Над Берлином шел снег

      Шел февраль 1938 года. Над Берлином плыл густой туман. Магда вставала при свете фонарей и долго одевалась. Медленно надевала тонкие темные чулки, поправляла серую юбку и расправляла складки на белоснежной рубашке, укладывала светлые волосы в модную прическу и подводила красной помадой губы. Ей исполнилось двадцать один. С газетных фотографий на нее смотрела красивая молодая женщина с уверенными стальными глазами, упрямо сжатым ртом и гордой осанкой. Магда не узнавала себя на изображениях.       Этот образ создала Хельга. Она давала Магде уроки актерского мастерства и сценической речи, учила ее правильно ходить и красиво смеяться, подавать руку кавалеру и даже элегантно прикуривать. Курить Магде не нравилось, но приходилось. Она стала вхожей в мужские круги и должна была казаться своей.       Магда поправила шляпку и, надев перчатки, вышла в смутное слепое утро. Серое как лед небо низко висело над городом. Магда поежилась на лестнице, подняла воротник пальто повыше и почти бегом бросилась на Вильгельмплац. Обычно она старалась ходить спокойно и чинно, но сегодня было слишком холодно. Рано утром никто не увидит ее в неподобающей спешке.       Снег летел в лицо колючими острыми комками, и Магда радовалась, что взяла тушь с собой. Размазалась бы по всему лицу, несомненно. А так, пока она ожидает прибытия министра, успеет подкрасить ресницы в приемной. Там она своя. Можно было не носить пропуск. Ее узнавали, улыбались, вставали, когда она входила… В общем, Магда чувствовала свою важность.       Улыбчивый Ханс, секретарь из сектора внутренней прессы, провел ее в широкий светлый холл и принес кофе, обсыпав комплиментами. Магда привычно улыбнулась, наклонив голову вбок, взяла чашку и подавила зевок. Спать хотелось невероятно, но она не спешила пить кофе. Надо развести тушь и накраситься до появления Геббельса. Встречать его бесцветной молью нельзя. Быстрыми уверенными движениями Магда подчеркнула глаза, подправила помаду и взяла чашку в руки. Теперь можно ждать.       Терпения ей было не занимать, но, прождав немного, Магда почувствовала себя неуютно. Раньше она никогда не приходила сильно раньше, чем планировала. В приемной царила мертвая тишина, как в могиле. «Надеюсь, она не станет моей, — мрачно подумала Магда, сосредоточенно возя щеточкой в туши. — Шутка ли: пять лет вожу за нос верхушку Рейха».       После смерти Гинденбурга и окончания обучения экстерном она внезапно стала получать много внимания со стороны партии. Его и до этого было достаточно, а теперь ей каждый день приходилось с кем-то беседовать, кого-то встречать, кому-то что объяснять… На Вильгельмплатце в Имперском министерстве народного просвещения и пропаганды она могла прописаться.       Магда отставила чашку, сложила щеточку и тушь, убрала их в сумочку и заправила светлый локон за ухо. Как раз вовремя: в дверях появился Геббельс. Заметив Магду, он удивленно поднял брови и приветственно улыбнулся:       — Вы рано, Фидлер.       — Вы просили прийти пораньше, — Магда поднялась навстречу. Первое правило расположения к себе: подчеркивай уважение к собеседнику.       — Хотите кофе?       — Не откажусь, — она кокетливо улыбнулась. — У меня уже есть, но я подожду вас.       Второе правило и простая истина, которую Магда усвоила от Хельги. Все мужчины одинаковые. От рабочего до министра. Им стоит подыграть, показать, что они умнее, важнее, принять их ухаживания — все. Они твои. Можешь вертеть ими направо и налево. Они будут плясать под твою дудку, только не забывай подкидывать топливо в огонь, кокетливо подмигивая и по-кошачьи играя. Все-таки, женщине живется как-то проще, если закрыть глаза на бесконечные правила поведения. Ей, Магде, повезло с предназначением. Ее считают равной.       — Пожалуй, нам стоит спустится и пойти в «Борхардт», — Геббельс с сомнением посмотрел на ее чашку. — Мутная жидкость, которую делают здесь, не имеет права называться кофе.       Третье правило: соглашайся, будто тебе неловко. В последнее время Магда осмелела и перестала бояться притворяться. Еще год назад она, пожалуй, и в самом деле чувствовала неловкость от приглашений в самый лучший ресторан Берлина. Теперь ее это веселило.       — О чем вы хотели поговорить со мной, герр Геббельс? — поинтересовалась она, когда они расположились у широкого окна.       — Слышали ли вы про ультиматум фюрера?       — Да. Австрийскому правительству?       — Именно, — Геббельс остался доволен ее осведомленностью. — Вам стоит выступить с речью в Вене, не находите?       — Знаете, я сама хотела вам предложить выступление, — Магда грела пальцы о кружку. — Австрии давно нужно было стать частью Рейха. Не возникнет ли военных столкновений? Лига Наций не воспримет наше радостное воссоединение как нарушение Версальского договора?       — Нет-нет, не переживайте, — Геббельс последовал ее примеру и взял чашку. — Галифакс еще в прошлом году дал согласие на слияние. Великобритания не станет чинить нам препятствий. Шушингу же не хватит ума удержаться у власти. Слетит в ближайшие недели.       — Замечательно, — Магда расплылась в улыбке, — в таком случае всегда к вашим услугам.       — Не хотите самостоятельно написать речь? — неожиданно предложил министр.       — Сама? О, я бы лучше положилась на ваш гений по такому важному случаю, — в ход пошла лесть. Комплименты отупляют.       — Вы считаете меня гением? — в глазах Геббельса вспыхнули зеленые огоньки. — Благодарю… Но я полагаю, вам стоит пробовать свои силы.       — Да, конечно, — Магда вздохнула. — Однако не будет ли упущено время? Повод важный, не самый лучший вариант — начинать с таких серьезных вещей.       — Напротив, самый лучший. О маленькое только кулак разобьешь. Нужно замахиваться на большое. Вы знаете достаточно, Магда. Просто напишите текст, я взгляну на него, подправлю шероховатости и неточности. Не переживайте так!       Магда кивнула, трясущейся рукой поднеся чашку к губам. Что ж, вот он, шанс! Раньше она переделывала речи, теперь может написать собственную. Так уже проще. Чужое, тем более такое чудовищное, править сложно. Даже читать тяжело. Она будет писать так, как будет удобно ей. Жутковато только, что теперь она сделала еще один маленький шажок к пропасти. Каждый раз, когда намечались подвижки вперед, Магда малодушно хотела остаться на месте.       Мысль, что она трусит, была одной из самых укоряющих и острых мыслей в голове. Страх уже давно стал привычным, Магда научилась его игнорировать, потому что невозможно бояться постоянно. Она прятала его за смех. Маска улыбки приклеилась к лицу, и он оставался где-то фоном, как радио у соседей… И, все же, оставался.       Словом, похоже было, что все же она трусит. Оправдывать себя в собственных глазах становилось все труднее. Магда злилась, но ничего не предпринимала. Страх был сильнее. Она все отчетливее понимала, что стала винтиком системы, пусть барахлящим, но работающим на нее. Сломать механизм не получалось. Ее не слышали. Она поддавалась и работала на убийц, становясь так тоже убийцей.       Магда старалась забыть о том, что она трусиха. Получалось неважно. С каждым днем она все сильнее испытывала гнетущую тоску. Как поступать так, чтобы ее услышали и заметили, но чтобы ей не сильно попало? Все идеи как-то не соответствовали серьезному настроению. Хоть стреляйся.       Наконец, вот такая возможность: писать речи себе самостоятельно. Может, из этого что-то выйдет. Долгие месяцы учебы в университете Магда вгрызалась в книги, изучала психологию, философию, лингвистику, училась манипулировать и видела, что у нее получается. Во время речей она заводила толпу не хуже других ораторов. Тревожность все равно впускала ледяные когти в плечи и шептала: «Все не видят. Он видит».       Геббельс действительно иногда косо смотрел на нее. Магда не знала, как трактовать его поведение. Поговорить об этом было не с кем. Хельге невозможно что-либо рассказывать, она разболтает всему миру. Хельмут чересчур лоялен режиму. Мать далека от политики. Отец… Отец тоже провластный. Больше никого и нет. Она совсем одна.       — Вам стоит одеваться теплее, Магда, — заметил ей Геббельс. — Вас морозит.       — Да, я не рассчитала…       Магда залпом допила кофе и, пообещал министру пропаганды уже завтра принести черновик, поспешила домой. Сколько лет прошло, а она все так же не могла выдерживать его тяжелый пронизывающий взгляд. Сердце начинало скакать и ломать ребра. Хотелось сбежать.       Дома Магда вытащила пыльную старую печатную машинку и с грохотом поставила ее на стол. Она громко стучала, когда за ней печатали. За стенкой жила молодая семья с двойняшками. Магда не хотела вечером их тревожить. Достаточно того, что мать шьет почти круглосуточно. Лучше заняться речью сейчас, чтобы не помешать малышам спать. Грохот от машинки такой, словно стройка идет.       Когда Магда допечатала последний лист, уже вечерело. Она поднялась, разминая затекшие спину и ноги. Рабочее кресло жалобно скрипнуло. Копчик ответил ему покалыванием. «Надо следить за осанкой», — Магда прогнулась, стараясь растянуть окаменевшие мышцы.       Подумав немного, Магда накинула пальто, замоталась в шарф и вышла на улицу. Хотелось погулять. Дома на нее давили стены. На улице — воздух. Однако воздух был легче кирпичей и ощущался не таким жутким грузом. Магда гнала из головы все мысли, пиная снег перед собой. Хотелось поддаться хоть какой-то иллюзии. Хорошо живется простым немцам. Они ни о чем не думают. Они просто верят.       В таком задумчивом состоянии Магда дошла до парка. Она хотела свернуть, и тут увидела Хельмута с миловидной девушкой ее возраста. Рыжая, высокая, в дорогой шубке, она что-то высказывала ему высоким нервным голосом, потом развернулась на каблуках и пошла прочь. Хельмут остался стоять под фонарем, глядя ей вслед.       Это было глупо — идти прямо к тому месту, где он стоял. Магда пошла из духа противоречия и острого чувства одиночества. Хельмут обрадовался, увидев ее, распростер руки в привычном жесте объятий, и Магда, ткнувшись носом в его красный вязаный шарф, почувствовала запах хорошего одеколона. — Рад тебя видеть, — он поправил ей воротник. — Поздно для прогулки.       — Устала, — невпопад ответила Магда. — Пойдем куда-нибудь, холодно стоять.       Хельмут согласно кивнул, и они двинулись по дорожке вниз.       — Ты поругался с Софи? — Магда сунула руки в карманы, глядя в небо на крупные белые хлопья. Большая черная птица — почему-то подумалось, что орел, — кружила среди них, и казалось, что тень от крыльев закрывает город.       Лично она не знала возлюбленную Хельмута. Хельга пару раз рассказывала, что брат ухаживает за ее подругой с работы. «Пустышка», — так она ее охарактеризовала.       — Знаешь, я совершенно подавлен, — Хельмут последовал ее примеру, растопырив и без того оттопыренные карманы. — Она спокойно сравнивает меня — и не в мою пользу! — с моими сослуживцами, не говорит мне толком ничего, ревнует меня без причины к каждому столбу — уверен, не без помощи Хельги! — и просто… Магда, кто из нас дурак?       — Оба.       Они встали у перил. Стемнело. Темные фигуры бродили около моста. Снег поскрипывал под ногами.       — Знаешь, если ждешь моего совета, то разбежаться бы вам, как в море кораблям, — Магда поправила перчатку, съехавшую на середину руки. — Хельга сказала, вы часто ругаетесь. Так зачем вам это? Вы же взрослые люди. Тратите время на глупости.       — Ты стала слишком взрослой и слишком глубоко зришь, — Хельмут поджал губы. — Общение с Геббельсом тебе не на пользу.       — А что, я не права? — Магда чуть приподняла уголки губ. — Не дуйся.       — Я и не дуюсь. Знаешь, иногда рядом с тобой я тупею от твоей серьезности и твердости…       — И ты еще говоришь, что не даешь повода ревновать!       Хельмут расхохотался, потом махнул рукой.       — Может, ты и права. Пойдем, я провожу тебя до дома.

***

      Канцлер Шушинг, подписавший предъявленный ему меморандум, означавший фактически превращение Австрии в протекторат Германии, попытался восстановить контроль над ситуацией и объявил плебисцит о сохранении страной независимости на 13 марта. Гитлер потребовал отменить плебисцит. Попытка заручиться международной поддержкой не увенчалась успехом.       Чуть позднее, 22 февраля, британский премьер Невилл Чемберлен объявил, что Шушинг не может рассчитывать на поддержку Лиги Наций. Он надеялся, что это спасет репутацию организации, которая была всяко слабее Германии.       В тот вечер на радио крутили третью симфонию Бетховена, и Магда записала в дневнике: «Сегодня я слушала реквием по Австрии».