i
Над грязно-коричневыми пустошами тянулись плети густого свинцового смога: промышленные воздухоотводные роторы, расставленные по периметру Хартланда, работали исправно и выплевывали загрязненный воздух за пределы города. Едва ощутимый северный ветер растягивал его на добрые мили, заставляя редких обитателей пустошей получше закрывать лица — как будто рыхлая тряпочка могла защитить легкие от попадания в них угольной, кремниевой и асбестовой пыли, не говоря уже о стронции, цезии, ртути и кадмии. Людям нужно во что-то верить. Здесь, среди пылевых бурь и залежей черного песка, закрытые лица были отличительной чертой, клеймом, помогавшим отличить «своих» от «чужих». Местные и без того легко смогли бы распознать новичков наметанным взглядом: например, новенькие не содрогались от спастического кашля на каждом шагу, их руки не дрожали, в глазах не мерцал затравленный блеск; но на большом расстоянии такие мелочи легко упустить, верно? А вот чтобы заметить, как новички стягивают с лиц намордники, принюхиваясь и проверяя, не рассеялась ли острая промышленная вонь и нельзя ли хоть ненадолго избавиться от мешающей дышать тряпки, вовсе не нужно подходить близко — таких дураков всегда видно за милю. Никто не налетал на них с криками, никто не читал им нотаций — как правило, местные просто усмехались и проходили мимо, не говоря ни слова. Местные знали — здесь нет нянек, и каждый обитатель пустошей должен учиться на собственном опыте. Если повезет, он успеет воспользоваться полученной мудростью до того, как умрет. Риттер распознал «своего» новичка именно по этому признаку: бойкий парень с соломенными волосами взобрался на гору мусора, стараясь приподняться над стелющимся серым туманом, стянул с лица тряпку и втянул носом воздух — и почти сразу поморщился от запаха гари и отработанного топлива. Риттер собрал слюну и сплюнул, едва ощутив во рту металлический привкус. Он появился пару месяцев назад, и значит, ему осталось немного — чуть больше, чем он мог себе позволить, и намного меньше, чем ему бы хотелось. Поэтому он поднял руку и тяжело махнул ей, подзывая новичка к себе. Бегюм, копошащаяся в соседней горе мусора, вскинула лысую голову и обожгла его полным ненависти взглядом — и Риттер равнодушно отвернулся от нее. Он еще помнил дни, когда волосы Бегюм были черными и густыми, когда вокруг ее радужки не залег серебристый ободок, когда груди не обвисли под изношенными тряпками — дни, когда она, высокая красавица с копной густых волос, грубым акцентом и громким смехом, готова была проклясть весь мир до самого неба… Он бросил ее, когда густая копна стала седеть и редеть, и поди ж ты, она до сих пор его не простила — хотя сама громче прочих вопила о carpe diem. Песок рядом с ним захрустел, но спустя миг звук был перекрыт бодрым и звонким: — Здравствуйте! — новичок не запыхался, и Риттеру это понравилось: здоровый. — Вы меня звали?.. — «Ты», — мотнул головой Риттер — пиетет здесь был ни к чему. — Один? — Да, — новичок переступил с ноги на ногу и поправил лямку сумки, перехлестывавшую грудь. Чем дольше Риттер его разглядывал, тем меньше ему нравилось увиденное: новенькие сапоги, чистенькая одежонка, даже тряпка на лице не серая и не черная — белая, будто только что со швейного цеха. Словно не на пустоши пришел, а на экскурсию в городские Башни. — Почему здесь? — Риттер вскинул глаза и впился в его лицо внимательным взглядом. — Меня выгнали из дома, — равнодушно сказал новичок, но Риттер не повелся на спектакль. Никто не смиряется с изгнанием настолько быстро. Особенно такие, как этот. — Решил попытать счастья здесь. Риттер усмехнулся, зная, что за повязкой новичок ничего не увидит. Никто не приходит сюда за счастьем. Но и это каждый должен выучить на собственном опыте. — Хорошо, — он оглядел новичка снова и прищурился. — Имя есть? — Э, да, — новичок на миг запнулся. — Алек… Увесистый кулак Риттера врезался прямо в центр куртки, аккурат между блестящими пуговичками — и новичок согнулся, глухо кашляя и судорожно хватая ртом взметнувшуюся с земли пыль. — Значит, нету. Здесь всем насрать на то, какое имя у тебя было там, — Риттер махнул рукой в сторону Хартланда, безошибочно находя его в надвигающихся сумерках: сверкающие башни плыли над облаком смога, вырастая из ниоткуда, словно мираж. От непривычно долгой фразы голос быстро охрип, но он продолжил. — И мне в первую очередь. Это в прошлом, парень. Nevermore. Новичок глухо кашлянул — еще раз — быстрым жестом натянул свою белую тряпочку на нос по самые глаза и только потом кивнул, не поднимая головы. Это Риттеру тоже понравилось: понятливый. Два из трех. Теперь оставалось только выбрать имя, и хотя у Риттера никогда не хватало фантазии, в этот раз ломать голову не пришлось: оно было буквально написано на каждом аккуратненьком шовчике модной одежки. — Традицию знаешь? Нарекаю тебя Дьюком, — Риттер перекрестил его слева направо и хлопнул по плечу: религия ушла в прошлое, а привычки остались. — Чем быстрее ты привыкнешь, тем будет лучше для тебя. — Дьюк… — на миг Риттеру показалось, что новичок начнет возражать — но он лишь тряхнул головой. — Да. Понял. Ладно. А как в… тебя зовут? — Риттер, — он не протянул руки, не кивнул, лишь коротко хмыкнул. — Далеко пойдешь, Дьюк. Если не помрешь, конечно, добавил Риттер мысленно.ii
Дьюк не помер — во всяком случае, от очевидных причин. Ему хватило ума не пить из отравленного сурьмой источника, не разругаться с Бегюм из-за свалок дорогого ее сердцу хлама и не упоминать свою прежнюю жизнь в разговорах с местными. Всем любопытствующим он представлялся Дьюком, лишний раз не трепался и даже — Риттер глазам не поверил — перестал стягивать с лица намордник, чтобы «глотнуть свежего воздуха». Ха!.. Но стоило подумать о «свежем воздухе», как веселое настроение Риттера мгновенно улетучилось, и он сдвинул редкие брови: больше медлить нельзя. И так затянул, присматриваясь и оценивая новенького дольше, чем прочих… Да вот только кое-что его смущало. Для исполнения плана ему требовались умелые руки — те, что не дрожат, как с похмелья, — и вроде бы на эту роль отлично подходил Дьюк: новенький, обиженный на «несправедливый» город, выставивший его прочь, готовый отомстить... Вот только Дьюк был неправильным новеньким. Он ничем не выдавал, что скучает по прошлому, и выглядел возмутительно довольным окружающим его дерьмом: довольствовался малым, не лез на рожон, быстро вписался в местные порядки и не увиливал от самой грязной работы. Риттер не мог назвать никого, кто начал столь же многообещающе; не новичок — сопли с сахаром! В любой другой ситуации он был бы рад, что их община обрела столь сметливого человечка, да вот только ему требовался именно новенький, во всем его великолепии — и плюсы Дьюка обращались в минусы. И Риттер кусал губы, не в силах принять решение; он мог бы подождать до появления нового новенького, да вот только его организм не мог: сердце все чаще сбивалось с ритма, все глуше становился кашель, все тяжелее удавалось сосредотачиваться на работе — даже на простейшей работе по сортировке и вывозу мусора; что ж говорить о других вещах! После мучительных раздумий, прерываемых приступами головной боли, Риттер пришел к выводу: хватит тянуть резину. Если ему не поможет Дьюк, то не поможет никто. Следующего новенького он уже не увидит — так не наплевать ли? — Надо поговорить, — сказал Риттер, опускаясь рядом с Дьюком на продавленное кресло. Пустынники копошились вокруг костров, сновали туда-сюда, готовя скудный ужин из того, что смогли добыть за день — большую часть рациона составляли крысы, и Риттер не был против уступить свою порцию другому. — Конечно, — Дьюк обернулся к нему. Лицо закрывала тряпка — темно-серая, как у всех прочих, — а глаза блестели в свете пламени. — Что такое? — Не здесь, — Риттер мотнул головой и указал в сторону, за пределы сомкнувшегося кольца палаток. Пусть они и жили в пыли и дерьме, как крысы, но границы нужны всем. Даже крысам. — Там. Дьюк с готовностью поднялся на ноги. Их места тотчас были заняты, но никто не обратил внимания на их исчезновение — только Бегюм обожгла его спину коротким злобным взглядом. Риттер проигнорировал его. В ночном небе вовсю сияла полная луна, заливая пустоши неверным белым светом до самого горизонта, где мертвая земля сталкивалась с бесконечностью космоса. Смотреть на небо Риттер любил больше, чем на землю — там ему из прошлого сияли звезды, ободряюще подмигивая и будто пытаясь сказать — эй, приятель, взбодрись, все не так уж и плохо… Но Риттер хорошо учил физику и знал, что восьмидесяти процентов утешительниц уже нет в живых; и он скоро к ним присоединится. Он обернулся, сталкиваясь взглядом — с Дьюком, вопросительно смотрящим на него; с Хартландом, возвышающимся над ними, подобно фэнтезийному Мордору; с Бегюм, выскочившей следом за ними. — Какого хера?! — рявкнул Риттер, делая большой шаг вперед и заслоняя Дьюка плечом. — Это не твое дело, гребаная ты ведьма! Зря — голос сорвался и сердце забилось в груди пойманной птицей, вынуждая Риттера нелепо хватать воздух ртом. Громада башен Хартланда сверкала разноцветными огнями, скрадывая неуверенный лунный свет, а глаза Бегюм были чернее ночи, чернее нефти, чернее самого космоса. — Я знаю, что ты задумал! — каркнула Бегюм, содрогаясь всем телом, будто в припадке, и вскинула руку, обвиняюще наставив на Риттера трясущийся узловатый палец. Риттер не мог удержаться от брезгливой гримасы: будучи младше его на десяток лет, она выглядела древней старухой. — И я не позволю тебе задурить голову этому мальчишке! — Вообще-то я взрослый… — возразил Дьюк, но на него не обратили внимания: его никто не слушал. — Ты ему не мать! — Риттер сделал еще шаг и схватил Бегюм за руку, с силой вжимая пальцы в серую кожу до тех пор, пока ее лицо не исказила боль. — Он примет решение... сам. Хочешь ты того или... нет. — Убийца! — выплюнула Бегюм ему в лицо. — Психичка, — не остался в долгу Риттер. Бегюм затряслась. Она хотела что-то сказать — Риттер видел это по ее глазам, но из горла вырывалось лишь кваканье. Редкие седые пряди облепляли лысый череп, узкий подбородок трясся, с губ тянулась ниточка слюны... Риттер оттолкнул ее прочь до того, как слюна попала ему на кожу — так сильно, что она едва не упала — и брезгливо вытер ладонь о брезентовые штаны. — Пошла вон. Но Бегюм не послушалась — кто бы сомневался; вместо этого она развернулась и схватила Дьюка за руку, вонзив серые ломкие ногти в рукав его куртки, выкручивая ткань. — Не слушай его, мальчик, — пробулькала она, и ее глаза лихорадочно блестели в слабом сиянии луны, обращавшей ее лицо в восковую маску. Риттер фыркнул и хлопнул руками по бедрам, качая головой. — Ты бы видела себя, Бегюм. Если уж кого из нас и не стоит слушать, то точно не меня. — Не слушай, — лихорадочно шептала Бегюм, голова на тонкой шее тряслась, словно ее било током. Риттер видел только лицо Дьюка — оторопелое, с печатью брезгливой жалости, без которой на Бегюм давно уже никто не смотрел. — Он тебя убьет. Думаешь, ты первый, кому он делает свое заманчивое предложение? Ха! Таких были десятки! Он тебя убьет! Бегюм слишком много знала и слишком много болтала — и несмотря на это, умудрялась выживать. Загадка. — Я сказал, пошла прочь! — Риттер замахнулся на полоумную бабу — уже всерьез, без притворства, но Бегюм увернулась, как кошка, и отскочила к палаткам. — Он тебя убьет, мальчик! Убьет! — каркнула она и исчезла в складках брезентовой ткани, на краткий миг позволив огням костров вспыхнуть во тьме. Камень, брошенный Риттером, врезался в ткань и безвредно шлепнулся на землю — а Риттер чуть согнулся, быстро и часто дыша и стараясь делать это не слишком громко. Дьюк посмотрел на палатки — и перевел взгляд на него. — Что? Сумасшедшая баба, — проворчал Риттер, исподлобья глядя в ответ. — Чего еще ты… Ждал-то?.. Он прищурился, глядя на Дьюка — тот в свете луны казался не мертвецом, но призраком — и усмехнулся, жалея, что он все равно не увидит. — Не передумал?.. со мной говорить... после такого представления?.. — Э… Нет, — Дьюк сунул руки в карманы, оттягивая куртку вниз. — Не знаю, что у вас за история, но предпочту сформулировать собственное мнение. Не люблю верить на слово. — А не боишься? — Риттер не мог удержаться. — Вдруг я тебя убью? Глаза Дьюка блеснули, когда он окинул его взглядом — но в темноте по ним ничего нельзя было прочесть. — Я думаю, что я с тобой справлюсь, — без тени хвастовства сказал он. — Поэтому нет, не боюсь. Риттер фыркнул и кивнул — справедливо. Надо сказать Бегюм, что ее выступление сыграло ему на руку, пусть локти себе кусает, сука… Он глухо кашлянул и выпрямился, чувствуя при каждом вдохе влажную вибрацию в груди. — Хорошо. Я не буду тебе врать, — ему приходилось говорить коротко, отрывисто, роняя фразы, как силикатные кирпичи. — Я действительно не первый раз... прошу помощи. У новеньких. И некоторые кончили плохо. Если тебя это пугает — развернись и уйди. Я пойму. Больше ты не услышишь от меня ни слова. На эту тему. В нескольких шагах от них, отгороженные стеной палаток, негромко перекрикивались пустынники, и луна заливала землю бледным светом, превращая песок в снег, и Хартланд высился над ними, как Старший Брат, и скорее всего, кто-нибудь действительно следил за ними прямо сейчас, но Риттер в упор смотрел на Дьюка, пытаясь решить: да?.. нет?.. В прежние дни мало кто мог вынести его взгляд, но прежние дни были далеко: тот даже не моргнул. — Я слушаю. Риттер кивнул и развернулся, оставив громаду Хартланда за спиной, но кожей ощущая ее присутствие. Если за ними и смотрят… Да насрать. — Знаешь, что там? — он вытянул руку в сторону горизонта, с неудовольствием замечая, что кончики его пальцев дрожат — совсем как у Бегюм. — Рельсы, — без промедления ответил Дьюк. Риттер кивнул и опустил руку. — Знаешь, для чего они нужны? — дыхание восстановилось, и Риттер испытующе посмотрел на Дьюка. — Все знают. По ним ходит Поезд, — Дьюк ответил ему таким же взглядом, и Риттер чуть улыбнулся. — Да. Знаешь, что я хочу сделать? Короткий миг взгляд Дьюка оставался непонимающим — а потом его зрачки расширились, заняв почти всю радужную оболочку; а может быть, Риттеру только так показалось в неверном свете луны. В самом деле, загадка была совсем несложной. — Ты задумал его уничтожить, — благоговейным шепотом выдохнул Дьюк.iii
План Риттера был прост; его и «планом»-то можно было назвать лишь с большой натяжкой. За неимением возможностей Риттер не мог ни взорвать Поезд, ни убить машиниста, ни даже разобрать рельсы: для всего этого нужны были инструменты, ресурсы, оборудование, которых на пустошах не было. Поэтому… — Вот здесь у рельс поворот, — Риттер палкой чертил карту в сухом песке, и от каждого движения вверх взлетали миллионы пылинок. Солнце стояло высоко в зените и припекало спину, как промышленная печь. — Машинист сбросит скорость примерно до двадцати миль, и тогда ты сможешь запрыгнуть на состав. Тебе нужно дойти до кабины и… Риттер бросил взгляд на Дьюка и закончил не так, как планировал. — ...и нейтрализовать его. Потом ты остановишь состав, я зайду, ты выйдешь — и дело сделано, ты свободен. Дьюк смотрел на него. Ничего не говорил, не возражал — просто смотрел, и под взглядом пацана Риттер впервые за много лет почувствовал себя неуютно. — Что? — рявкнул он, резким движением стирая карту. — Изящный способ суицида ты выбрал. И еще меня в помощники тащишь, — в голосе Дьюка не было гнева, только констатация факта. — Веревка нынче не по карману? Я думал, у тебя в самом деле есть план — в смысле нормальный план, а не самоубийство! Риттер сплюнул на землю, и во рту уже привычно расцвел металлический привкус. — Не строй из себя идиота. Ты меня видишь, вот он я, во всей красе, — Риттер вытянул вперед руки — стянутые контрактурами пальцы гнулись с трудом, но он выпрямил их, перевитые темными вздувшимися венами обрубки. Руки ходили ходуном, совсем как у Бегюм — и впервые Риттер подумал о том, что выглядит немногим лучше, чем чувствует. — Как думаешь, сколько мне осталось? Молчишь? А я тебе скажу: следующего полнолуния я уже не увижу. Это раньше я мог думать о том, как бы покрасивее подставить под удар кого-то типа тебя — наивного идиота из новеньких, навешать лапши, ослепить красивой мыслью о свободе, о подвиге и так далее, чтобы самому жить; но я слишком затянул!.. Голос истончился и сорвался, и Риттер согнулся, тяжело опираясь на палку. Воздух врывался в легкие, но не приносил облегчения; он сопел и пыхтел, как кузнечные меха, ребра трещали, распираемые изнутри — но ему хотелось больше, нужно было больше!.. — Я не могу, Риттер, — тихо сказал Дьюк, и в его голосе явно слышались отзвуки гребаной, блядской жалости. — Я не могу. Прости. — Хватит! Хватит балагана! — рявкнул Риттер, разом выплевывая драгоценный воздух, и с силой толкнул Дьюка палкой в живот. — Думаешь, милосердный? Думаешь, если я умру… медленно… это будет благородно?.. с твоей стороны? Дьюк молчал. Риттер сделал глубокий вдох, гулко кашлянул и сплюнул новую порцию мокроты — и продолжил, уже спокойнее: — Тебе нужно... только... остановить Поезд. — Ты ничего не добьешься. Они пришлют новый, — покачал головой Дьюк, глядя вдаль и щуря голубые глаза. — Несомненно, — не стал спорить Риттер: следовало экономить силы. — Но не сразу. Им придется... либо починить этот... либо построить новый. Ни то, ни другое быстро не... не делается. Город задохнется. В собственном дерьме. Дьюк молчал. Совершенно непонятно было, согласен он или нет; но Риттер дышал и терпеливо пережидал волны раздражения, накатывавшие на него с регулярностью прибоя. Иногда людям нужно подумать. Но когда Дьюк поднял голову, он задал совсем не тот вопрос, который ожидал услышать Риттер: — Ты тоже из Хартланда? Риттер фыркнул, позволив раздражению прорваться в голос. — Здесь все из Хартланда. — А кем ты был? Ну, там? — Дьюк неопределенно кивнул на башни. День был ясный, и голубоватое стекло окон дробило солнечные лучи, сияя, как бриллиантовая крошка. Нужно было взорваться. Нужно было настучать новенькому по башке за такие вопросы — до него так и не дошло, что можно и чего нельзя спрашивать, — но рядом никого не было, как не было и сил, а Риттеру позарез требовалась его помощь: не в его состоянии скакать за Поездом горным козлом. Поэтому Риттер только вздохнул, глухо закашлялся — и громко харкнул, сплюнув на землю новый ком мокроты. — Я построил Восточную Башню, — просто сказал он, отогнав прочь мудреные словечки: «специалист по организации архитектурно-строительного проектирования», «старший инженер-архитектор», «начальник отдела конструирования». Ничто из этого он теперь не способен выговорить, не запыхавшись. Глаза Дьюка увеличились в размерах. К счастью, он еще не заработал проблем с щитовидкой, как большинство пустынников, поэтому подставлять ладошку и ловить их — местный черный юмор, хотя бывали прецеденты — Риттеру не пришлось. — Ты?! Рихтер Шу… Палка Риттера все-таки врезалась в живот Дьюку, опрокинув того глотать сухую, железоугольную пыль. — Никаких имен! — громыхнул Риттер, и плевать он хотел, услышат его остальные или нет… Задохнется он или нет. — Сколько раз тебе это повторять?! — Я по… Понял. Прости, — Дьюк поднял руки, щурясь на яркий солнечный свет: тень Риттера не заслоняла его. — Я забыл. — Идиот, — выплюнул Риттер и отвернулся, глядя на горизонт, ёжа ноющие плечи, плотно сжимая пальцами локти — и пыхтя, пыхтя, как чертов паровоз. Тогда — о! Тогда ему казалось, что он строит не башню — светлое будущее, не меньше; и его башня будет вехой в этом будущем, пронесется сквозь историю, изящное совершенное творение человеческих рук, подтверждающее, что нет ничего невозможного для человеческого разума — sic itur ad astra. Тогда ему казалось, что еще чуть-чуть, и город вырвется из окружающих его пустошей, расширит границы, и до самого горизонта будет простираться Объединенная Хартландская Конурбация, и он, Рихтер Шульце, будет стоять во главе прогресса, и построит не одну, нет — десяток башен, дотянется до самых звезд и погасит их, если прогресс того потребует. И где он теперь? — Мне нужно знать твой ответ, — сказал он, когда сердце успокоилось, даже не потрудившись обернуться. — Ты ведь все равно сделаешь это. Даже если я откажусь, — Дьюк глухо кашлянул и сплюнул, мимолетным движением приподняв повязку. Риттер кивнул — коротким, рубленым движением. Дьюк глухо крякнул, а потом его тень возникла рядом с тенью Риттера. — Было тяжело? — тихо спросил он. — Ну… уходить. — У нас тут нет мозгоправов, Дьюк, — рыкнул Риттер и обернулся, сталкиваясь взглядом с пронзительными голубыми глазами. Сознание плыло, как плыло и лицо Дьюка, плавясь под палящим солнцем. — Хочешь «разделить свою боль»? Выбрал херовое место. Дьюк не ответил, только смотрел — и Риттер внезапно ясно увидел его будущее: такое же, как у всех прочих; такое же, как у самого Риттера. Светлые волосы высохнут и выпадут, оставив лишь лысый череп, перевитый темными сосудами, глаза потемнеют, белки воспалятся от постоянной металлической взвеси в воздухе; кожа посереет и покроется язвами, десны воспалятся и больше не будут держать белые, ровные зубы — и он будет задыхаться и плеваться кровавой мокротой налево и направо, выгрызая крохи свежего воздуха в попытках протянуть еще один наполненный болью день. — Сколько тебе лет? — спросил Риттер. — Двадцать три, — последовал полный достоинства ответ. В два раза меньше, чем было Риттеру, когда он сам оказался на пустошах. Он тряхнул головой, стряхивая — неуместные сантименты, жалость, симпатию; но это не помогло: у этого парня был шанс. Может быть, у единственного из всех — он был достаточно молод и совсем недавно оказался на пустошах, его пальцы еще не почернели от железа, легкие еще не забились пылью, в организме еще не накопилась ртуть. Риттер повел головой, споря с самим собой, но легкие саднили, во рту чувствовалась кровь, а в голове стучали не молотки — кувалды; поэтому он все-таки открыл рот: — Этот Поезд откуда-то приходит, — и тотчас осекся — нельзя продолжать, нельзя давать надежду. На пустошах ей нет места. — ? — Дьюк сдвинул брови, но желание Риттера говорить пропало так же быстро, как и появилось — и он лишь снова повел головой. — Не передумай, — рыкнул он и похромал к своей палатке, тяжело опираясь на палку.iiii
Поезд был в пути. Положив руку на рельсы, Риттер ощутил кроткую вибрацию — с приближением Поезда она становилась сильнее. Дьюк в паре шагов от него кутался в свою тряпицу: с самого утра поднялся сильный восточный ветер, взмётывавший в воздух клубы мелкой пыли; и будто этого было мало, на горизонте собирались тяжелые черные тучи — к ночи обещался быть дождь. Риттер любил дожди. Жаль, что... — Скоро, — сказал он и выпрямился. Руки дрожали сильнее обычного, и он задумался: это признак волнения или того, что организм окончательно сдает? — Я пойду по рельсам вперед. Не забудь: запрыгнуть на Поезд, вырубить машиниста, остановить Поезд. Дьюк молча кивнул, и Риттер прищурился, вглядываясь в лицо: о чем он думает? Сделает ли он, как договаривались — или сбросить его на рельсы, как прочих?.. Последний шанс решить… Он искал на лице мальчишки следы потайных мыслей, усмешку в уголках глаз, нетерпение в сдвинутых бровях — но ничего не видел. Глаза едва виднелись за длинными светлыми прядями, и Риттер вдруг понял — и схватил его за плечо, больно сдавив пальцами ключицу. — Не дури, — хрипло сказал он. — Ой, не дури, парень. Тебе еще жить и жить. — Жить где? — язвительно отозвался Дьюк, сбрасывая его руку. — В этом дерьме, что ли? И кончить как ты? Риттер замахнулся было сжатой в кулак рукой, но голова закружилась, а сердце панически застучало в груди: нельзя, нельзя! Риттер смирил себя и разжал пальцы, показывая: я не ударю; качнул головой, чувствуя голой кожей болезненные покалывания мелких пылинок. — Ты не слушаешь, — хрипло сказал он. Ветер плотно прижимал к лицу черную, пыльную тряпку, и она льнула к ноздрям и ко рту, отнимая последние крохи кислорода — и Риттер сорвал ее, сорвал одним движением и бросил, отдав на милость ветра. В один миг она унеслась прочь, в сторону пустошей… В сторону Хартланда. Риттер сделал глубокий вдох, впервые за много лет (хоть сам-то помнишь, как давно ты на пустошах?) расправив плечи, ощущая, как расправляются бронхи в его легких. Воздух пах пылью, и маслом, и дымом, и угольным смогом, и во рту сразу поселился привкус железа — но Риттер дышал полной грудью, потому что… Потому что скоро. Дьюк смотрел на него во все глаза, но сам — умница — не последовал его примеру. Риттер улыбнулся, обнажая редкие зубы, и губы пронзила короткая боль: сухая кожа на них лопнула. Облизав их, он коротко вдохнул — и выдохнул, заходясь кашлем. — Хорошо, Дьюк. Дышать — хорошо. Жить — хорошо. Уходи отсюда. — Уходить? Куда? Основать новый лагерь пустынников? Риттер вытянул руку, указывая на рельсы — и дальше, на горизонт. Горло пережимало знакомыми спазмами, и добавить к жесту он ничего не мог, но, кажется, Дьюк его понял. Может быть, не сразу; может быть, когда и его руки начнут дрожать, а легкие сжиматься от невидимого груза — но Дьюк свалит, и возможно — только возможно, конечно — найдет что-то… Что-нибудь. Порой Риттеру казалось, что во всем мире нет ничего, кроме Хартланда — но он знал, что Поезд откуда-то приходит. — Ты сумасшедший, — резюмировал Дьюк. Он мотал головой, вправо и влево, отрицая слова Риттера — но тот видел, что они упали на верную почву. — Почему ты сам не ушел? Риттер пожал плечами. — Я не… Я никогда не хотел. Ты спросил — было… ли мне тяжело уходить. Я не уходил. Меня вышвырнули. Когда я стал… стал им не нужен. И я поклялся, что… Что найду способ отомстить. И я нашел. Мне-то уже без разницы. — Ты — сумасшедший, — повторил Дьюк, совсем другим тоном. — Знаю, — Риттер протянул руку и схватил ладонь Дьюка — кожаную перчатку в мелких порезах — и с силой сжал. — Поэтому я прошу. Не надо. Останови поезд. Я хочу сам. Понимаешь? Хочу. Они меня выкинули. Риттер очень хотел сказать ему еще много чего: что у него еще все впереди, что у него есть шанс, что ему незачем тут торчать и гнить заживо, что он справится, он обязательно справится… Но слова теснились в горле пошлой бесполезной толпой, сипя и хрипя, и зловеще побулькивая при каждом вдохе — и Риттер ничего не сказал, только еще сильнее сжал пальцы. — Я понял, — ответил Дьюк — и пожал его ладонь в ответ. — Хорошо. Я сделаю так, как ты хочешь. — Хорошо, — кивнул Риттер и разжал пальцы. — Спасибо тебе. Дьюк окинул его непроницаемым взглядом и отвернулся, высматривая вдали очертания Поезда.