окликнул он ее в дверях. Магда обернулась, задержав дыхание. Господи, ну что еще?.. — Придите в этом костюме на речь. Вам к лицу. Нежно и строго. Такой должна быть каждая немка.       Магда облегченно улыбнулась и кивнула. Идеально. Как и сказала Хельга!..

***

      За окном накрапывал дождь. Магда лежала, закинув ноги на стену. Они гудели от усталости. Безумно сложный день утомил ее, а сон все не шел. Переволновалась… Как же Геббельс ей поверил? Неужели он тоже ошибается? Магда повернула голову в сторону окна. Хельга права лишь отчасти, говоря, что ей надо взрослеть. Наивность и жеребачья неуклюжесть — прекрасное прикрытие! Он просто не ждет от нее подлости! Не понимает, что наивность не обязательно идет рука об руку с глупостью.       Лишь бы не перегнуть палку. Ложь витиевата и полна подробностей? Значит, она будет говорить правду, но не всю. Пугаться? Значит, не скрывать страх. Он ведется на ее искренние эмоции. Причину можно называть любую, самую надуманную. Пусть думает, что она ребенок. Он будет учить ее врать, а она — применять его приемы на нем самом.       Насколько идея хороша? Магда понимала: глупо, наверное, надеяться, что ее настоящие идеи и чувства будут поняты толпой. Также глупо надеяться, что Геббельс не раскроет ее со временем. Но и не выступать она не могла. Отказаться — навлечь подозрение. Навлечь подозрение равносильно смерти. Беда коснулась бы и ее семьи. За них она переживала больше, чем за себя.       Уже больше полугода длилась эта волокита. Гинденбург сильно сдал позиции, осунулся сам и стал похож на собственную тень. Магда нутром чувствовала большие перемены. Они надвигались медленно, но неумолимо, и перемалывали своими жерновами всех несогласных. Сначала она завидовала тем, кто нашел в себе смелость сопротивляться. Потом жалела их родственников. Так она поняла: если ты сидишь высоко, тебе есть, что терять, поэтому руки у тебя связаны, уши заткнуты, а рот заклеен. Зато, если сидишь высоко, можно помогать незаметно… Черт, как сложно. Не ее ума дело.       Тревожные мысли ходили кругами по восходящей спирали. Ноги затекли. Магда свалила их вбок со стены на кровать и снова застыла. История… Ее тяжелая поступить раздавалась раскатами грома в ночи и стучала в окна дождем, горела вместе с книгами на площадях и воскресала в подполье.       Под утро дождь стих. Магда накинула пальто на пижаму и вышла на улицу. Берлин, засмиревший в мягком рассвете, дремал. Небо прояснилось. Прохожих еще не было. «Скоро мне семнадцать, — Магда обхватила себя за худые плечи, — и это я-то должна дать родине глаза и уши, которых ей так не хватает!..».       На следующей репетиции Магда продолжила притворяться наивной восторженной девочкой. Страх, прикрытый маской благоговения, создавал впечатление преклонения. Вся власть новой партии основывалась именно на таком притворном почитании, выбитым из людей полицейскими дубинками, и сомнений ее игра не вызывала.       — Сделайте здесь ударение, — Геббельс постучал красным карандашом по листу. — Больше энергии вложите в голос. Послушайте, как звучит: «Только так, а не частичными опрометчивыми мерами мы разобьем еврейское засилье; только так, наступая прямо на них, атакуя их с ожесточением и в упор, возная в них кинжал правосудия, мы сумеем избавить Германию ото всех злодеев, что разрушают ее!». Слышите теперь?       — А можно заменить слово «евреи» на слово «враги»? — Магда устремила на него прямой и честный взгляд.       — Простите?..       — Понимаете, мне неприятно произносить это слово, я на нем и запинаюсь. Они мне не нравятся.       Магда поражалась, что врет так беззастенчиво и нагло. Глазом не моргнула, выдав ахинею! Раньше притворство ей не давалось. С тех пор как ей заинтересовалось высшее руководство, она стала виртуозно сочинять на ходу. «Лишь бы не забыть, что я придумала, — Магда улыбнулась, чтобы скрыть размышления. — Дьявол кроется в деталях».       — Боитесь показаться категоричной? — Геббельс поднял одну бровь.       — О, нет! Просто… Предо мной будете выступать вы, не получится ли так, что я повторю то же, что и вы? — Магда продолжила нести околесицу, хлопая длинными ресницами. — Знаете, я читала у Герберта, что значение слов теряется, если их постоянно повторять. Они станут просто набором звуков, сначала абсурдным, потом дурацким и наконец просто смешным. А ведь речь такая важная!.. В ней такие славные вещи! Нельзя их размазать.       — Вы так серьезно взялись за подготовку? — Геббельс удивленно хмыкнул, а затем добавил с улыбкой: — Вот что, ваш талант нельзя зарыть в землю, я этого не позволю сделать. Вам стоит учиться в университете, Магда. Замолвлю за вас словечко, а вы постарайтесь подготовиться к экзаменам. Литературу подкину.       Магда ответила дежурной улыбкой. Он назвал ее просто по имени. Предложил содействие. Неожиданный поворот разговора выбил ее из колеи, и страх, только-только отступивший, снова запустил когти в сердце. Учиться в университете?! Она вспомнила школу и едва сдержала вздох отвращения. Ладно. Если спасение Германии требует жертв, то придется положить себя на алтарь. Университет так университет.       Геббельс согласился с изменением текста. Не сразу, конечно. Сначала он выслушал оригинал раз двадцать, а потом сдался. Действительно, речь теряла смысл. К тому же, Магда всячески старалась подчеркнуть, что не хочет полностью копировать его, дабы не отнять славу. Славу так не отобрать, но если девочка у трибуны будет думать о том, что может пошатнуть его репутацию, выступление станет провальным. Не за чем рисковать.       Чем ближе было выступление, тем больше репетиций устраивалось. Магда перестала ходить на танцы и печально вздыхала, проходя мимо парка. Хельмут пару раз писал ей записки, что ее все очень ждут и желают удачи. Магда в ответ писала, что будет счастлива увидеть хоть кого-то в толпе. На самом же деле она не знала, хотела бы этого или нет. С одной стороны, выступать будет легче. С другой… А вдруг она сделает глупость? Все ее увидят! На незнакомцев плевать, а вот свои…       В день выступления Магда подскочила ни свет ни заря от звонка в дверь. На пороге стояла Хельга.       — Пришла помочь тебе собраться, — пояснила она. — Тебе нельзя доверять. Пойдем. Не будем терять ни минуты!       Магда проскользнула на кухню, поставила чайник на плиту и, улыбнувшись сонному отцу, утянула Хельгу к себе в комнату. Отглаженные с вечера блузка с юбкой висели на дверце шкафа. Магда метнулась к ним, чтобы переодеться, но Хельга удержала ее за руку.       — Постой, сначала макияж, потом одежда. Запачкаем блузку.       И как она сама не догадалась? Магда смущенно устроилась на стуле, а Хельга тут же начала колдовать над ее волосами. В утренней тишине было слышно, как расческа скользит по волосам. На кухне отец делал кофе: звякала ложка о фарфоровую чашку, засвистел чайник.       — Знаешь, ему понравилось то, что у тебя вышло в прошлый раз, — нарушила молчание Магда.       — Да? Отлично! Тогда сделаем то же самое, — ответила Хельга, сжимая в зубах шпильку. — Учись, правильный внешний вид подкупает кого угодно.       С этим нельзя было не согласиться. Магда давно заметила, что ее костюмы иногда решают больше, чем она сама. Обидно, конечно, что смотрят на внешность, а не на душу, но не в этом случае. Пускать в душу Геббельса? Упаси господи! Так она быстро станет самой ярой его последовательницей. Манипулятор. Скотина. Бессовестная скотина!       Как он держался на трибуне! Спокойно, словно и не говорил жуткие вещи. Магда слушала его, комкая белый носовой платок. Больше всего удивляло то, что он говорил без бумаги, почти не подгладывал. Ладно бы речь была на пять минут. Нет же, на полчаса как минимум! Память феноменальная… Точно придется следить за языком, а то поймает на несостыковках.       За размышлениями она не заметила, как Геббельс закончил, и очнулась, когда ее подтолкнули к ступеням. В ушах загудело. Магда на негнущихся ногах поднялась по ступеням и остановилась у трибуны. На ней уже заботливо лежали ее листы с текстом, в которых красным карандашом расставили ударения. В некоторой степени это было мило.       Сейчас ни в коем случае нельзя оступиться. Все, как учили. Голову выше, руки положить на трибуну, чтобы не выдали волнения, смотреть только вперед. Говорить как можно четче… И уверенно, но с другими ударениями. Пусть речь останется той, что написана. Ужасной в своей привлекательности. Ударения изменят ее не сильно, но достаточно.       Магда устремила взгляд на толпу. Глазами она выхватила сначала Геббельса. Он жестом напомнил: глубокий вдох перед началом. Потом она заметила Хельмута с Хельгой, отца, мать. Кошмар, здесь собрались все знакомые! Камеры, журналисты, чиновники... Магда еще раз глубоко вдохнула, совладала с дрожащими руками и начала. Первую минуту ей казалось, что ее голос прыгает вверх-вниз, срывается и затихает. К концу речи он окреп и, хоть все еще был блеклым по сравнению с Геббельсом, звучал куда лучше.       — Уже в молодом возрасте вы должны иметь смелость прямо взглянуть в беспощадные глаза жизни и отречься от страха перед смертью. Так мы выкинем мусор прошлого. Каждый из нас должен бороться за Германию. Это здоровое, грандиозное, символичное действие, которое докажет всему миру: хоть война и опрокинула нас, из руин старых городов поднимется великий и всепобеждающий новый дух. Мы, молодые немцы, будем в первых рядах строителей будущего!       На последних словах Магда поняла, что случайно выкинула целый абзац. С трибуны она спускалась в полубреду. Удивительно, но никто не ждал ее внизу, никто не схватил и не арестовал. Геббельс, кажется, остался доволен речью. Хмурился, но не из-за нее.       — Свет настроили отвратительно, — бросил он холодно суетливому юноше. — Слепит оратора, лежит некрасиво, на фотографиях будет ужасно выглядеть. Благодарю, Магда, вы хорошо справились. Думаю, мы с вами хорошо сработаемся. Чуть-чуть еще подправить интонации и дикцию, чуть больше экспрессии, и из вас выйдет оратор. Не замечательный, но и не совсем дурной. Видите, вы говорили так, как хотели бы сами говорить, и вышло недурственно. Обязательно продолжим занятия, вы хорошо заводите молодежь. Встаньте-ка вот сюда, к флагам, нужна фотография для газет. Здесь лучше будет.       Магда душу бы продала за стакан воды и за то, чтобы из нее не делали рупор партии. Перечить все же не стала: попробуй-ка возрази, когда тебе приказывают. Предложение, от которого нельзя отказаться. Что ж, выступления… Придется думать, как делать интонации настолько двусмысленными, чтобы Геббельс и дальше не понимал: специально она или нет. Никто не говорил, что будет легко и что она не будет плясать на горящей бочке с порохом. Сегодня получилось замечательно, и Магда позволила себе улыбнуться фотографу.