Система приветствует вас. Идентификационный номер мира: 1823
Ступать на лёд было не страшно. Он и раньше пробовал. Правда, не на конькобежных. Но и там, и здесь лёд оставался константой, пусть и несколько отличавшейся в зависимости от спорта. Он читал про это, когда готовился к съёмкам. И слушал позже, когда его встретили и уже на месте объяснили основы, и позволили потренироваться, чтобы перед камерами не ударить в лёд лицом. Чуть позже сюда приведут детей — будущих чемпионов конькобежного спорта, он отыграет наставника и наверняка сам поверит на несколько мгновений, что и впрямь мог бы зарабатывать на жизнь этим. В принципе, общаться с мелкими ему всегда нравилось, передавать им свой опыт было бы круто. Хотя это чаще он был самым мелким в мире взрослых. Может, оттого и так по-особому было спокойно и радостно с детьми? Не то чтобы он видел в них себя. Фу на хрен такое самоковыряние. Но их искренность ему определённо нравилась. А ещё очень нравилось чувство скольжения по льду. И ведь кроме базовых шагов ничего и не умел, да и с такими коньками не сделаешь того, что видел у фигуристов, хотя последних старался вообще не смотреть — каждый раз к горлу подкатывало твёрдое, тяжёлое, не проглотнуть. И хер понять что это, от чего — от того, что так красиво? Ну глупость же. Ровно такая же, как и боязнь темноты или насекомых там. Тоже никакого рационального объяснения. Понял бы ещё, будь случай из детства, но нет — никто его в тёмном чулане не запирал, мерзость с кучей ног за шиворот не сыпал, да дома даже тараканов не было, и в общежитии трейни в Корее тоже. Но вот эти глупые страхи из ниоткуда были, и что-то щемящее из-за фигурного катания тоже. Поэтому хорошо, что передача не про аксели и бильманы (с ума сойти, откуда только он это знает, специально же не интересовался никогда). Привычный уже перелёт из Чанши в Пекин, тепло дома и приветственно зажёгшийся свет при его появлении. И по выключателям жать не надо. Удобно же. Только в спальне такого нет — «потому что спать надо в темноте, так организм отдыхает», — прозвучало в голове голосом Сяо Чжаня. Самого его не было. Задерживается. Съёмки хоть и в Пекине, но допоздна. Можно бы попробовать приготовить что-нибудь на утро, но зачем измываться над продуктами, когда уже всё заказал, и консьерж даже успел принять доставку и с пожеланиями хорошего вечера передать лично в руки? Так безопаснее и точно вкуснее, чем его убийственная стряпня. Ладно, он мог приготовить рамён — сварить лапшу из пакета и покрошить туда тофу. Вообще-то его личный шедевр кулинарного искусства. Но Сяо Чжань хоть и любил навернуть лапши, а всё же постоянно кормить таким ни его, ни себя нельзя — ни на какие съёмки больше не позовут, и будут они перекатываться баоцзы от одной закрытой студии к другой. Спасибо, не надо. Принял по-быстрому душ, устроился перед телевизором и начал бездумно переключать каналы. Глаза слипались. Ну да, времени уже ого-го сколько. Вскинул руку с часами, нахмурился. Где ж этого гэ носит? Раздражённо покачал шлёпком, вздохнул, набрал в вичат:«Гэ, ты где? Я не молодею»
Пока ждал ответа, залез в вейбо, прокрутил ленту новостей, позакатывал глаза и посмеялся с очередных расследований в шипперской группе. В очередной раз порадовался тому, что эти люди не работали в полиции — а то пересажали бы и тех, кто ни сном, ни духом о том, чтобы нарушить закон. Хотя в некоторых постах всё же доля смысла была. Почесал глаза. Зевнул. Телефон завибрировал. «Ложись без меня, задерживаюсь. Люблю тебя», — пришёл ответ от Злобного Кролика. И я тебя, подумал Ибо. Отправил — как сильно и на каких поверхностях, усмехнулся вороху обещающих скорую расправу смайлов. «Сначала доберись», — припечатал и снова открыл вейбо. Трейлер какого-то аниме. Да чтоб тебя. Про фигуристов. И восторженный сопроводительный текст: «АААААА! Неужели наконец-то они выпустят полнометражку «Юри на льду»!!! А Плисецкий будет? Или только Никифоров? Дайте Плисецкого!!!» Плисецкий. Сердце бахнуло. Ибо помассировал грудь. Отголоски миокардита? Или просто усталость. Надо уже идти спать. Но не шлось. Всё сидел, раз за разом вчитывался в текст и пытался понять. Плисецкий. Откуда он знает эту фамилию? Аниме не смотрел, потому что всегда избегал тему фигурного катания, если только самому по льду погонять, но лучше всё же со снежных склонов на сноуборде. Там никаких сугробов в горле и изморози в солнечном сплетении. Мучили кошмары. Давно их не было. Что-то тёмное, вязкое. Скрежетало и нагоняло. Силился рассмотреть, но видел только чёрные коньки, молниями рассекающие это в клубящиеся клочья. Почему-то казалось очень важным дождаться, пока чернильный туман рассеется и увидеть того, кто за ним, но этого не удавалось никогда. На этом моменте он всегда разворачивался и бежал не от тумана, а к нему, в него, и кричал, плакал. Не от ужаса. А от жуткого ощущения пустоты внутри, покрывшей всё инеем, ощущения потери. Но кого или что — не мог сказать, нащупать. Кого-то очень важного. — Тише-тише, — тёплые руки окутали собой, загривка коснулись сухие губы. Ибо судорожно глотнул воздух и проснулся. Повернулся. Сяо Чжань. С залёгшей усталостью под глазами, серый в свете бубнящего что-то на низкой громкости телевизора. — Ты вернулся, — разлепил Ибо губы, боднул бедро Сяо Чжаня. Теперь хорошо. Наверное, это сны про него. Вот кого он ни за что не хотел бы потерять. С ним можно и без телевизора быть, и в полной темноте. Нашарил пульт, выключил бубнёж. И так светло и тепло. И жизни ночного города хватает, чтобы видеть, как Сяо Чжань улыбается ему — одними губами, чуть склонив голову на бок. И столько в этом нежности, что Ибо и самого накрывает ею с головой. — Тебе снилось что-то плохое? — Сяо Чжань погладил его по волосам, и Ибо с готовностью подставился под его руку, смежил веки. — Да так, — ответил, — ерунда всякая. Слушай… а ты знаешь кого-то по имени Плисецкий? — Ну допустим, — рука в волосах замерла на мгновение и снова начала неспешно поглаживать, — а что? — Да мне тут на вейбо трейлер одного аниме попался. И в комментах вопили что-то про какого-то Плисецкого. — Странно. — Что странно? — Странно, что я знаю, а ты — нет, — хохотнул Сяо Чжань, — когда впервые увидел это аниме, вспомнил тебя времён дебюта. Ну когда ты ещё Белым Пионом был. — Фу. Срочно забудь. — Не могу. Ну в общем, ты спрашивал про Плисецкого. Юрий Плисецкий — это персонаж аниме «Юри на льду». Талантливый фигурист. Хотя талантливый — не то слово, слишком мелко для него. Он — как ты. Вы чем-то похожи, и не только внешне. И не только я так думаю. — Внешне? — Что? Тебе никто никогда не показывал Плисецкого и не вопил из-за твоего с ним сходства? И постов на эту тему не было? — Не видел, — буркнул Ибо. — Подвинься, — Сяо Чжань толкнул его бедром и умостился рядом на диване, — где твой планшет? — На хрена? — За хрена. Будем тебя просвещать. Аниме смотреть. — Не хочу. Оно про фигуристов. И ты устал. И я. Нам спать надо. И не только. Я вообще-то планировал. — Всё будет, — заверил Сяо Чжань. — Тем более, у нас выходной совпал. Просвещение умов — вот что важно. Ну, врубаем. В какой-то момент Ибо попросил позволения смотреть на перемотке — следить за тем, как кинувший Юрия Плисецкого мудак пытается вытащить бабочку из свиной гусеницы, задолбало. Не, в этом определённо должен был быть какой-то глубокий смысл, но на страдания и метания главной пары ему было насрать, а упорство и сила духа Плисецкого завораживали, покоряли. И то, что его сравнивали с ним, льстило и немного примиряло с белопионным периодом. Но перематывать Сяо Чжань не стал. Ибо заглянул ему в лицо — так и есть, заснул. Поставил паузу и аккуратно уложил на диван, впихнул под голову подушку. И вернулся к просмотру. На перемотке. На появлении Отабека стало кисло. Но тут же отступило. Друг. У Юрия появился друг. И он теперь не один. Это хорошо. Под финальные титры Ибо смотрел в потолок, по которому иногда проползали полосы от проезжающих машин, и смаргивал скопившуюся влагу. Это глупо, в очередной раз подумал он и тряхнул волосами. Глупо так переживать из-за персонажа аниме. Это всё усталость. Точно она. И недосып. И всё же… как хорошо, что и у него теперь есть друг. * * *Система приветствует вас. Идентификационный номер мира: 18256
Поберечься бы, поджимали губы в больнице, куда он загремел с миокардитом. Неугомонный, говорила мама. Позволь заниматься ему тем, к чему душа лежит, посмеивалась бабушка. Дерзай, заключал отец. Если б можно было всем и сразу, он бы с радостью да, потому что тянуло ко многому. И танцы, и мотоциклы, и скейт, и на большой бы сцене, и сумасшедшие виражи конькобежного, и захватывающая обманчивая лёгкость фигурного — когда становишься продолжением льда, парящим над ним снежным вихрем, совершающим невозможное. Он делал то, что считал нужным. Шёл к своей мечте — заниматься любимым делом. И очень старался быть лучшим во всём, но фигурка съедала всё. Танцы — часть неё. Ну иногда дозволялось побаттлиться. Мотоциклы и скейт — в редкое свободное время, под неусыпным контролем менеджера и тренера, и под их же неодобрительное ворчание. А ну как вывихнет ногу, как тогда на лёд, как пополнять коллекцию золотых медалей и поднимать флаг Китая над всеми, под самое небо? Мало кто мог похвастать такими достижениями в восемнадцать лет. Он мог. С лёгкостью. Но не хвастал. Благодарил всех, кто поддерживает, и говорил, что будет стараться ещё больше. К Корее ему было не привыкать. Приходилось тренироваться здесь. И выступать сначала на местных площадках, пока в Пекине не опомнились и не переманили к себе. Так в воспоминаниях остались изматывающие тренировки и жизнь вдали от дома, а в реальности — старший бро Ким Сонджу и лучший лео-бро Чо Сынён. Отчасти поэтому зимних Олимпийских игр в Пхёнчхане ждал больше, чем каких бы то ни было прежде. И был уверен — и в этот раз золото будет его. Друзьям он потом, так и быть, посочувствует. Объявили выход следующего участника. Юрий Плисецкий, Российская Федерация. Ван Ибо схватился за сердце, нахмурился. Что за хрень? Поганые флешбеки миокардита? Давно же не было. — Что с тобой? — спросил тренер. — Я… ничего. В норме, — Ибо успокаивающе помахал рукой и выпрямился. Подышал. Тренер и не подумал изображать, будто поверил. Ибо улыбнулся. Ну как улыбнулся — приподнял правый уголок губ. Откинулся на спинку дивана. Трибуны взревели. Ибо посмотрел на источник всеобщего восторга. Хмыкнул. Пацан был до ужаса похожим на него самого — всего год назад. Такая же почти ангельская внешность, волосы эти белые, окаймлённые двумя косицами, и взгляд «я ебал вас в рот». Ибо провёл пальцами по своему андеркату. Подумал, что длинные волосы — это всё же красиво, но пиздец как мило у некоторых — и это минус. — Русская фея, — поделился тренер, — Юрий Плисецкий. Почти непобедимый противник. — Почти? — Ни для кого, кроме тебя, — серьёзно сказал тренер. «Без победы можешь не возвращаться», — услышал Ибо и вернулся к просмотру программы этого фея. И кому в здравом уме пришла мысль его так обозвать? Пацан хоть и выглядел как из эльфийской массовки фильмов Толкиена, но ничего из того, что обычно люди вкладывали в слово «фея», Ибо в нём не видел. Разве что не какая-нибудь там цветочная или зубная фея, а фея ледяного дыхания или вечной мерзлоты. А что фей выделывал на льду… Ибо уже и не помнил, чтобы когда-нибудь так восхищался чьим-либо прокатом. Нереальный. — Сколько, вы говорите, ему лет? — спросил Ибо. — Шестнадцать. Ворвался в прошлом году во все новости, как ты в своё время. Невероятно сильный для своих лет и талантливый. Вы с ним похожи. Только он фигурному катанию не изменяет, не тратит время на всякую ерунду. — Откуда вы знаете? — насупился Ибо, — может и тратит, но никому не говорит? Вот возьму, подумал, и узнаю, на что там этот Плисецкий время своё тратит. Может, он какой компьютерный задрот, и тогда с ним можно будет сразиться, разбить его в пух и прах, но не сразу, как со многими это происходило (даже не интересно), а долго побегать. Было б круто. Ну или ему, например, тоже нравятся мотоциклы, и тогда бы Ибо прокатил его на своём. А нет, не получится. Свой остался в Пекине. Здесь если только на прокат брать. Но дело поправимое. Всегда в крайнем случае можно сойтись на еде и совместном узнавании нового города. Выберутся куда-нибудь дальше олимпийской деревни, тоже неплохо. Вот это я замечтался, опомнился, когда объявили оценки. Вот уж правда что — почти непобедимый. Обойти его — задача не из лёгких, но тем и интереснее. Впервые, выходя на лёд, Ибо не был до конца уверен в том, что возьмёт золото и в этот раз. А когда всё же взял, то очень удивился. Обошёл Плисецкого всего на доли. И то — сложно сказать сколько в этом было собственной заслуги, а сколько — предвзятого отношения к российским спортсменам. Возвышаясь над всеми на самой вершине пьедестала, Ибо грыз губы и нет-нет, да поглядывал на Плисецкого, стоявшего всего на одну ступень ниже. Плисецкий не смотрел ни на кого. Был собран и холоден. Об такого и порезаться можно. Ибо ухмыльнулся. Но тем же интереснее, ведь так? Он выловил его ночью. Обыскал всё и в самую последнюю очередь решил завернуть всё же на каток. На льду вовсю работали специальные машины, восстанавливающие покрытие, готовящие арену к новым состязаниям. А Плисецкий сидел под самым куполом — на спинке одного сидения и водрузив ноги на спинку переднего. Сидел и всматривался в никуда, да так сосредоточенно, будто в воздухе перед ним и впрямь разворачивалось что-то невообразимое. Ибо решил, что точно спятил, раз уж рискнул подойти к этому колючему фею. Весь в острых сосульках, а под ними наверняка горячее сердце, потому что только с таким сердцем можно творить настоящее волшебство — жуткое и красивое, самую суть фигурного катания. — Привет, — сказал Ибо на английском, когда добрался до Плисецкого. Протянул ему горячий шоколад. Плисецкий выгнул правую бровь и наградил таким взглядом, что любой бы на месте Ибо тут же съебался подобру-поздорову. Но Ибо и сам был мастер выдавать такие взгляды. Поэтому только усмехнулся и сел рядом. «Подвинься», — сказал и поставил на сидение меж ног Плисецкого стаканчик с горячим шоколадом. — Ты охуел? — разродился Плисецкий. Голос у него был довольно низкий. Что особенно контрастировало с фейским образом. Или наоборот — дополняло его, если вспомнить, что он — фея-убийца. Ибо кивнул своим мыслям. Но получилось и тому, что, да, охуел. Самым натуральным образом. Плисецкий поизучал его и вдруг коротко рассмеялся. Ибо смутился, почесал затылок и тоже засмеялся. — Ты чего — жалеть меня пришёл, что ли? — отсмеявшись, спросил Плисецкий. Стакан он всё же взял и теперь крутил в руках. Грелся. — Если так, то лучше сразу проваливай. Потому что каждое поражение — это не поражение, это повод подумать — где ты проебался, и в следующий раз сделать лучше. Я проебался. В следующий раз нагну тебя. Говорил он резко и выделял согласные сильнее, чем надо. Необычно. Ибо и раньше приходилось слышать русский акцент, но впервые он казался настолько приятным. Слушал бы и слушал. И в душе было спокойно, радостно. Как не было большую часть прошлого года, когда он внезапно свалился с приступом миокардита, решившего нагрянуть после нескольких лет отсутствия, да в компании с мутными не запоминающимися кошмарами. Бывало, что снилась совсем другая жизнь, обрывки разговоров, от которых по пробуждению не оставалось ничего, кроме ощущения пустоты. — Ну так чего? Так и будешь пялиться или скажешь что? Зачем пришёл? Жалеть? — Не жалеть, — уверенно заявил Ибо и отпил из своего стакана. Слизнул шоколадную каплю, оставшуюся на верхней губе. — А чего тогда? — с недоверием склонился к правому плечу Плисецкий. Ибо выразил незнание и виновато улыбнулся. — Что, серьёзно? — Ну. Типа того, да. Мне понравилось, как ты двигаешься. Я залип. Никогда такого раньше не видел. Даже жаль, что не следил за твоими прокатами раньше. Ты крутой. — Скажешь тоже, — Плисецкий распустил собранные в хвост волосы и занавесился чёлкой. — Ты — круче. — Ну ладно, так уж и быть. Соглашусь, — засмеялся Ибо. Плисецкий возмущённо зашипел, замахнулся стаканом и тоже рассмеялся. — Ты пиздец забавный, — сказал. — Такого мне ещё не говорили. — А какое говорили? — Ну обычно говорят, что я холодный. Ледяной принц, все дела. Безэмоциональный. Равнодушный. — Это ты-то? — изумился Плисецкий и заправил чёлку за ухо. — Ага, — подтвердил Ибо. — Слепошары. Хотя про меня вот тоже говорят… всякое. — Слышал. Но, как по мне, ты, если и фея, то — фея-убийца. У тебя глаза такие… — А что с ними? — Не фейские. Глаза воина. Берсерка. — У меня сейчас такое странное чувство… — протянул Плисецкий, покачивая стаканчиком. — Ну-ка? — Ибо и сам не прочь был понять, что за хрень происходит. Он словно… — Я словно проживал это уже. Эти слова. Я слышал их раньше. Но этого не может быть. Ты — первый, кто так говорит. Я уверен в этом. — И я. В смысле, я никому и никогда не говорил такого. Зуб даю. А, хотя нет, не даю — они мне ещё нужны. Ну так что? — Что? — Будем дружить или нет? — спросил Ибо и сам не поверил тому, что это прозвучало. Язык впервые оказался быстрее мыслей и выдал то, в чём Ибо ещё не признался и себе. Но вот, это сказано, и он как дурак сидит и ждёт вердикта. Впрочем, почему как? Что вообще за блажь нашла? Луна в Марсе, Марс в Венере? Возмущения на Солнце? Плисецкий прищурился и закусил нижнюю губу. На хрена ты меня копируешь, хотел было возмутиться Ибо, но Плисецкий вдруг расслабился, фыркнул, протянул руку и сказал: — Или да. * * *Система приветствует вас. Идентификационный номер мира: ########