Ибошь акселем

Лучше себя

Фельцман бы убил и в бараний рог закатал. А потом реанимировал и запретил выходить на каток — «сиди на скамье, сиди и думай над своим поведением. Во тебе, а не каток, будешь знать, как на сторону смотреть». Барановская поджала бы и без того тонкие губы, и это стало бы единственной морщиной на вечно стянутом лице. Она бы ничего не сказала. Словами. Но Юра бы и так понял. «Фу, Плисецкий, как вам не стыдно, в вас столько сил вложено, столько труда, пота, крови, времени, раздражения и надежд, а вы мимо лотка ходите». И носом его, носом, чтобы не повадно было. Да Юра и сам как-то раньше не задумывался о том, чтобы совмещать. Ему и катка выше крыши хватало. Он там стремился стать лучше всех. Лучше себя в первую очередь. Знал, что может сильнее, круче, гибче. Знал, что и не только техникой может, но и артистизмом — так, что у всех бы челюсти попадали и глаза туда же. Знал и бесился, когда не получалось. Точнее, получалось, всё ахали и охали, но Юра-то чувствовал — не то, не так, надо лучше. Поэтому каток. До тех пор, пока не выдерживал уже Фельцман и не гнал с криками и угрозами. Поэтому и Барановская — до лёгкого, едва заметного прищура, до крохотной недоморщинки в уголке губ. Это типа одобрение. Это типа «сегодня вы, пожалуй, не бревно, Плисецкий. Сегодня вы, пожалуй… можете идти». Юра не задумывался, пока не увидел китайца на треке. Потому что хер с ними с танцами, он сам мог так кого угодно оттанцевать, что от Милкиных бы визгов уши заложило. Но это не то, что можно было показывать Барановской. И дедушке не стоило бы. Никому не стоило бы. Разве что где-нибудь в клубе, в темноте под хаотичными взрывами стробоскопов. В клубе какой-нибудь другой страны, чтобы точно никто из Ангелов не признал и не слил в сеть. А китаец так при всех. Китаец наслаждался этим. Наслаждался собой. Показывал себя, взрывал сердца стробоскопами на тысячи мелких светляков. И делал что-то уж совсем невообразимое с Юрой. Такое, что засмотренные до мозолей клипы с горячей латиноамериканкой блекли. И пальцы сами тянулись, свайпали, включали снова то, где китаец любил пол, любил воздух, любил свои руки, своё тело, своё всё, ухмылялся так, что сердце волной шло в такт его волне и застревало в горле. А ещё он гонял на мотоцикле. Не любительски. Профессионально. И молчал, сука такая. Ни в одном из видеозвонков не упомянул. Следовало, может, догадаться, когда он присылал фотки какого-то крутого чувака на мотоцикле и в шлеме с надписью «85». Юра теребил провод наушников, морщился от шуршания и нервно смеялся, спрашивая: «дрочишь на него, что ли?». Китаец загадочно улыбался и кивал, расплывался в какой-то невообразимо мягкой улыбке. И Юра сильнее сжимал проводок, обречённо думая, что и сегодня засыпать будет под бешеные танцы. Хотя… какой там сон? Ужасный сон. Ни разу не дружеский сон. Простите меня все, мне ни капли не стыдно. Так бы и не знал, не ведал ничего, если бы Милка не переслала ему в телегу видео из какого-то фанатского канала (Юра тут же подписался и туда, плюс к тем восьми, на которые уже был). Видео. А там китаец. В дрочибельном мотоциклетном костюме. С золотым кубком в руках. На самой вершине мира, мать его. На первом месте. И, зажав кубок одной рукой, другой хлещет шампанское прямо из горла, дёргая кадыком, дёргая Юру за сердце как за ниточки. «Не твой ли это Ебобо?» — написала Мила. С хера ли это он мой, возмутился Юра. С хера ли это он Ебобо тебе, следом. И не ответил ей ничего. Раз двадцать посмотрел на счастливого китайца. А потом чуть не сдох, когда поднялся выше — к видео с самих гонок. И этот, в дрочибельном костюме на боку, слившись в одно целое с мотоциклом, — хоп, и вот уже не на боку, уже прямо несётся, оставляя всех далеко позади. Кажется, Юра не дышал. Всё то время, что смотрел гонку, не дышал. Кажется, он забыл мозг, когда открыл чат с китайцем и написал ему: «какого хрена?». Дёрнулся удалить, но это ж ебучий твиттер. Всё, что было вашим, стало нашим. Слово не воробей — вылетит, не поймаешь. Ну ладно, в твиттер не так часто заходит, может, и не увидит. Ага, щаз. «Что именно?», прилетело от Ван Ибо. Юра подышал. Подёргал штанину на колене. Чего ты такой непонятливый, подумал. Ладно, решился. «Мотоциклы. Ты не рассказывал» «Я показывал» «Так это ты сам на себя дрочил?», — усмехнулся Юра. Отпускало. «Тогда бы сам смотрел, тебе не показывал» Охуеть, подумал Юра. И как это понимать? Это вот то, что написано, или какой-то второй смысл? С этими китайцами никогда не угадаешь. Поправка, одёрнул себя. С этим конкретным китайцем. Лучше не углубляться, кивнул. А то как бы случайно куда-нибудь не туда углубиться. Или очень даже туда. Сглотнул вязкое. «Не сложно совмещать? — зашёл с другой, безопасной стороны, — и каток, и танцы, и мотоспорт?» «Не просто» «Тогда почему?» «Потому что хочу. Нравится. Хочу делать то, что нравится. Хочу быть лучшей версией себя» Ты и так, погладил экран телефона. Ты и так, улыбнулся аватарке — пантере с серьгой на ухе. «Юра?» «Чего?» «Ты — лучше всех. Круче всех» «Да иди ты» «Кроме меня». И гиенистый смайлик вместо точки. «Я ещё надеру тебе зад» «Конечно. Давай» Давай. Юре хватало катка. И он не собирался менять его ни на что другое. Тем более, что ничем другим и не горел так. И хотя бы в этом он должен был стать лучше Ван Ибо. Лучше самого себя.