***
Дениз сидела в саду на плетеном стуле. Уже пожелтевшими от табака пальцами она держала сигарету, слушая размеренный шелест страниц Бодлера. Она читала французских авторов столько, сколько могла, но сейчас даже они вызывали отторжение. Внутри искрилось ожидание от предстоящей поездки, но огоньки быстро гасли, будто падали в воду. Сомнения занимали большую часть её размышлений, а ведь поезд уже завтра. Александр беззаботно собирал чемоданы, беспорядочно сваливая внутрь всё, что попадалось на глаза. Бернхард всё время находился в кабинете, а когда Александр звал его для сбора багажа, ссылался на работу. Михаэль был рад и удивлён. Дениз подумала, что он до последнего не верил в её согласие. Она тоже не верила, но свой чемодан уже собрала. Из тёплых вещей сумела положить лишь свитер и плотные чулки то ли потому, что на самом деле не знала, насколько едет, то ли потому, что не хотела отвечать на расспросы Александра. — Замёрзнешь же, — раздался голос Манфреда. Дениз пугливо обернулась и поспешила потушить сигарету в наполненной пепельнице. Поблагодарив, она обернулась пледом и поджала заледеневшие ноги. Жара резко спала, и теперь над Берлином кружили тяжёлые, серые тучи, гонимые холодным, резвым ветром. — Я так и не сказала вам, — откашлявшись, начала она, — простите за вазу. И если вы слышали, как мы ругались… — Ваза принадлежала моей жене. Но я, признаться честно, подсознательно всегда оставлял её на краю стола. Так что тебе не стоит извиняться, — он усмехнулся и сел рядом. — Я ушёл, как только услышал крик. Это ваше дело. — Мне неудобно, — тихо сказала Дениз, взяв пачку в руки. — Я ожидал подобного, — он пожал плечами. — Мой сын далеко не подарок, у него сложный характер. Академия и война сделали своё дело. Но, Дениз, и ты не промах, уж прости. Она неожиданно для себя улыбнулась и прикусила губу. Манфред взглянул на книгу. — Вот горькие плоды бессмысленных блужданий. Наш монотонный мир одно лишь может дать… Как там дальше? — Сегодня, как вчера, в пустыне злых страданий. Оазис ужаса нам дан как благодать, — закончила Дениз и закрыла книгу. — Жаль, у Бернхарда не привита любовь к французской поэзии. Он козыряет только немецкими авторами. — Во многом он prétentieux. Дениз прыснула от смеха и поспешила прикрыть губы ладонью, чтобы не рассмеяться. Манфред, заметив её посветлевшее лицо, просиял сам. Иногда бывало так, что они становились единственными собеседниками друг другу. Сегодняшний вечер не стал исключением. — Я ни в коем случае не стану тебя отговаривать. Но у меня будет две просьбы. Во-первых, присылай фотографии. Во-вторых, прекрати так много курить. Не припомню, чтобы раньше ты курила по пачке в день, — он осуждающе взглянул на неё. Дениз всхлипнула. Она уткнулась глазами в подрагивающую траву, не сумев найти в себе силы посмотреть на Манфреда. Последний месяц он с трудом поднимался с постели, медленно передвигался и часто проводил время сидя в саду или в гостиной. Его лицо осунулось и побледнело. Казалось, из него вытягивали жизненные соки. Манфред тоже это знал, а при упоминании врачей начинал злиться. — Вы давно сделали выбор, иначе бы не оказались здесь, — сказал вдруг Манфред. Она удивлённо взглянула на него, но не успела ничего ответить, услышав детские голоса и звонки велосипедов. Дениз ожидала услышать громкий хлопок двери, обычно сообщавший, что Александр дома, но его не последовало. Она поднялась и поспешила в дом. — Александр! — воскликнула она, когда он уже был на лестнице. — Ты сказал, что придёшь в семь, сейчас полдевятого. Ты нарушаешь нашу договорённость. И повернись, пожалуйста. Он повернулся, и сердце Дениз ушло в пятки. На губе виднелась маленькая ссадина, еле заметная, но покрасневшая. Кулаки его тоже были в ссадинах, всё остальное – целое, даже одежда в этот раз была чистой. Дениз схватила Александра за руку и повела в гостиную. Он упрямо молчал, поджав губы и уставившись на ноги, но во взгляде не читалось стыда. Дениз опустилась на колени и обхватила маленькие плечи. — Мы говорили с тобой о драках. Я думала, что ты понял меня. Что на этот раз произошло? — Он снова говорил это, — пробурчал Александр в ответ, не смотря на неё. — Что он говорил? — Ничего. Дениз вздохнула, поднялась и вытащила сигарету. Отойдя к окну, закурила. Чувства внутри неё сменялись со скоростью света: от полного опустошения до гнетущей злости. Александр молча стоял у двери, когда спустился Бернхард. В руках он держал очки, видимо, забыв оставить их в кабинете. — Что происходит? — спросил Нойманн и принялся осматривать сына. — Ты опять подрался? Теперь Александр насупился, склонив подбородок ниже, практически касаясь им груди. Бернхард взглянул на Дениз и нахмурился. Он подошёл к ней, выхватил сигарету и смял в пепельнице. — Никогда больше не кури при нём. Подумай о примере. — Интересно, в кого этот пример? — прошептала она, указывая на содранные костяшки. — C'est un mini-toi. — Ты защищался или первым начал? — проигнорировав её слова, спросил Нойманн у Александра. — Он говорил плохие вещи о маме и о тебе. — Это не ответ на вопрос. Бернхард стоял рядом с Александром, возвышаясь над ним. Его плечи были напряжены, руки убраны в карманы, но Дениз видела, как проступили вены. Она села на стул, боясь, что упадёт – за последние сутки она практически ничего не съела. — Ты ударил его первым? — Да, — наконец ответил Александр. Дениз услышала, как он всхлипнул, и прикрыла глаза. — Почему? Он промолчал. — Александр, мне важно знать, почему ты решил начать драку. Насколько весомой была причина, что ты позволил себе ударить другого? Неужели мы с мамой дали понять тебе, что зачинать драку – нормально? Он всхлипнул, и Дениз с трудом удержалась, чтобы не обнять его. — Александр. — Он назвал маму moffenmeiden! — воскликнул Александр, подняв глаза, полные слёз. Дениз вздрогнула. Ей стало до ужаса тошно и душно, невзирая на ветер, гулявший по полу. Она только сумела почему-то кивнуть и сдержать слёзы. Бернхард резко взял Александра за руку и повёл в коридор. — Промой раны и спускайся. — Пап!.. — Иди. Умойся и возвращайся, — строго сказал Бернхард и проследил за тем, как Александр бегом поднимается по лестнице. Дениз собиралась проследовать за Александром, когда Нойманн схватил её за руку, заставив остановиться. Она уставилась на него, взглянув на цепкие, длинные пальцы, которые словно обожгли её холодную кожу. — Я помогу ему. Ему же больно. — Я не увидел на нём юбки и косичек, чтобы бежать помогать. Если он решил затеять драку, пусть поймёт, какие последствия это имеет. Никакого поощрения за это не будет, даже в этом случае, — холодно сказал он, но Дениз видела злость в его глазах. — Я поговорю с отцом этого мальчика. Такие слова дети могут услышать только от взрослых. — Что? Для чего? Я в первый раз это слышу? — Я здесь для того, чтобы ты такого не слышала. Дениз не удержалась и опустила взгляд на его губы. Нойманн заметил это и с трудом сглотнул. Послышались тяжёлые шаги, и появился Манфред, судя по всему, выжидавший подходящего момента для появления. Он опёрся о стену и печально вздохнул. Они переглянулись с Дениз, и Бернхард понял, что было что-то, о чём ему знать необязательно. — Судя по всему, это происходит и правда не первый раз. Тогда я тем более не могу это допустить. Александр! — воскликнул Бернхард и поднял голову, пытаясь разглядеть сына. Тот уже мчался к отцу, чуть не запнувшись о ковёр. Александр с трудом посмотрел на мать, стыдливо повернулся к Манфреду и встал рядом с Бернхардом. Дениз только собиралась спросить о его ранах, когда Нойманн направился к двери. Александр проследовал за ним, пытаясь поспеть за широким шагом. Дениз оставалось только смотреть в окно. — Может, если бы вы больше говорили друг с другом, всё было бы куда проще? Говорю, как человек, чей брак не удался, — спросил Манфред, когда они прошли в гостиную. Дениз поспешила помочь ему сесть в кресло и подала Neue Zeitung, которую он не успел прочесть утром. — Новый роман Оруэлла опубликовали? — удивился Манфред, сразу перескочив в раздел культуры. — Ещё месяц назад. Говорят, это новая классика. Не видела пока на немецком, но, судя по непопулярности на Востоке, переведут довольно быстро, — ухмыльнулась Дениз и продолжила высматривать Александра и Бернхарда. — Хаксли мне нравится больше, — скривился он и вернулся на главную страницу. — А тебе? — Вы хотите меня отвлечь? — она улыбнулась, но всё же не оторвалась от окна. — Если так, то я отдаю предпочтение Оруэллу. — Французы тщеславны. Стоит кому-то написать о Париже, так он сразу становится их любимчиком! — отложив газету, Манфред вскинул руками и продолжил читать. — Почему же? Дело не в Париже, — Дениз рассмеялась, но смех её быстро затух, как и улыбка. — Мы не делаем того, что нам следует делать, а делаем то, чего делать не следует, — она замолкла и опустила глаза. — И как нам плохо от этого. — Мой отец не раз бивал меня за то, что я отлынивал от чтения Библии, поэтому эти строки я узнаю, — Манфред посмотрел на сгорбившуюся от напряжения спину Дениз. — Всё новое – это хорошо забытое старое? Порой меня эта мысль пугает. Неужели ни один человек не способен создать что-то… удивительное и совершенно оригинальное? — Это прямая цитата, — тихо ответила она, прижавшись лбом к стеклу. — Но да. Ни один. Разве что создать человека. Чем вам не удивительное и совершенно оригинальное? Манфред опустил подбородок. Ему стало тоскливо, потому что захотелось прожить ещё одну жизнь. Ради нового выпуска газеты, ради смеха внука, улыбки сына, этих разговоров с Дениз, чаще всего принимавших печальный оборот. Он чувствовал скорое приближение смерти, и от этого порой становилось дурно. — С другой стороны, — начал он, взяв себя в руки, — каждый человек отчасти похож на другого. В нём есть универсалии, разве нет? — Тогда и Библия – универсалий, — пожала плечами Дениз. — Вы чего это? — она повернулась. — Представил на секунду, как однажды лишусь всего этого, — он посмотрел на неё. — И подумал, что должен говорить без умолку. Глаза Дениз защипало от слёз. Она вцепилась в подоконник. В горле застряли слова, которые она должна была давно сказать. Почему-то именно в такие моменты никто не может произнести нужных слов, будто они цепляются за стенки горла. — Я должна была давно сказать, — она сглотнула, найдя смелость. — Спасибо вам за всё. Не подумайте, что я прощаюсь… — Я понимаю, — он кивнул. Хлопнула дверь, и Дениз поспешила в коридор. Александр прижался к её ногам, схватившись за ткань платья. Дениз провела ладонью по его волосам и коснулась лба, проверяя температуру. Она взглянула на угрюмого, но спокойного Бернхарда. — Мы договорились, — сказал он, посмотрев на Александра. Мальчишка отстранился и поднял глаза на Дениз. — Прости меня. Такого больше не повторится. — Иди, позанимайся на пианино. Дениз посмотрела сначала на Нойманна, затем на Александра. Он уже искал помощи в её лице, жалобно уставившись большими голубыми глазами. — Поиграй немного, а потом пойдём дальше собирать вещи. Александр скрылся в гостиной, закрыв дверь. Дениз вздохнула, заметив разочарованный взгляд Нойманна. Он не подходил ближе, оставшись на расстоянии вытянутой руки. — Он не хочет заниматься, а ты этому потакаешь. — Я не потакаю, — возразила она. — Если он не хочет, я должна его заставлять? Это то же самое, что дать ему пересоленную кашу, вручить ложку и вынудить это съесть. — Откровенно глупое сравнение, Дениз, — скривился Бернхард. — Заставить ребёнка съесть отвратительную кашу – это не то же самое, что и приучить его к дисциплине. Будет меньше кулаками махать. Бернхард обошёл её и проследовал наверх. Дениз, не сдержавшись, пошла за ним. — Заставляя его съесть чёртову кашу и заставляя играть на пианино, мы получим один и тот же эффект. Это насилие. Нойманн остановился, не дойдя до своей спальни. Он усмехнулся и потёр подбородок. — Откуда ты вообще это взяла? Из книжонок твоего Михаэля? — язвительно спросил он. — Он не мой, — прошипела она, но потом всё же выдохнула. — Мы спорим не из-за пианино, не из-за воспитания Александра, не из-за Михаэля. Мы спорим друг из-за друга. Мы же будем спорить так всю оставшуюся жизнь. — Давай, — он пожал плечами, обескуражив её. Дениз, часто заморгав, уставилась на Бернхарда. — Тебе же нравится это всё. Этого тебе Михаэль не сказал? — он приподнял брови. — Убегаешь – я бегу следом. Падаешь – я ловлю. Прячешься – я нахожу. Но в этот раз и правда надо уйти. Она нахмурилась и отпрянула. Бернхард остался стоять на месте, но в его взгляде промелькнула боль. Впервые за все эти года он был настроен решительно и был уверен в том, что говорит. В том, что её нужно отпустить. — Понимаешь? Уйти, Дениз. Если ты собралась уходить – уходи. Пожалуйста, — на его виске запульсировала вена. — Больше я не стану тебя останавливать, искать, ловить, спасать. Не потому, что я больше не могу или не хочу. Я хочу. Хочу быть с тобой. Но какой в этом смысл, если ты будешь несчастна? Возможно, тогда во Франции я не любил тебя, раз не готов был отпустить. Он был спокоен и смиренно говорил с ней, как пленник, видевший в последний раз луч света. — Когда война кончилась, я понял, что вернусь домой ещё не скоро и что не скоро смогу найти тебя. И поэтому я сказал себе, что, если даже спустя столько лет я не забуду её запах, значит, я точно её люблю, — Бернхард приблизился к ней и положил тёплую ладонь на её щёку. — Пусть эта фраза будет самой банальной и слезливой, но она правдива. Даже когда любишь, приходится отпускать. Дениз снова посмотрела на его губы и сделала маленький шаг навстречу, но Бернхард отстранился, оставляя пустоту и холод. Он закрылся в своей спальне, и до следующего дня она так и не увидела его.***
Она закрыла чемодан и с трудом стащила его с кровати. Он был тяжёлым, набитым парочкой тёплых свитеров, летними платьями, книгами, косметикой и фотографиями. Александр с гордостью принёс свой небольшой саквояж. Эту ночь он спал с Нойманном, сказав, что будет скучать по отцу. Дениз смотрела на него, вспоминая все прожитые годы в Париже. Счастливые сменялись покрытыми мраком и болью, нестерпимой и разрушающей. Стащив вещи в коридор, она поднялась в кабинет, взяв часы. Бернхард привычно сидел за столом, надев очки и включив лампу, несмотря на яркий солнечный свет. Его лицо ничего не выражало, а руки легко заполняли рабочий журнал. Готовые чертежи лежали на полу, аккуратно сложенные у ножек стола. Дениз увидела карандаш, нагнулась и подняла его. Бернхард заметил её только тогда, когда она положила карандаш в стакан. — Поезд через час, такси приехало. Нам пора выходить. Проводишь? — голос её был тихим и неуверенным. Он кивнул, облизав сухие губы. — Прежде, чем мы уедем, я бы хотела подарить кое-что. Дениз поставила коробку с часами на стол. На лице Нойманна не дрогнул ни один мускул. Он открыл коробку и мельком взглянул на часы, затем отставил их и поднялся, выключив лампу. Дениз уставилась на него. — Спасибо. Пошли, раз пора выходить. Он вышел, и сердце Дениз затянуло. Она сжала кулаки и поспешила выйти из кабинета. Быстро спустившись, взяла за руку Александра, поправив его кофточку – погода вновь испортилась. Манфред ждал их на улице, разговаривая с таксистом. — Почему не Михаэль? — спросил Бернхард, когда Дениз подошла. — Ни к чему, — ответила она и отпустила Александра, рвущегося к дедушке. Бернхард загрузил сумки в багажник, захлопнул его и стряхнул с рук пыль. Его глаза были устремлены куда-то вдаль, он боялся столкнуться со взглядом Дениз. Она переминалась с ноги на ногу, смотря на Манфреда и желая, чтобы его бессмысленный разговор с таксистом никогда не кончался. — Я буду писать, — сказала Дениз, повернувшись к Бернхарду. — Ты тоже пиши. Он кивнул. В душе разгоралась злость. Дениз хотелось схватить его за руку и начать трясти, словно можно было выбить этот чернеющий холод. Она была готова расплакаться, но сдержалась. — Чемоданы не поднимай сама, тяжёлые, — сказал он вдруг, и Дениз не смогла не улыбнуться. — Береги себя и теплее одевайся. Будь счастлива. Положив руку на её щёку, он поцеловал её коротко, но чувственно. Дениз не успела схватиться за его запястья, когда Бернхард отошёл и подхватил на руки Александра. Она смотрела на них, с трудом удерживаясь на ногах. Манфред обнял её, и Дениз тихо выдохнула. Он всегда оказывался рядом, когда это было нужно. — Позвони при первой возможности. Я буду скучать, чего таить. — Я тоже. Она отстранилась и улыбнулась ему. Манфред улыбнулся в ответ и отпустил её. Дениз открыла дверь. — Слушайся маму, хорошо? И не дерись. Нарисуй мне чего-нибудь. Башню, например? — Бернхард поцеловал Александра в висок. — Что хочешь, пап, — пожал плечами он и обнял его, обхватив руками сильную шею. — Я люблю тебя. — И я тебя, — он прижал его к себе, закрыв глаза. — Всё, поезжайте, а то опоздаете. Ты понял меня? Береги маму. Александр кивнул и, помахав Манфреду, ловко забрался на заднее сиденье. Дениз посмотрела сначала на Манфреда, затем на Бернхарда. Она собиралась сесть в такси, когда раздался голос Бернхарда: — Паспорт взяла? Она раскрыла сумочку, удостоверилась, что паспорт на месте и, подняв глаза, замерла на мгновение. — Ключи забыла. Он усмехнулся. Дениз села в машину, а Бернхард захлопнул за ней дверь. Протянул водителю деньги и помахал Александру, который предвкушал поездку, надеясь на увлекательное путешествие. Автомобиль тронулся. Дениз заставляла себя не оборачиваться, ловя урывками терявшиеся фигуры Манфреда и Бернхарда в боковом зеркале. Они приехали на вокзал вовремя. Михаэль, держа цветы, салютовал выбежавшему из машины Александру, и поспешил помочь с чемоданами. Он собирался заплатить таксисту, но Дениз сказала, что Бернхард это уже сделал. Тогда глаза Михаэля сверкнули, и он оставил только чаевые. Они двинулись уже к прибывшему поезду, покрывшему паром всю станцию. Провожающие махали пассажирам и неторопливо двигались к выходу. Показав билеты, Михаэль закинул чемоданы и прошёл в вагон. Дениз помогла Александру забраться и поднялась следом. Некоторые купе уже были заняты, пассажиры раскладывали багаж. Александр забрался на зелёное сиденье и стал осматриваться. — Опусти ноги, пачкаешь же, — поправила его Дениз и поставила сумку на столик. — Слушаюсь. Как и сказал папа, — рассмеялся Александр, но ноги опустил. — Ему разве можно отказать? — еле слышно произнесла она в ответ. — Что говоришь? — спросил запыхавшийся Михаэль, разложивший чемоданы. — Как думаешь, когда мы поедем? — она заняла место напротив Александра и потёрла лоб. — Думаю, через минут пять. Пойду, покурю, — он улыбнулся Александру и вышел. Дениз открыла окно, чтобы впустить в душный вагон прохладный воздух. Шум вокзала вызывал у неё тревогу: когда-то с вокзала увезли Амера, когда-то ей пришлось сидеть на ледяном полу грузового вагона, чтобы добраться до границы, а затем она ехала в прокуренном вагоне до Берлина, совсем недавно она встречала Бернхарда. Дениз затошнило, а голова заболела. Она прикрыла глаза и выдохнула. Послышался грохот – поезд скоро тронется. — Мам, ты чего? — Всё хорошо, солнышко, — она поцеловал его в лоб и села рядом. — Всё хорошо. Раздались быстрые лёгкие шаги, и в вагон вошёл Михаэль, принося с собой запах табака и креозота. Дениз попыталась улыбнуться ему, но вышло наигранно. Михаэль закрыл дверь, и поезд тронулся. Александр тут же припал к окну, наблюдая за неторопливым движением. Поезд медленно набирал скорость, удаляясь всё дальше и дальше от станции, оставляя провожающих, опоздавших, работников железной дороги и вокзала. Колёса загромыхали, и поезд, раскачиваясь, повернул. Желудок Дениз скрутило. Она поднялась. — Что случилось? — спросил Михаэль, увидев её бледное лицо. — Я скоро. Не оставляй его одного, — сказала она и поспешила выйти из вагона. Зажав рукой рот, она добежала до уборной, её не вырвало, только сильнее затошнило. Закрыв дверь, Дениз облокотилась о раковину и подняла глаза. Завитые волосы немного растрепались от ветра, щёки болезненно покраснели и неестественно выделялись на побледневшей коже. Губы потрескались и были такими же красными, как и щёки – в последнее время она много их кусала, до самой крови. Слёзы полились из глаз. Дениз рассмеялась над собой и подняла голову, чтобы не зарыдать и не смазать тушь. Но она не сдержалась, и слёзы одна за другой скатывались по щекам. Взяв платок из сумки, Дениз принялась утирать влагу и чёрные следы. Руки тряслись. Колёса поезда также громыхали, вагон поскрипывал от скорости. Она прижалась к стене и вытащила из сумки потрёпанную фотографию, которую все эти годы носила с собой. Что бы ни произошло, она носила фото. Как бы ей тогда не было больно, смотреть на эту фотографию ей нравилось. Становилось тепло. На Бернхарде не было формы, Александр совсем маленький, беззащитный и нуждавшийся в ней. Но главное – она, нуждавшаяся в них двоих. Дениз сморгнула слёзы, и одна из них упала на снимок. Поднимая глаза, она боялась увидеть прошлую себя. Но в отражении на неё смотрела другая Дениз. Выросшая, окрепшая женщина. Однако боявшаяся себя принять. Поезд удалялся всё дальше и дальше, а за окном виднелись поля, дома, заводы. Вместе с поездом Дениз не приближалась к Парижу, она наоборот отдалялась от него. Она убрала фотографию и уставилась в небольшое окно. Чужая Германия, в которой ей никогда не будет места, как бы она ни старалась. Уже чужой Париж, в котором ей тоже никогда не будет места. Немцы разрушили её старую жизнь, а она не знала, как начать новую на пепелище. Дениз скучала по старому Парижу, где была бы бабушка, Ноэ, Маттео. Но того Парижа давно нет. Давно нет той Франции, в которой она родилась. Один скажет – всего семь лет, другой – целых семь лет. За семь лет люди перестают любить или, наоборот, влюбляются, рожают детей, строят карьеру, умирают, встречаются, находят друзей, строят дома и разрушают их. За семь лет изменилась и Дениз. Она рывком раскрыла дверь и чуть ли не бегом направилась к кондуктору, выходившему из купе. — Через сколько будет следующая станция? — едва дыша, спросила она. — Через десять минут, — ответил он, оглядев распалённую Дениз. — Мы сойдём, — уверенно сказала она. — Только там остановка две минуты! — выкрикнул он ей вслед, заходя в следующее купе, чтобы проверить билеты. Дениз попросила Александра постоять в коридоре пару минут. Михаэль, сначала растерянный и удивлённый, вмиг изменился. Его плечи опустились, и он молчаливо наблюдал за тем, как Дениз стаскивает один чемодан за другим вниз. Её грудь часто вздымалась, на лбу проступил пот от волнения. Она опустила подрагивающие ладони на лицо Михаэля и сказала: «Прости». — Значит, я ошибался? Дениз нахмурилась. — Думал, ты его не любишь. Думал, что Париж тебе поможет. Может, доедешь хотя бы? Она покачала головой и обняла его. Михаэль уткнулся в её шею, закрыв глаза. — Прости меня. Ты прекрасный человек и мужчина, но не для меня. Мне очень жаль, потому что я тоже ошибалась. — Иногда, чтобы понять, нужно что-то потерять, — пожал плечами он, наблюдая за тем, как Дениз вытаскивает чемоданы из купе и уходит из его жизни. Они сошли через десять минут на небольшой перрон, расположившийся чуть ли не посреди поля. Дениз засмеялась, заметив вместо автомобилей на вокзале повозку с лошадью. Александр, неся свой чемодан, шёл за матерью по скрипевшему под ногами гравию. Он нахмурил светлые брови, услышав в траве жалобный писк. Выпустив руку Дениз и опустив чемодан, он прошел в траву. — Ты чего? — спросила Дениз и обернулась, смотря на уходящий поезд. Впервые, смотря вслед поезду, в её груди не затянула тоска. Париж теперь был так далеко, но отпуская его, она чувствовала себя сильнее и свободнее. Словно вместе с этим поездом, холодным ветром и запахом травы проносилась вперёд её боль. Волосы Дениз поднялись вверх, платье надулось, как подъюбник бального платья. Дениз рассмеялась и всхлипнула. Слёзы покатились по щекам вновь. Она поторопилась их убрать, когда Александр вышел из кустов, крепко и заботливо держа в руках маленького белого котёнка. Он был напуган и жался к мальчишке, как к матери. — Мам, он беленький! — вскричал Александр, и котёнок замяукал. — Давай заберём! Он один! — А если у папы аллергия? — спросила она, присаживаясь на корточки, чтобы погладить котёнка. Морда у него была пыльная, нос красный и с запёкшейся кровью. Один глаз котёнка был подбит и опух, другой, здоровый и красивый, смотрел на Дениз. Котёнок опять замяукал и подвигал маленькой лапкой. Александр поспешил её поддержать и щекой прижался к грязной, сбившейся шерсти. Его глаза краснели от слёз, и Дениз сдалась. Он поцеловала его в лоб, взяла маленький саквояж, чемодан и пошла к вокзалу. Александр плёлся чуть позади, то и дело посматривая на кота. Красное солнце неспешно опускалось. Луна поблёскивала далеко впереди. Трава покачивалась от ветра, в ней весело переговаривались лягушки.***
— Ужинать будешь? — спросил Манфред, смотря на сидевшего за столом сына. Перед ним был открыт журнал, который Бернхард должен был заполнить до завтрашнего дня, но сил никак не находилось. Третий час он сидел и смотрел на часы, подаренные Дениз. На руке они смотрелись хорошо, исправно работали и имели красивый коричневый ремешок. — Выпьешь хотя бы? — с надеждой всё спрашивал Манфред, присаживаясь на стул, стоящий напротив стола. — Тихо стало. Она ходит, как слон. Александр весь в неё, — усмехнулся Бернхард и тут же сжал губы, глаза его покраснели. — Вернётся она, — махнул рукой Манфред. — Не говори ерунды, пап, — закатил глаза Бернхард, беря ручку. — Через неделю максимум вернётся, как и говорила. — Она это специально сказала. Забудь. Больше не вернётся, — он отбросил ручку, поднялся, положив руки в карманы, и принялся ходить по комнате. — Я думал, что ты не вернёшься, а она была уверена, что ты будешь дома. Так что я ей должен. Вернётся, — Манфред отклонился на спинку и вздохнул. Бернхард остановился и посмотрел на отца. Его сердце застучало быстрее. — Была уверена, что вернусь? — Не будь ты дураком, Бернхард! — воскликнул Манфред, удивляя его. — Конечно же, была уверена, потому что ждала. Не ждала, так уехала бы первым поездом во Францию. Тебя хотели занести в списки погибших, а Дениз настояла, чтобы оставили в пропавших без вести. Бернхард опустился обратно на стул и закрыл лицо руками. Его голова раскалывалась. Он хотел раствориться хотя бы на миг, чтобы не ощущать это противное тянущееся чувство в груди. По привычке, практически рефлекторно, он потянулся к горлу, чтобы ослабить пуговицы, но осёкся и, прикрыв глаза, опустил руки. — Это я разрушил её жизнь, — сглотнув, сказал он. — И я заслужил это всё. Когда я решил, что могу сделать это с чужой жизнью. Не только с жизнью Дениз, но и с другими. Я мог не исполнять приказы. Ценою своей жизни, конечно. Я мог. Он судорожно втянул воздух в лёгкие, а Манфред боялся пошевелиться, зная, что такой разговор больше никогда не повторится. — Я очнулся слишком поздно, — Бернхард достал сигарету и закурил. — Когда меня арестовали, я подумал о том, как давно тебе не писал и как будет хорошо, что они напишут обо мне тебе. Может, тебе будет не так стыдно за меня. Подумаешь, что твой сын пытался что-то изменить? — Я люблю тебя несмотря ни на что, потому что ты мой сын. Бернхард с трудом затянулся. — Прости меня, — сказал он. — Это ты… — Нет. Ты всё сделал правильно. Всё, что во мне есть хорошее – от тебя. Бернхард потушил сигарету, подошёл к Манфреду и, склонившись, крепко обнял его. Бернхард вспоминал искажённое злостью и горем лицо матери, решившей оставить его навсегда. Манфред вспоминал маленького сына, которого осторожно брал на руки. Никто из них не подумал бы тогда, что всё, что они сделают, приведёт к боли и утратам. — Пап! Дедушка! — раздался громкий, звонкий детский вскрик. — У вас нет аллергии на котов? Бернхард уставился на дверь, посмотрел на отца и замер. Топот усиливался, оповещая о скором прибытии Александра. Он, осторожно держа подбитого котёнка, шёл прямо к ним. Манфред, скрипя стулом, поднялся и теперь, улыбаясь так широко, как никогда не улыбался, смотрел на Александра. — Он такой беленький, хорошенький, — заканючил он, прижимая котёнка к себе. — У вас же нет аллергии? Нет? — Нет, — смеясь, ответил Манфред. — Надо его помыть и отвезти к ветеринару. У него что-то с глазом. — Где мама? — на выдохе спросил Бернхард. — Где-то там. Ругается на туфли, — невинно пожал плечами Александр. — Мы почему-то не поехали. Нойманн сорвался с места и помчался на первый этаж. Дениз нигде не было. Только стояли чемоданы, и была открыта дверь. Бернхард выбежал во двор. Калитка была распахнута. Он, торопясь, следовал за Дениз, и ему казалось, что он улавливает при каждом шаге её запах. Она стояла на помосте, смотря на реку. Поднявшийся ветер раскачивал воду и тревожил разросшиеся практически по всему берегу камыши. Дениз обернулась, услышав шаги. На ней было зелёное платье и жакет из шерсти с блестящими крупными пуговицами. Растрёпанные волосы заправлены за воротник, под глазами осталось ещё немного растёкшейся туши, красные искусанные губы были приоткрыты. Она была босая, туфли лежали неподалёку. Нойманн усмехнулся про себя. Бернхард не решился подойти, но до дрожи хотел её коснуться. Дениз вобрала в лёгкие воздух. — Я вернулась не только из-за тебя. Из-за себя, в первую очередь. Нельзя всю жизнь себя ненавидеть, — чуть ли не грозно сказала она, и на её глазах появились слёзы. — Но и женой офицера немецкой армии я не хочу быть. Не хочу быть moffenmeiden. Я женщина. Просто женщина, у которой есть сын, муж, работа и дом. — Мы не можем отказаться от прошлого. — Я знаю, — она всхлипнула. — Я оказалась слабым человеком. Я не выбирала, что чувствовать, но могла выбрать, как поступить. И я выбрала тебя. Не знаю: хорошо это или плохо, но я не могу иначе! Нойманну показалось, что у него закружилась голова. — Ты не слабая. Это не слабость, Дениз. Разве слабый человек сохранил бы себя после того, что ты пережила? Разве была ты слабой, когда взорвала кинотеатр? Когда спасла Ингрид? Когда покупала детям еду? Когда спорила с солдатами, когда они уводили тех евреев? Когда решила родить Александра и уехать в Германию? Будь ты слабой, ты бы приняла моё предложение. В ресторане, помнишь? Она кивнула. — Пусть другие скажут, что это не так, что ты слабая, что ты moffenmeiden. Сколько раз они скажут это, столько раз я буду защищать тебя. Из раза в раз, пока они не замолчат. Пока ты не прекратишь так думать, — он подошёл к ней. Дениз взглянула на его губы и всё же опустила взгляд на кольцо. Она сняла его. Бернхард побледнел. — Это кольцо не подходит мне, потому что я уже не та Дениз, которая была вынуждена выйти за тебя замуж. Такая роль мне не нравится, — она покачала головой, развернулась и бросила кольцо в воду. Дениз выдохнула – с её плеч как будто сняли тяжёлый груз. Краски возвращались к лицу Нойманна, и он, с трудом сдерживаясь, чтобы не поцеловать Дениз, прижал её к себе. Она закрыла глаза, растворяясь в его запахе и тепле, чувствуя себя по-настоящему свободной.Пять месяцев спустя
Дениз почистила зубы после очередного приступа рвоты. Она несколько раз прополоскала горло водой, поскольку оно болело, а нос неприятно жгло, как от аллергии. В этот раз было чуть легче, потому что она была готова. В отражении Дениз видела порозовевшие и увеличившиеся щёки, тени под глазами от недосыпа и проверки домашних заданий, покусанные из-за дурной привычки губы и едва заметно округлившийся живот. Она заботливо погладила его, вспоминая первую беременность. В такие моменты ей хотелось немедля подойти к Александру и обнять его. Обычно он вырывался из цепких объятий матери, ссылаясь на возраст. Спустя пару месяцев школы он и правда стал старше. Первая серьёзная ответственность, казалось, поразила его до глубины души: ему нравилось собирать рюкзак и готовить рубашку с вечера, делать записи в тетрадях, читать учебники. Дениз списывала это на маниакальность Бернхарда, передавшуюся по наследству. Она прилежной ученицей не была, и разбивать коленки ей нравилось куда больше, чем просиживать за уроками. Голова немного закружилась, и Дениз опустилась на стул у окна. Врач сказал, что это наверняка её последняя беременность – мешали возраст и сердце, которое в последнее время давало о себе знать ноющей болью. Но она была рада этому ребёнку. Ей всей душой хотелось дать ему любовь и тепло. Показать своим детям, что они в безопасности, что их мать всегда рядом и что она их безмерно любит. Она снова начала ходить в церковь и совсем тихо просила о мальчике, боясь впускать девочку в этот мир. Дениз открыла дверь ванной и увидела в спальне копошащегося в ящике Нойманна. Он, победно выдохнув, вытащил циркуль и широкую линейку с ползунком, которую Александр постоянно брал и оставлял в самых неподходящих местах. Дениз устало опёрлась о косяк двери и сложила руки на груди, пытаясь согреться. Бернхард оглянулся и виновато уставился на неё. — Он снова спрятал их, — сказал он, подходя к ней. — Тебе легче? Может, воды принести? — Мне кажется, я умираю, — слабым голосом ответила Дениз и опустилась на кровать, обняв одеяло. — Не говори ерунды, — Бернхард закатил глаза и погладил её по голове, садясь поблизости. — К столу я принесу тебя на руках. — И тогда ляжешь рядом, — она закатила глаза. — Подумай о спине. Тебе давно пора сходить к врачу. Медицина немного да развилась. Не думаю, что у тебя уникальная проблема. — Ты, как всегда, заставляешь меня почувствовать себя особенным, — он потрепал её по щеке. Дениз отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и уткнулась в подушку. Недомогание и слабость за последнюю неделю добили её, и теперь она практически всегда находилась в постели, с трудом поднимаясь на работу. — Александр ушёл? Я не слышу его, — она нахмурилась и приподнялась на постели, но Бернхард уложил её обратно. — Он с отцом. Они вместе познают прелести кулинарии. О тебе вспоминают только когда что-то не получается, так что не переживай. — Как Манфред? Бернхард заметно поник и лёг рядом с Дениз, отложив линейку и циркуль. Он уставился в потолок, и Дениз легла ему на грудь, слушая размеренное сердцебиение. — Врач сказал, что этот год он протянет. Как думаешь, успеет? — Конечно, успеет. Всё будет хорошо, — сказала она и оставила поцелуй на его щеке, ощущая колкую щетину. Бернхард провёл по её волосам, прижался губами к макушке и закрыл глаза. Дениз почувствовала, как его сердце забилось сильнее, и нахмурилась. Она приподнялась, заставив его раскрыть глаза. Во взгляде читалось беспокойство. — Тебя что-то ещё тревожит? — Ты, — тихо ответил он. — Это всегда ты. — Мне казалось, за последние несколько месяцев я не давала поводов для тревоги. Не считая последних двух, конечно, — она усмехнулась и по привычке провела по животу. — Ты ведь рада этому? Дениз села на постели, Бернхард поднялся вслед за ней. — Разве моя реакция была какой-то двоякой? — она положила ладонь на живот. — По-моему, из нас двоих из равновесия выпал именно ты, — усмехнулась. — Это ведь было вполне ожидаемо. Я бы скорее удивилась, если бы я не забеременела. Взрослые должны об этом знать. Она подмигнула ему, а Нойманн закатил глаза, но не сдержал улыбки. Он положил свою ладонь поверх её, с удовольствием ощущая тепло и ожидая шевеления ребёнка, которые они смогут почувствовать через несколько месяцев. — Я этого хочу, — произнесла Дениз, опередив его вопросы. — Я этому рада. А ты? — Тебе можно и не спрашивать, — он поцеловал её в лоб. — О таком я не мог и мечтать. Она помолчала и прижалась к нему, всё же сказав: — Я не могла и представить, что война кончится. Бернхард обнял её крепче, поглаживая по голове. Дениз размеренно дышала, раздавался тихий бег стрелок, за окном вдалеке кто-то играл в снежки. Она закрыла глаза, желая отдаться сну, который за последнюю неделю подступал всё чаще, но Нойманн засунул руку в карман и вытащил оттуда свёрнутый лист. Дениз, нахмурившись, пыталась подсмотреть, но он покачал головой и рассмеялся, когда увидел театрально надувшиеся губы. — В последнее время мне кажется, что ты потеряла терпение. — Я ждала нормальной жизни слишком долго, — она пожала плечами. — Больше не хочу быть терпеливой. Бернхард развернул бумагу. Дениз увидела в правом углу печать с гербом Берлина, дату и подпись. Текст был написан мелким машинным шрифтом, внизу тоже были печати и подписи. Нойманн откашлялся, и Дениз в замешательстве уставилась на него, не понимая, что происходит. — Насчёт твоей квартиры в Париже. Я знаю, что всё вышло не так, как ты хотела. — Бернхард, мы договорились. Нет никакого смысла бесконечно поднимать эту тему. — Я не об этом, — он вздохнул и посмотрел в её глаза, пытаясь угадать реакцию. — Я могу хоть сотню раз говорить о том, что это твой дом, но квартира в Париже принадлежала тебе, твоей семье. Я знаю, как для французов важны формальности, — он попытался улыбнуться, но Дениз сузила глаза. — Ладно, понял. Он уткнулся в документ. — Возможно, Германия никогда не станет тебе домом, о котором ты мечтала, — он не смог поднять глаза. — Но я подумал, что лучше, если в Германии у тебя будет свой дом. — Что? — она придвинулась к нему. — Дом твой, Дениз, — Бернхард наконец взглянул на неё и протянул документ. — Хотел сказать за столом, но не удержался. Она усмехнулась и покачала головой, думая, что он шутит, но, заметив серьёзное выражение Нойманна, немедля взяла бумагу в руки. Пробегаясь взглядом по тексту, Дениз до сих пор не верила в происходящее. Она уставилась на Бернхарда с немым вопросом. — Посчитал, что ты будешь рада. — Я не знаю, как на это реагировать. А Манфред?.. — Он согласился со мной, — Бернхард взял её за руку. — В нашей семьей дом всегда переходил от отца к сыну, но я подумал, что будет гораздо лучше, если он будет твоим. А ты потом передашь его Александру. — Бернхард, я… в растерянности, — сказала она. — Раз дом всегда передавался от отца к сыну, то нужно ли это менять? — Совсем скоро мы вступим в новое десятилетие. Кажется, грядут перемены, так что… Дом твой, Дениз. Вся мебель и машина тоже твои. Я хочу, чтобы ты чувствовала, что это правда твой дом. — Он наш. — Юридически он твой. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя уверенней, чтобы ты точно знала, что ты здесь не на птичьих правах. — У меня есть гражданство. — У тебя есть гражданство, дом и семья. Всё твоё. Может, научишься водить машину? Тебе пойдёт. Дениз расплакалась, а Бернхард поспешил обнять её. Он закрыл глаза, вспоминая их бесчисленные ссоры, когда он насмехался над ней и не понимал, чего ей ещё не хватает. О каких правах она кричала? Почему просила отпустить её? Будь он моложе, не сидевшим на суде, не смотревшим в маленькое окно, ограниченное решёткой, не изнывающим от работ, пыли в лёгких и ноющей от боли спины. Будь он всё тем же, он бы никогда не понял её. Он бы приковал её к себе – у него бы получилось. Но стоил ли его комфорт, желания, амбиции и эгоизм её слёз, печального, выцветшего лица? Он поцеловал её и поблагодарил Бога за всё, что сейчас имеет. Нойманну на мгновение стало страшно, и тревога охватила его тело. Что, если всё это он потеряет? Тогда он обнял Дениз крепче и стал покрывать её лицо поцелуями. Она тихо засмеялась, пытаясь отстраниться.***
Александр забежал в дом, по привычке громко хлопнув дверью. Дениз от испуга прикрыла глаза и громко вздохнула. Александр замер и с выражением пойманного в тиски зайца выглянул в гостиную, где уже был накрыт стол. — Если не прекратишь так хлопать дверью, тебе придётся чинить её самостоятельно, — сказала Дениз, раскладывая приборы. — Ты опять опоздал на полчаса. — Всего на полчаса! — воскликнул он, стянул мокрые от снега ботинки и куртку и прошёл к матери. — Мы с Йонасом не могли договориться. Дениз замерла и удивлённо посмотрела на Александра, тут же поднявшего на руки окрепшего и выросшего кота, которого он лично назвал Шерлоком. Его подбитый глаз не удалось полностью восстановить, из-за чего он плохо видел и выглядел, как раненный пират. — О чём ты можешь с ним договариваться, если ещё несколько месяцев назад вы дрались? — Дедушка сказал, раз сегодня Рождество, мне стоит попробовать подружиться с ним, — он пожал плечами и подошёл ближе, с любопытством вытягиваясь, чтобы осмотреться. — Я подарил ему модель самолёта. Она похожа на ту, что мы собирали с папой. — И как? Как он отреагировал? Александр округлил глаза, и Дениз рассмеялась. — Он сказал, что подарит подарок позже. Не ожидал, — он снова пожал плечами. — Но мы договорились, что больше не будем драться. — Я рада. Но всё же будь осторожен, — она свернула полотенце и аккуратно положила его на край стола. — Кстати, ты не знаешь, что папа говорил отцу Йонаса? — Они отошли, но я услышал, что папа пригрозил ему. Сказал, ты его жена, а отец Йонаса не имеет права так говорить. Папа выглядел грозно, — Александр сказал это с неподдельной гордостью и уселся в кресло, прижав к себе кота. Дениз сдержала улыбку, потому что Бернхард спустился вниз, опять забыв снять очки. Он теперь носил их практически постоянно, в инженерном отделе прибавлялось работы с каждым месяцем из-за финансирования Штатов. Он потрепал Александра по голове и взял с полки книгу. — Помоги дедушке спуститься, — сказал он. Александр убежал, опустив Шерлока на пол. Кот отряхнулся, потянулся, из-за чего маленький колокольчик на ошейнике весело зазвенел, и грациозно направился в сторону стола, надеясь первым успеть к еде. Дениз усмехнулась. — Не скажешь, что в траве нашли. И красное ему идёт больше, чем мне, — Дениз погладила его по голове, и кот нежно потянулся к её руке. Она вдруг схватилась за край стола, почувствовав головокружение. Бернхард поддержал её за талию и немедля усадил на стул. Дениз выдохнула. — Ты как? Нужно было ещё остаться в постели. — Не говори ерунды, — она отмахнулась. — Пойду прогуляюсь. Нечем дышать. — Я пойду с тобой. — Лучше накрой на стол и не дай Александру раскрыть подарки до ужина. Я скоро вернусь. Заодно проверю почту. — Уверенна? Она посмотрела на него, подняв брови. Бернхард кивнул и только помог ей встать. Дениз накинула пальто, обулась и вышла из дома. Снег мягкими хлопьями опускался на землю, мороза практически не было. В округе во всех домах горел свет, из труб в звёздное небо витками уходил дым, распространяя едкий запах угля. Приглядевшись, Дениз увидела подходящего к их дому почтальона. Она замахала ему и поторопилась к калитке. — Я вчера не успел всю почту разнести. Все письма шлют. Вам аж четыре! — почтальон залез в кожаную сумку и вытащил конверты. — И два из Парижа. — Из Парижа? — голос Дениз стих. — Спасибо, — она поспешила взять заветные письма. — С наступающим вас Рождеством! — И вас! Он поспешил к соседнему дому, доставая на ходу маленькую коробочку и конверты. Дениз, заметив имена на немецком и отправления из Кёльна и Ритберга, убрала письма в карман и с трепетом взглянула на открытку. Обычная туристическая открытка с рождественским Парижем и светящейся Башней. В сердце Дениз потеплело. Она перевернула открытку, заранее зная, от кого она. Михаэль писал ей на французском своим аккуратным почерком, и Дениз не смогла сдержать улыбки. «Живу неплохо. Не так весело, как ты рассказывала, но мне нравится. Пришли открытку, если ты не против, чтобы я писал тебе и Александру. Как он там? Передавай ему привет. Скучаю. С Рождеством, моя милая Дениз. Очень надеюсь, что ты счастлива». Глаза Дениз наполнились слезами. В последнее время она много плакала, но теперь не от боли. То были слёзы умиления, когда Александр радостный возвращался со школы или рисовал за мольбертом, или когда небо становилось вдруг нежно-голубого цвета и над замёрзшей рекой мерцали последние лучи солнца. Она скучала по Михаэлю, но это было тёплое чувство, разливающееся в груди. Такое же, какое она испытывала к потерянному, но навсегда оставшемуся в её памяти Ноэ. Конверт заставил Дениз нахмуриться. Она подошла ближе к фонарю, чтобы удостовериться в том, что верно прочла имя. — Ингрид? Дениз, убрав открытку, наспех принялась распаковывать конверт. В нём лежало письмо – всего один лист. Она раскрыла его и стала судорожно перескакивать с одной строчки на другую. Их было немного. Почерк Ингрид был мелким, с завитками. — Я не решалась тебе написать, — полушёпотом читала Дениз, — тот мужчина допросил меня и рассказал о тебе, о том, что произошло тем днём. Я благодарна тебе за то, что ты спасла мне жизнь. Знай: я тебя не виню. С недавнего времени я играю в «Théâtre de l’Odéon». Не главные роли, но всё же. Помнишь, как я просила тебя быть критиком? Мы через три месяца ставим в Берлине «Пигмалион» Шоу. Может, ты захочешь увидеться? — Дениз! — крикнул Бернхард. Она обернулась, махнула ему и вернулась к письму. — Буду рада увидеть тебя. Ответ можешь прислать на этот адрес. Отдельное спасибо Михаэлю… — Ты же замёрзнешь! — Oh mon Dieu! — вскричала она в ответ и вернулась к чтению. — Отдельное спасибо Михаэлю. Я побыла сыщиком и разыскала твой адрес. Мне сказали, что там давно никто не живёт, и я засунула письмо в дверь. Какая удача, что оно там и осталось! Михаэль встретился со мной и рассказал о тебе. Хочу поскорее увидеть тебя – многое изменилось. Надеюсь, это письмо придёт к Рождеству. С Рождеством, Дениз! Мне не верится, что я пишу тебе. Дениз расплакалась. Она взглянула на ночное небо, выпуская пар изо рта. Слёзы стекали по её щекам, сердце быстро колотилось. Всматриваясь в звёзды, она видела знакомые очертания, будто из всех них складывались лица и силуэты. Они навсегда будут с ней, в её памяти, и она будет счастлива их сохранить так бережно, как только сможет. Позади раздались быстрые шаги Бернхарда. Вскоре Дениз почувствовала его тёплые руки на своих замёрзших щеках.