When this Man lies, It's Trenzalore

Бомба взорвалась, и меня подбросило в воздух. Это было не слишком важно, такое уже случалось. За несколько секунд до установки взрывчатки я почувствовал едкий запах дыма и огня, поднял свой взгляд к тёмному небу, заполненному тысячами кораблей. Плачущие Ангелы были прямо за дверью, за деревянной, пожираемой пламенем дверью. Не важно из чего они были сделаны — плоти или же камня, — взрывная волна доберётся до них, обязательно доберётся и убьёт. Подол моего пальто и брюки намокли ещё сильнее, почти насквозь, когда я опустился на колени в главный экспортный товар Рождества — снег. Он затушил огонь в местах, где его коснулись отлетающие в сторону горящие искры, превратив языки пламени в дымящийся пепел. У Ангелов был шанс, и они его упустили. Я говорил, что не хочу убивать их, и они проигнорировали мои слова, нагло и безжалостно использовав мозговой ствол погибшего горожанина как своего рода рацию. Отвратительно. Тогда они упустили свой первый шанс. Я сказал им покинуть эту планету. Я не собирался умирать и оставлять жителей Рождества без защитника, чтобы на них охотились, словно на кроликов. Это был второй шанс Ангелов, и они его так же упустили. Теперь, возвышаясь над дощатыми стенами, повсюду торчали каменные кончики крыльев державшихся в страхе статуй. Там, со стороны, на безопасном расстоянии за Ангелами наблюдали мои друзья. Друзья по оружию. Сначала раздастся сигнал, потом взрыв, и мы все вместе пойдём весело праздновать победу над пугающими статуями. По крайней мере, до следующей угрозы. Но это нормально. Я смирился с подобным. Это было не слишком важно, такое уже случалось. Бомба взорвалась, и меня подбросило в воздух. … От запаха лука у меня слезились глаза. Курица шипела на сковороде, помешиваемая удерживаемой в худых руках Эми лопаткой. От жарящейся на плите смеси поднимался дымок, распространяя по всей кухне шафрановый запах. — Порежешь это для меня, пожалуйста? — положив передо мной на разделочную доску пакетик с овощами, спросила Амелия. Она хотела приготовить что-нибудь экзотическое, поэтому сейчас мы корпели над паэльей. Я пытался вспомнить названия овощей, щурясь на эти серые маленькие кусочки (овощи ли это вообще?). — Грибы? Я думал, Скотти не любит их. — Нет, он любит грибы, — сказала Амелия, тыкнув лопаткой в кусок курицы, проверяя, зажарился ли он. — Когда он это сказал? — безуспешно припоминая, вопросил я. В конце концов, Скотти говорил очень мало, а у меня была хорошая память. — Сегодня утром, за завтраком, — словно объясняя что-то совершенно простое неразумному ребёнку, отвечала Эми. За завтраком? Когда это было? Я был на завтраке сегодня, не так ли? Или это было вчера? Нет, вчера я убегал от вулканических гарпий (перехитрив их, к слову! Чуть не обгорел, конечно, но было весело). — Доктор? — Что прости? — рефлекторно я вскинул голову. Амелия снисходительно улыбнулась, и слегка покачала головой. Одна из ее ярко-оранжевых прядей упала ей на плечо, и она тут же заправила непослушные волосы за ухо. — Я говорила, ты был не в себе за завтраком, Доктор. Рори приготовил Скотти омлет с грибами, помнишь? — несколько секунд я молчал, и мой взгляд застыл на этих грибах, хлюпающих в своей упаковке. — Нет, прости, что-то не припоминаю. Мне нужен ещё один мозг, чтобы хранить всю эту информацию. Может, мне стоит инвестировать в Уд-сферу или во что-то подобное, — я щёлкнул её по носу. Она вновь улыбнулась мне, и я повторил ее улыбку. В тот день я очень нуждался в подражании. Когда я снова поднял глаза, прошло уже несколько минут. Амелия, вероятно, не тревожилась насчёт молчания. Мне было интересно, куда отправиться на следующий день. Планета неустойчивой печали или мрачная сфера? Оба варианта звучали захватывающе. Может, я получу сигнал бедствия с какой-то другой планеты? Это всегда интересно. — Насчёт Скотти, — начала осторожно Эми, добавляя тем временем ещё шафрана в блюдо, — он сказал, ты о чем-то говорил с ним в парке. Накричал на него, да? Что-то о том, что тебе приходится слишком долго ждать, когда нужно уже быть дома. — А, да. Я извинился перед ним. Признаю, я вышел тогда за рамки дозволенного, — всё произошло очень неожиданно. В один момент Скотти был на горке, а в следующую секунду я уже отчитывал его. Мы должны были быть дома в шесть тридцать, а было уже шесть тридцать пять. Прошло всего пять минут, это было совершенно не важно, но я был так зол и расстроен. Заметив краем глаза, что кубики нарезанного Эми сельдерея были неровными и рваными, я почувствовал, что снова начинаю злиться. Я не знал почему. Нервничая, я неосознанно потер большим пальцем правой руки ладонь левой. Эми перевела взгляд на мою разделочную доску и ещё даже не распечатанный пакет с грибами. — Овощи готовятся, Доктор. — О да. Точно. Прости, — я улыбнулся ей. Моя рука дёрнулась к ножу, но что-то на краю сознания подсказывало мне не трогать его, будто он был проклят. На одно короткое мгновение мне стало невыносимо трудно удерживать улыбку на лице. — Знаешь, мне, на самом деле, нужно кое-что починить. Почему бы тебе не попросить Рори помочь? — Хорошо. Только не взорви ничего, ладно? У нас достаточно поводов для беспокойства, — на улыбку Эми я ответил улыбкой, но моя показалась мне неприятной, неестественной, как будто я растянул тугой латекс на коже. — Хорошо, попробую, — я вошёл в ТАРДИС. Стоя в полном одиночестве, вперев свой взгляд в собственное отражение в мониторе, я силился понять, достаточно ли убедительна моя улыбка. Я пытался найти изъян, неточность, которую можно было бы исправить. … Я приземлился, казалось, в нескольких метрах. Я не мог точно сказать как далеко. Шлёпающий звук чего-то тяжёлого о слякоть под ногами раздался посреди всего шума, и позже я понял, что это моё тело мёртвым грузом ударилось о мокрую землю. Я попытался сориентироваться. Хотя, по правде говоря, у меня так никогда и не получилось. Внезапно вокруг замелькали люди, мои друзья. Я поднял взгляд к небу Трензалора — оно, казалось, гнило, заражённое дымом и огнём. Меня положили на носилки, хотя я не чувствовал себя раненым. У меня кружилась голова, звенело в ушах от взрыва, но такое бывает. Я поднял на уровень глаз дрожащую, трясущуюся руку, меня тошнило, но все было в порядке. Я проверил другую руку — все было хорошо, голову — тоже хорошо. Носилки тряхнуло, когда мои друзья попытались побыстрее унести меня, и что-то упало на землю. Я посмотрел вниз. Это был целый сгусток крови из нескольких десятков или сотен капель, что скопились вокруг меня. Кровь продолжала вытекать на землю, и этому, казалось, не было конца. Моя правая нога превратилась в разорванное, обугленное кровавое месиво. Сквозь ткань, кровь и куски плоти я не мог разглядеть, где она заканчивалась. Я огляделся. — Где моя нога? — спросил я, казалось, спокойно у ближайшего человека, но позже я понял, что кричал. — Где моя нога?! Если они и ответили мне, то я этого не услышал. Моё сознание от потери крови то проваливалось в беспамятство, то выныривало из него попеременно. Вскоре темнота поглотила меня и… … Я проснулся. Сделал вдох, медленно выдохнул. Это был просто сон. Лунный свет просачивался сквозь окна гостевой комнаты Пондов. Скоро я, наверное, заменю эту луну другой: двенадцатой луной планеты Изменчивой Печали или, может, Нижней луной Мрачносферы*. Но перед этим немного чая, чтобы успокоиться. Я отодвинул одеяло в сторону. Где была моя нога? Меня трясло, меня тошнило, но я был в порядке. Исцелённый, быть может. Прошло уже несколько недель с тех пор, как часть ноги отрезали до середины бедра. Я не чувствовал себя исцелённым. Намеренно задрав штанину брюк, чтобы увидеть то, что осталось, я вздохнул. Шрам был похож на порванный клочок бумаги, уродливый и неправильный. Я пользовался тростью (телескопической**, к слову; однажды я назвал ее крутой, но на самом деле она такой не была), чтобы доковылять до комода, у которого стояла искусственная нога. Я чуть не упал. Зачем я оставил свой чёртов протез прямо там, у двери? Пытался ли я перестать быть зависимым от него? Или это было наказание? Зависимый или нет, я его надел с тем привычным странным щелкающим звуком, что тот издавал каждый раз. Натянув на него штанину пижамы, чтобы он был незаметен, я выпрямился и посмотрел в зеркало. Я силился понять, достаточно ли убедительна моя улыбка, пытался найти изъян, неточность, которую можно было бы исправить. Но я видел только себя. …

«Увы! нет места музыке в душе, когда та фальшивит.» Мигель де Сервантес