***
— Вы, бесполезные ищейки, не можете найти одного единственного человека?! — Ревет на всю тронную уродливый мужчина. — Мы осмотрели всех пленных и убитых несколько раз, Господин. Единственное место, где он мог быть — это сожженные кучи тел, там ведь остались одни кости, по ним сложно кого-либо распознать. — Глухо выдает один из допрашиваемых военачальников. — Хочешь сказать, что вы, идиоты, по неосмотрительности прикончили и сожгли Правителя Пхеньяна и бывшего Императора Кёнджу?! — С силой альфа бьёт рукояткой меча в солнечное сплетение отвечавшего. Тот валится на пол, скрючивается от невозможности сделать вдох и лишь глазами метается по полу. — Слишком много историй ходило о мальце, убившего самого Ким Намджуна, от которого металлом веяло за версту, слишком много историй о его шибко удачном правлении, чтобы он как крыса лодочная пропал невесть куда или сгинул столь нелепым образом. — Уже тише добавляет, буквально шепча это в чужое лицо. И стоило только Самгыну замахнуться острием над скукоженным телом, как в залу вбегает впопыхах один из воинов. — Мой Господин, его нашли! Бинх его привел. Утверждает, что Императора вывозили из города, когда он напал на повозку и обнаружил Юнги без сознания. — Где он? — Рявкает глыба, украшенная шрамами и кровью. — В зале северного дворца женской части. Самгын рванул туда, предвкушая бурлящей кровью долгожданную встречу. Теперь он понял, почему слуги отвели их именно сюда — северная часть, единственное место, которое не было залито кровью и не завалено трупами, сюда еще не добрались воины и не учинили разгрома. Идеально. Снаружи кроме двух охранников стоял обеспокоенный мужчина, который выглядел потрепанно и которого, скорее всего, и звали Бинх. — Ты привел его? — Я, — боязливо отвечает. — Как так вышло, что ты не привез пораженного Императора раньше? — Мой Господин, я отбивался от спутников той телеги и хоть победил их, ранение получить успел. Я сам находился в забытие, но очнулся раньше Императора, так что я его связал и при первой же возможности приехал во Дворец, — Самгын начал раздувать гневно ноздри, якобы не веря, — молю, Господин, это правда! Вот смотрите, — в этот момент мужчина было начал поднимать рубаху, под которой красовался порез от битвы, вот только, конечно не с Правителем, но альфа довольно рыкнул. — Иди. Умойся и поешь. Свободен. — Есть. А вот дальше Самгын решился распахнуть двери, ведущие его к давно жданной реликвии. И сколько бы он не предвкушал, сколько бы не настраивался, готов к подобному он не был. На кровати в позе лотоса сидел крохотный мальчишка лет 17, худенький, с синяками под глазами, красновато-коричневыми волосами в области затылка, остальные же пряди спадали золотистым водопадом на плечи, ручки тоненькие, как ими вообще можно было держать оружие, а лицо, хоть и с боевыми последствиями — кукольное. Слепые идиоты все, кто не видел в мальчонке омегу. А как же запах? Альфу жутко бесили приторные и слащавые омежки, но аромат свежести буквально выбивал почву из-под ног. К слову, после течки Юнги аромат пришел в норму, но Император пил специальный подавляющий отвар. Разумеется, в условиях войны этот отвар негде было раздобыть, так что все последствия и сущность выбираются наружу. — Неужели перед собой я вижу самого императора, убийцу Ким Намджуна? — От этого имени блондин морщится, как от кислого яблока, и резко открывает глаза... Карамельные плавленые глаза. — А я перед собой вижу побитого жизнью человека, неспособного отвечать за свои ошибки. Подобные слова моментально бы взбесили непрошенного завоевателя, однако голос низкий, слегка сиплый, но уверенный, заставляет прислушаться, поиграться. — Раз я такой ужасный, то почему же ты здесь, зачем вернулся? — Во-первых, здесь я не по своей воле. А во-вторых, будь я даже в сознании все это время, все равно б пришел. — Так не терпелось полюбоваться на нового Господина? — Любоваться совершенно нечем. Пришел бы, потому что как раз-таки умею отвечать за собственные промахи. Я проиграл — и я за это в ответе. Ты победил, я поражён. — Последние слова дались со скрипом в сердце, но пока нельзя подавать виду. — А ты остр на язык, не перестаешь меня удивлять. Значит, благородный Император Мин Юнги признает свое поражение? — Скептически поднимает бровь альфа, меряя комнату шагами. — Всё так. — И ты автоматически переходишь в мою власть, — Самгын приближается к юноше, смотря прямо ему в глаза, — личное пользование. — Альфа замечает, как на этих словах парень сжимает свои маленькие кулачки, впиваясь ноготками в ладошку. — Удивительно, как такой хрупкий омега смог заполучить власть из рук настоящей легенды-убийцы. Ты ведь всего лишь мальчишка по сравнению с ним, как, впрочем, и по сравнению со мной. — Надеюсь, скоро ты узнаешь ответ на этот вопрос. Самгын ставит одну руку совсем рядом с Мином, облокачиваясь на кровать, а вот второй он схватывает чужой подбородок, сдавливая и приподнимая голову таким образом, чтобы они едва ли не соприкасались лбами, — я отныне новый Правитель и не потерплю к себе неуважения. «Вы» или Господин — только такое обращение я хочу слышать от побежденного омеги. Будь ты альфой — висел бы давно на главной площади как знак поражения, но тут другой случай. Завтра ночью, я покажу, где место моему персональному трофею с дивным ароматом и симпатичным личиком. — Мужчина мерзко выдыхает в посеревшее лицо и, уходя, бросает некоторые распоряжения своим людям. Но Мин этого уже не слышит. Его руки мелко подрагивают, воспоминания похожей встречи еще остро дают о себе знать, но в тишину юноша произносит, твердо, мощно и отвержено: — Основным промахом Ким Намджуна было то, что он меня недооценил. И ты, Самгын, попадаешь в ту же яму.***
Спустя пару минут в комнатку вбегает несколько служек, которые работали еще при Хеджоне. Они, опустив глаза забитых животных, выволокли бывшего Императора в купальню, предоставив два ведра теплой воды, обработали позже его голову и ссадины, приволокли одежку, но одевать парня не стали. Стоило омеге кинуть взгляд на тряпки, как удивление даже не проскользнуло на его бледной коже, полупрозрачная туника, привезенная из другой страны, повязка на бедра и всё — так похоже на Намджуна. Вот только Мин не даст повториться всему этому снова, хоть он и убеждал себя, что все пережил, да только прошлое до сих пор сковывается замком болью, не выпуская наружу душащих криков и палачей самобичевания. Юнги смог выжить на чужой территории. Сейчас Юнги на своем игровом поле. Сейчас у Юнги есть козырь. В императорских семьях всегда были войны, принцы перегрызали друг друга, борясь за трон, а императоры жили в постоянном страхе, поэтому каждый правитель старался обезопасить себя как только мог: кто строил сторожевые вышки, кто изощрялся в материалах раздвижных дверей, чтобы их не могли пробить клинки, кто делал скрипучий деревянный настил, чтобы враги не могли бесшумно передвигаться. Прапрапрадед Юна соорудил целую сеть туннелей под дворцом, которая связывала все объекты друг с другом. Делалось это для того, чтобы в случае опасности человек мог незаметно улизнуть и не быть схваченным. Но иногда императоры ими пользовались для вылазок в город. Пути были выдолблены в горных породах размером со среднестатистического человека в высоту и в ширину. Как правило, даже эти тоннели представляли собой лабиринт, так что проходы знали только члены королевской семьи, и, если чужаки находили секретную тропу — не решались по ней ступать. Юн же изучал всё по секретным картам, которые принес ему еще в детстве Ян. Тогда омега прятался от отца и матери, не шибко стремясь попасть им на глаза. Теперь же пришло время воспользоваться ходами по назначению. (К слову, Хеджон не смог этим исходом воспользоваться во время битвы, потому что залу тогда окружили, а приёмная — единственное место, куда не вели тропы.) Мин знал всё наизусть, поэтому юноша выждал подходящий момент уединения, когда его оставили в покое, а до вечера еще было время, он выудил из-под одеяла скрытый меч (удивительно, что глупые повстанцы даже не додумались обыскать императора, хотя, может они понадеялись на Бинха), целью омеги было — добраться до темниц, сыскать там свою поддержку, а ежели ее не будет и его встретят пустые клетки, то блондин пойдет в атаку в одиночку — таково его решение.***
Он слышит свое собственное хрипение… Конь дышит загнанно… Уши обжигает бесконтрольный неостанавливающийся топот… Снег с гарью першит в носу… Сердце отбивает неровный ритм, прикрывая глаза красной пеленой страха…***
Юнги был одет в обычную рубаху после купания и штаны, не надевать же ему развратное одеяние кисэн для ночных утех; он бредет, ощупывая ладонями куски промерзлых камней, не чураясь ни паутины навесной, ни пробегающей сороконожки на пару с пауком, Император идет вперед, освещая путь одной единственной свечкой, стащенной из покоев. Наконец он добредает до одинокой каменной кладки, за ней дверь, хорошо промазанная, а там должен стоять стеллаж с припасами в качестве маскировки. Шкаф этот невозможно отодвинуть — он приколочен к полу, вот только некоторые полки можно спокойно снять и пройти насквозь. Юн осторожно разгребает завалы и осматривает площадь. Там никого, пост охраны вынесен в противоположную сторону, так что его не заметят, если что. Паренек из последних сил, переживая события минувших суток, приподнимает сколоченные доски, замечая на них убранство военных: оружие, доспехи, защиту. Омега быстро хватает в руки небольшой кинжал и на корточках близится к месту, где горят факелы. За его действиями наблюдает уже несколько очнувшихся и любопытных глаз. Устранение нежелательных двух стражников происходит в момент. Одного Юнги берет в захват, сразу прорезая артерию на шее, второго глушит ударом ладоней по ушам и всаживает нож в грудь. Отдышавшись, парень еще раз убеждается нет ли кого на нижнем уровне, и только после этого окидывает глазами клетки. Кровь. Много крови… Слух раньше приглушал кипящий адреналин и бушующий ритм сердца, сейчас же он слышит болезненные стоны, чужую дрожь, легкие перешептывания, шуршание и кашель. Воины выглядели как побитые собачонки, однако вместо сломленных духом людей, Мин сталкивается с осознанными, жаждущими и осмысленными глазами. Они побиты, они измождены, они измучены, голодны, промезлы, почти потеряли надежду, и, черт возьми, этот исхудавший, раненый паренек, переживший столько дерьма, даже имея возможность сбежать, вернулся за ними, пройдя через чертову стену, имея только нож в арсенале — он смог закалить почти потухший огонек внутри воинов. Юнги смотрит на них и говорит четко и ясно: — Дети Пхеньяна, доблестные мужи и сыновья, готовы ли вы пойти за своим Императором, несмотря ни на что, не смотря на боль, несмотря на поражение, готовы ли вы за это отомстить, отомстить за подлую уловку неблагородного врага, готовы ли вы защищать свой дом, свои семьи, ведь враг не остановится только на Силле? Вы клялись в верности принцу Кёнджу, Императору Пхеньяна альфе Мин Юнги, готовы ли вы присягнуть на верность принцу Кёнджу, Императору Пхеньяна омеге Мин Юнги и пойти сражаться с ним бок о бок за свободу нашего народа? — Обращался к ним блондин. После негромко произнесенной речи воцарилось молчание, и Импеа уже был готов хватиться за меч и идти одному напролом, вот только какой-то уж больно грузный, широкоплечий и тяжелый альфа с силой топнул ногой, что доски под ним заскрипели. Возможно, он был одним из полководцев, так как за ним стали подниматься все остальные, по одному, даже покалеченные вставали, вытирая кровь, смаргивая пот и устремляя цепкие взгляды на своего Императора. Блондин кротко кивнул и кинулся открывать украденной ключницей замки от трех клеток. Освободившиеся стали нацеплять на себя чужие доспехи, невпопад выбирать оружие, лишь бы потяжелее, да помощнее, и только тот самый альфа подошел к Юну вплотную, встал на одно колено, преклонив голову, и сказал в мертвенной тишине: — Вы выжили в теле омеги, несмотря на все посягательства покойного Ким Намджуна, Вы восстанавливали город, несмотря на всю причинённую боль, Вы любили каждого своего слугу, несмотря на прошлое, Вы блестяще правили и управляли Пхеньяном несмотря на то, что он делал с Вами, Вы же и учили не смотреть на природную принадлежность, опираясь только на человеческие качества. И пусть природа предопределила Вас в омеги, дух и сила в Вас от самых могущественных альф. Мы пойдем за Вашим Высочеством куда угодно, мы уже вверили Вам наши жизни и не отказываемся от данной клятвы и сейчас. Что-то внутри разливалось приятной патокой, медом и усладой для израненной души, но Юнги лишь махнул мечом в сторону лестницы: — Тогда пора освобождать ваших товарищей, у нас еще второй и первый уровни, а дальше… Дальше только дворец.***
Не сказать, что бой был равный, отсюда и вывод, что жертв было много, но пусть со стороны Мина было малое количество побитых и покорёженных людей, повстанцы были реорганизованы и пойманы врасплох. Внутри имперских бойцов билась месть, режущая сталь кромсала неугодных, попадая четко в цель, они не готовы были прощать дикарей, они бились без этики военного боя, они отбивали свои собственные раны, ведь кровь — за кровь, око — за око, жизнь — за жизнь. Горстка утопающих в крови трудяг расчищала себе тихо путь до сердца дворцовых угодий, так как все знали, хочешь победить — убей предводителя. Весь этот день проносится дикими флешбэками в белокурой голове, и вот он опять стоит на трясущихся ногах посреди залитого рдяной кровью зала. Золото и кровь — идеальное сочетание величия. Юнги бился со всеми наравне, хоть для такого организм и не приспособлен. Он буквально ввалился в ненавистное помещение, прикрывая ладошкой саднящую рану на животе, кто-то успел его пырнуть острым кончиком в мягкие ткани, откуда теперь сочилась кровь. — Тебя не было в покоях, я уж было собирался отправлять за тобой стражу, а ты сам ко мне пришел, — Самгын сидел в расслабленной позе на троне, проворачивая в руках меч, — и все же, я прогадал, отправив черный наряд. Кровавый — тебе подходит лучше всего, — альфа поднимается, идя тяжелой поступью к держащемуся на одной силе воли омеге. — Ну что, дикий котенок, станцуем? Юн отрывает ладонь от хлещущего пореза и обхватывает обеими руками свой меч. Юноша устал, он не спал так давно, он нормально не ел, последнее, что видел его желудок — это старый черствый хлеб, который отыскал для него Джин, он ранен, он истощен не только физически, но и морально, все эти эмоциональные качели и выуживающие потрясения по кусочкам убивали и вытягивали все силы. И это сильно сказалось на его координации и внимании. Он омега, которого сама биология не готовила к озлобленному отцу, к жестокой жизни, к закаленному клинку, к холодной зиме и сырости подвалов, к боли уничижительной. Он омега, который давно уже должен был сломаться и умереть. Меч Юнги был достаточно коротким, поэтому единственным выходом для него было приблизиться ко врагу как можно ближе. В отличие от него Самгын орудовал двуручным длинным и увесистым оружием, от чего умело сдерживал запал младшего, отгоняя его на приличное расстояние угрозами проткнуть худосочное тельце насквозь. Бездумное тыканье в одну точку, Юн мечется как слепой новорожденный котенок, пытаясь найти молоко, но он действительно слеп, так как глаза давно застелил красный из открывшейся раны на голове и заливающий брови. Омега смотрит расфокусированным взглядом, потеря крови была немаленькой, ведь из брюшной полости жидкость тоже продолжала утекать. Гын был облачен в действительно хорошие доспехи, которые закрывали большую площадь слабых мест, длинное оружие не давало форы в бою, поэтому блондин, наплевав на себя, собственную стать и до невозможности глупую справедливость, из последних сил ринулся на крупное тело, похожее на скалу, которую изуродовали десятками буров. Наиболее логичный вариант развития поединка сейчас — войти на ближнюю дистанцию и, используя приёмы борьбы, опрокинуть альфу на землю. При переходе борьбы в партер использование длинного оружия становится весьма затруднительным, и у Императора появляется шанс добраться до тела повстанца с помощью кинжала, припрятанного в дырявых сапогах, поражающего через щели в доспехах. Юнги срывается и уваливает тушу на пол, они сплетаются в клубок, сражаясь уже в рукопашную, так как при падении мечи выпали из рук, а омега успел отбить их ногой подальше. Юн в ход пускает ноги, ногтями раскраивает давно искорёженные шрамы, зубами кусает металл доспехов, его разум погрузился в агонию. Альфа пытается отбиться от этого озлобленного комка, и в тот самый момент, когда чужие маленькие худые пальчики начинаю с силой выдавливать глазные яблоки из глазниц, Самгын нащупывает рядом с собой какую-то палку, которая свалилась в этом хаосе с тумбы с реликвиями, и вставляет ее окончание прямо в расщелину раны Юнги, он надавливает ей, раскрывая неровные края и погружает часть деревянного наконечника с противных хлюпом внутрь. Мин сначала от болевого шока не понял, что произошло, как потом его уста издали хрип и непроизвольный тяжелый выдох. Черные пятна перед глазами дают сигнал об окончании сражения. Альфа сплевывает кровь, откидывая от себя согнутого Императора, который корчится от боли, вытаскивая с криком съемную палочку для каллиграфических кистей из живота. Давящую сосредоточенность разрывает смех — безумный смех такого же безумного варвара. — Так вот ты какой. Что ж, теперь я вижу, как такой омега мог убить Намджуна. Теперь я верю, что такой мог восстановить государство. Вот только ты забываешь такую вещь, что все, что делаешь, не отменяет того факта, что ты омега. А омегам место в подстилках более сильных. Вдалеке раздается боевой рог, но его уже блондин не слышит, в ушах стоит звон собственного крика, хотя он уже с несколько минут как молчит. Взгляд ухватывается за блестящую сталь, откинутого оружия, к которому невольно Гын и спихнул омегу, подобно куску мяса. Оставляя после себя кровавый след, он ползет вперед, как там он сам себя заверил: если поставил перед собой цель, взвесил всё, тогда беги к этой цели, не можешь бежать, иди, не можешь идти, ползи, а коли и ползти не можешь, тогда смотри и никогда не отворачивайся от намеченного, от того, чем ты живешь. — Ну ничего, я тебя подлечу и буду перевоспитывать. Такой экземпляр терять нельзя, к тому же, думаю, будет забавно наблюдать, как ты будешь выплевывать мне под ноги свой стержень, свою гордость, свою спесь, как ты будешь ломаться каждый день, а я ломать. — А ты так и не понял, — омега вдавливает двуручный меч, прорубая мышцы того, кто повернулся спиной к своему врагу. У альфы глаза расширяются, замечая торчащее лезвие из грудины, прошедшее насквозь. Дохромав до врага, Мин навалился всем телом на рукоять, поэтому-то ему и хватило силёнок на это действо, — я давно уже сломан. Парень скатывается с трепещущего тела, что отдает импульсами жизнь, переваливается на спину и смотрит в красный сводный потолок дворца. Теперь уже его дворца. За дверьми раздается топот, людей словно прибавляется или это уже омеге кажется, перед глазами все равно плывет всё и сливается. Последнее, что видит Юн — как в помещение врывается несколько человек, заботливые руки опутывают хладое тело, а перед глазами показывается теплый и родной обеспокоенный взгляд, на дне которого запрятался неподдельных страх. Сознание его отключается. — Господин Чонгук, мы зачистили парадную Дворца… «Чонгук?»***
Чон летел на всех парах, чувствуя приближение неминуемой трагедии. Он подгонял коня, не останавливал войско, отец не мешал сыну, видя его беспокойство. Для Чонгука Юнги — целый мир, ради него можно отдавать города, завоевывать страны, высасывать океаны и истреблять пустыни. Сердце предательски завизжало, когда на кромке горизонта показалась знакомая рыжая макушка — это был Чой. Паренек прямиком из монастыря помчался в Ульсан, зная где ему искать друга, он хотел предупредить и позвать подмогу, не зная, что альфа давно уже собрал войско. Сделав привал на тридцать минут без раскрытия палаток, Гук ужаснулся услышанной информации. Рыжик не врал, рассказывая и о войне, и засаде, и о Самгыне, и о ранении, и о тяжелом решении Императора. Альфа стал слишком часто в последнее время молиться и всё об одном человеке. Чон ревел в голос, добираясь до обуглившегося Пхеньяна и видя то, что с ним сотворили мятежники. Он рассекал мечом воздух, умываясь зловонной кровью, он опрашивал всех, кого мог, о парнишке с белокурыми волосами, волосами золотой заколосившейся ржи, но никто не давал ответов. Ступая по кровавому снегу, грязной дороге, сопровождаемый ором и мольбами о пощаде, Король Ульсана вычленил для себя один единственный звук — пронзительный крик из глубинок здания. Крик, заставивший замереть — крик, который перевернул сознание — крик, который доказал, что во тьму еще есть куда падать. Плотоядным огненным смерчем брюнет летит вперед, пробиваясь через стражников, по бокам стоят приближенные лучшие воины, а спину прикрывает Чой, отец возглавляет отряд, занимающийся городом. Совсем немного, ну же, еще чуть-чуть. Последняя живая преграда опадает мешком с костями на драгоценный пол. Двери распахиваются, как альфа замечает уваленное тело Самгына (даже со спины его можно было узнать по габаритам) с вонзенным мечом в собственной коралловой луже, от которой простирается кровавый след до дрожащего крошечного тельца, до Юнги. Он лежит, ловит ртом воздух, как выброшенная на сушу рыба, прикрывает ладошкой живот, из губ стекает струйка крови, глаза плывут, туловище все содрогается в припадке. — Боги, — Чонгук падает рядом с ним на колени, осторожно и бережно проскальзывая руками под тушку ребенка, — не твоя это была война, малыш, не твоя. Прости меня… — Господин, мы зачистили парадную Дворца! Но господин не слышит, сейчас в его руках самое дорогое, что только может существовать в его бренной жизни, едва дышащее, с едва бьющимся сердцем. Альфе хочется свой кислород ему передать, новые кости вырастить, залатать все раны, зашить, каждый шрамик выцеловать, душу сладостными речами залечить, но это не поможет. Чон в открытую ревет, и не как бы плачет, а как мустанг, потерявший свободу, мечется как волк, потерявший стаю, воет, одиноко и затравленно, ревет, на мелкие кусочки разрывает. Гук к себе омежку прижимает, тепло, едва ощутимое, сохранить пытается и своим вдобавок делится. Не заслужил мальчик всего этого… Вот только Юнги кое-что не договорил Самгыну. Мин Юнги давно уже сломан, но он сумел собрать себя вновь…***
Маленький носик морщится, потому что в него забивается стойкий аромат хвои. Веки тяжелые-тяжелые, их поднимать не очень-то и хочется. Под собой ощущается какая-то странная мягкость, доселе давно забытая. А где-то отдаленно раздаются голоса. — Не хочу ничего слышать, ты не войдешь. — Когда ты стал таким упрямым? — Сразу же, как родился. — Слово Короля тебе о чем-нибудь говорит? — Ой, я уже не одного короля пережил, не пугай а. — Ну пусти меня к нему, — умоляющий шепот. — Ни за что. Пока он находится под наблюдением, а твое появление может сильно пошатнуть его состояние. — Тогда я буду сидеть у двери. У порога. На полу. — Ну и сиди пожалуйста, вот только когда Вы, Ваше Превосходительство, застудите себе кое-что, ко мне не обращайтесь. На этом перепалка закончилась, а на задворках сознания Юнги услышал шум закрывающейся двери. Один из голосов точно принадлежал Джину, этот лекарь был той еще, оказывается, занозой. И все-таки, даже эту занозу блондину до жути хотелось увидеть, поэтому с дикими усилиями и нечеловеческой силой воли омега все же открывает глаза, окидывая взором помещение. Это были большие покои, выполненные в темно-синих тонах, кровать была большой с таким же темным балдахином. За очнувшимся с любопытством наблюдал врач, ставящий поднос с кувшином на стол. — Наконец-то Вы очнулись, Импеа. — Джин быстро кланяется, подбираясь поскорее к ложе. Он начал заменять полотенце на лбу и перепроверять затылочную повязку. — Как Вы себя чувствуете? — Так словно я стал закуской для праздничного стола. — На такой ответ шатен удовлетворенно хмыкает, не пытаясь подавить улыбки. — Сколько я спал? — Два дня. У Вас был жар, который приходилось сбивать целые сутки напролет, но сейчас, вроде как всё наладилось. Не делайте резких движений, Вы еще не оправились после предыдущего сотрясения, а теперь добавилась глубокая и значительная рана на животе. Её пришлось зашивать, так что ближайшую неделю строго постельный режим! — Понял-понял. Мне кажется, что я не в состоянии даже и пальцем пошевелить, не то, что тебе возражать. — А возражения и не принимаются. — Кстати, хотел спросить, видения могут быть побочным эффектом потери крови? — Ты достаточно ее потерял конечно, вот только о каких видениях речь? — Перед тем как отключиться, я услышал странную фразу про Чонгука. Что бы здесь делать Королю Ульсана? Вот и думаю, это я с ума схожу или последствия раны. На этой реплике Ким, перебирающий какие-то приборы, резко остановился, перевел на Императора жалостливый взгляд и сказал: — Юнги, как я уже говорил, у некоторых близких тебе людей есть свои тайны, и я не вправе их раскрывать. Только прошу, не нервничай, не вставай и не двигайся сейчас ни в коем случае… — Джин, я слышу голоса! — Раздается третий трубный голос по ту сторону двери. И Мин знает кому он принадлежит. Шатен лишь тяжело вздыхает. — Да, можешь входить, только не натворите глупостей. — Сказав это, Ким решил быстренько ретироваться, а вот Юни, он буквально обомлел. В залу входит хоть и обеспокоенный, но счастливый юноша — высокий, статный, с черными волосами и орлиным взглядом — всё говорит о том, что это астроном Рин. Вот только на нем были золотые доспехи, которые обычно надевали не для боя, а для демонстрации статуса, на груди красовался знак Силлы, а рядышком знак Ульсана, на поясе показушно покоился литой меч с рукоятью, выделанной драгоценными камнями, о которых даже Министры и знать могли только мечтать. Откуда это всё у простого человека? — Юни, как ты? — Обеспокоенно к тому бросается альфа, но видя чужое замешательство в глазах немного отступает. — Рин? Ки Рин? — Полушепотом извергает из глубин голосовых связок блондин. — Не совсем. Помнишь, ты однажды спросил, настоящее ли это мое имя? — И ты тогда промолчал. — Да, — виновато мотанул головой брюнет, — мое настоящее имя Чон Чонгук. Представьте себе самого шокированного человека на всем белом свете. Представили? Так вот, забудьте. Потому что Юнги был еще более потрясенным. Но он молчал, давая альфе объясниться. — Это долгая история. Как сказал Джин, ты уже знаешь о ребенке по линии Императрицы Мин, которого отдали в другую семью. Эта семья была негласно изгнана с родного дома и переселилась в Ульсан. Семья была не из низших сословий, поэтому мальчик выбирался в свет. Дальше он пробивал себе дорогу, прилежно обучаясь и сражаясь. Вскоре у мальчика появился отличный и ближайший друг, которым был бывший правитель Ульсана, но из-за родовой хвори и стечению судьбы, он передал пост тому, кому доверял — мне. Но это всё, если вкратце. — Но, зачем ты все это время врал? — Ты бы не поверил. Да, честно говоря, все слишком запутанно. В осознанном возрасте я видел тебя лишь мельком в Кёнджу, когда ты приезжал к отцу. Ты меня заинтересовал, поэтому я долго продумывал план проникновения во дворец. Я совру, если скажу, что не хотел отомстить за некоролевское детство, однако это чувство улетучилось, стоило мне познакомиться с тобой в живую. Кто же знал, что за отсутствие королевского детства нужно благодарить. Что-то внутри ёкнуло и привязало к тебе, кажется, уже навсегда. В тот момент, когда мои люди наводили о тебе справки, я понял, что и мстить тебе уж точно не за что, а вот любить — тут целой вселенной не хватит, чтобы вместить в себя столько причин. Я думал, много раз думал и порывался рассказать о себе, но всякий раз не хотел, чтобы ты смотрел на меня с предвзятостью прошлого. Я хотел тех беззаботных ночей в Чхомсондэ, той охоты, тех дружеских тренировок. Мне хотелось просто жить рядом с тобой, жить тобой и по возможности дать все, чтобы жил и ты сам, — альфа медленно и осторожно подсел к кровати, загребая бережно чужую ладонь. — Но начало происходить странное. Например, кто-то начал подсылать тебе сообщения, подделывая под мои и приглашая в опасные места, тот случай в лесу, когда на тебя им удалось-таки напасть, распространение наркотика — уже тогда я понимал, что дело тут нечисто. Когда я отбывал по семейным делам, на самом деле я собирался отправиться в Ульсан за войском, чтобы поддержать тебя в битве, но наткнулся на лагерь Самгына, — в этот момент глаза карамели напоролись на несколько бинтов на теле, скрытом металлом, — это происки его шестерок, которые пытались меня устранить. Кое-как добравшись домой, я слишком много времени потерял на больничной койке. И только, когда уже всё было кончено, смог вернуться к тебе. Темная чернь глаз сожалением своим затапливала. Подобная информация как лавина обрушивается на неподготовленного Мина. И пусть он сидит словно статуэтка минут 15 в гробовой тишине и смотрит, как Гук мягко разминает чужие пальчики, разгоняя в них кровь, он думает, анализирует, фильтрует… Отпечатывает в сознании. — Допустим. — С тяжелым выдохом в конце концов он выдает. — Но, ты упомянул про сознательную встречу. Была еще и бессознательная? — Она была слишком давно, я и-то её недавно вспомнил, а ты, вероятно, и вовсе забыл. Был прием в Пхеньяне в честь успешного возвращения войск с дальних земель. «Мин был тих, боялся к кому-либо подойти и только один паренек, что уж в нем был очень заинтересован, пристально наблюдал за чужой алебастровой кожей, светлыми волосами, отдающими золотом и глазами-щелочками. Со стороны посмотри и не поверишь, что он сын Госпожи — ярой брюнетки. Мальчик-наблюдатель, как его представили, был из семейства знатного служивого воина при дворце из соседнего государства, что не числилось дружественным по отношению к Кёнджу. Юноша был старше принца, выше, с глазами до черноты доходящими, волосами цвета вороньего крыла и орлиным взглядом.» — Да уж, ты прав, с того вечера у меня, скажем так, не особо приятные воспоминания, они же и вытеснили наше знакомство. — Омега с силой зажмуривается, переваривая мгновения минувшего. — Ты злишься? — Брось, не на что. Просто… Просто это тяжело принять. Сначала я учился принимать свои чувства, потом принимал чувства по отношению к брату, мирился с тем, что у меня вообще есть брат, потом путался в чужих постановках, но ты вновь возвращал меня в томления нежности, позже я смирился, что брата вовсе у меня и нет, что это всё королевские интриги, а сейчас выясняется, что мой пример для подражания военного дела — это мой любимый человек. — Ты сейчас признался мне в чувствах? — Ошарашенно спросил Гук. — Ну раз у нас сегодня такой день потрясений, то почему бы и нет. — И я твой пример для подражания? — А вот это забудь. Боги, поверить не могу, — страдальчески тянет блондин. — Зато отныне я обещаю, что у тебя будет только две единственные вещи, к которым тебе придется привыкать. — И какие же? — Называть меня Чонгуком, а также ты должен привыкнуть, что впредь тебя любят и будут заботиться всю оставшуюся жизнь, так что можешь наконец расслабиться и снять с себя этот груз ответственности вместе со снаряжением. — Не слишком ли долгие рамки для заботы? — Сам виноват, раз не выгнал меня, как только узнал всю правду. Не деться тебе от меня никуда. Везде найду, отовсюду верну, у всех отвоюю... — Тебя выгонишь, я слышал, как ты препирался с Джином за дверью, а на это у меня сил сейчас точно нет. Гук лишь хрипло смеется, подтаскивая к себе передвижной столик с тарелочками. — Когда дело касается тебя, я просто не могу нормально мыслить, здраво рассуждать и уж тем более кому-то в чем-то уступать. А теперь твой лекарь сказал, что тебе необходимо поесть. Но поскольку двигаться раненому нельзя, кормить тебя буду я. — Альфа приподнимает кусочек рисовой каши, аккуратно дует на горячее кушанье, складывая губы трубочкой, и это всё выглядит настолько мило и нелепо — взрослый мужчина, суровый Правитель, жестокий воин в золотом одеянии, не замечая собственных ран, трясется над кусочком риса, чтобы его драгоценное сокровище не обожглось. — А ты точно Король Ульсана? — Для тебя могу быть кем угодно, хоть астрономом, хоть Королем, но могу быть и просто любимым. Чон наклоняется слишком близко к омеге, чтобы тот не напрягался лишний раз. Ведь рана действительно серьезная — настолько близко, что Юнги этим пользуется и вместо того, чтобы попробовать пресную кашу, заботливо приготовленную врачом, он вкушает сладостные губы напротив, и плевать им на то, что палочки со звоном падают на пол, плевать, что клейковина пачкает шелковую простыню, альфа отвечает, вкладывая в этот порыв все свои переживания, всю боль скитаний, все свои пролитые из-за омеги слезы, всю горечь этой любви и всю пряность этой любви. Гук бережно придерживает за затылок младшего, склоняясь и нависая над ним, чтобы не разбередить ран, он чувствует чужой внутренний жар, но не в силах оторваться от приятной пытки. — Я так за тебя волновался… — Проговаривает брюнет, когда уже воздуха в легких не остается. Он прикладывается к родному лобику, ощущая подскочившую температуру, рукой скользит по ткани, укладывая несопротивляющееся тельце. — Джин сказал, что твой организм восстанавливается, но еще могут быть небольшие волны жара. Я позову его. — Нет, — омежонок хватается ручкой за Чона, как за спасительный флаг, — просто, просто останься со мной. — Как пожелает мой Повелитель. Повелитель моего сердца. — Поворачиваясь, отвечает брюнет, смотря с такой теплотой в глазах. Гу снимает с себя холодное одеяние из стали и осторожненько ложится на вторую половину полуторной кровати. Блондин сам поворачивается к нему лицом, умещая руку поверх Чоновой груди. Так хорошо, так спокойно. — Я боялся тебя потерять из-за всей этой суматохи, писем и доносов, мой мир едва ли рухнул, когда мне сказали, что именно ты возглавляешь повстанцев. — Пробубнил Юни, прижимаясь сильнее к разгоряченному телу. — Я тебя никогда не брошу, даже с того света к тебе вернусь. И пусть все материки начнут раскалываться, все державы против нас обратят войну, все океаны из берегов выйдут, заливая поля солью, я всегда буду рядом, только с одним тобой. Чонгук обнимает свое сокровище, несильно сжимая в руках и прикладываясь губами к бледному личику, выцеловывая каждый сантиметр, пока не слышит долгожданное спокойное сопение. Теперь у них всё будет хорошо. Покалеченное, склеенное, из руин собранное сердце вместе с душой собрались вновь, чтобы подарить этому миру еще больший свет. Мин Юнги — это Солнце Силлы… Солнце Когурё… Солнце Чон Чонгука. Жизненный путь Мин Юнги, душа и его поступки — являют миру механизм работы «Парадокса Молодого Солнца».