Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Коля выходит из кампуса без каких-либо вопросов. Женщина, что должна была следить за порядком—или же смотреть свои бесконечные мелодрамы, чем она обычно и занимается—очень удобненько утроилась на стульчике и прикорнула под очередной заезженный сюжет, что позволило белорусу остаться незамеченным. Лукашенко даже внимания не обратил, как можно аккуратнее вышел на улицу и вдохнул холодного воздуха. Неспокойно. Неправильно. Хоккеист делает шаг, затем еще один и еще. И останавливается. Он ведь не серьезно, он же не собирается возвращаться к себе. Будут вопросы, а этого хочется меньше всего. Но дело не в этом, не в вопросах и не в злом, а Коля уверен, что он будет именно злым, Марке. Дело, блять, в нем самом и в Бэрроне. В Бэрроне, с которым они не виделись пиздецки долгих три дня и которого Коля опять оставил одного. И зачем? Что бы что? Ответов на эти вопросы у Коли нет ни в голове, ни где поглубже. Потому что отвечать на них и не надо. Потому что Коля, кажется, идиот, действующий чисто на автомате. Мозг говорит возвращаться к себе, чтобы не было лишних вопросов потом, а сердце долбится через грудную клетку и буквально орет о том, чтобы Коля вернулся обратно. Потому что это именно то, чего он хочет прямо сейчас. Быть с Бэрроном. Не думать о том, как он завтра пойдет на утреннюю тренировку, что об этом скажет тренер и как на него будут пялиться друзья и остальная часть команды, а думать о том, сможет ли он вообще куда-то потом выйти, если вернется обратно. Потому что от Бэррона не уходишь, от Бэррона словно отрывают. Коля усмехается своим мыслям и, не поворачиваясь, делает шаг назад. Ничего ведь страшного не случится, если вместо четырех, Коля поспит всего два часа, так ведь? И раньше такое было, не часто правда, но. Но сейчас эта мысль кажется такой привлекательной. Не как Бэррон, конечно, но тоже по-своему особенной. Точно, да, Бэррон. Лукашенко разворачивается на все сто восемьдесят и буквально за секунду вновь оказывается внутри, будя вахтершу резким звуком хлопка входной двери. Та кричит куда-то парню в спину что-то про наглых детей, но Коля не слушает ее. Потому что Коля уже на втором этаже и он даже отсюда видит, что дверь Бэррон так и не закрыл. Какой догадливый, надо же. Понадобилось каких-то жалких ноль секунд и, может быть, одна миллисекунда на преодоление такого жалкого расстояния. Несчастная дверь влетает в не менее несчастную стену с таким грохотом, что Бэррон, вообще-то ожидавший чего-то такого, аж вздрагивает от неожиданности, а после вжимается в стол, чувствуя спиной затупленные угол, и не успевает ничего сказать, поскольку взгляд у Коли просто сумасшедший; Бэррон попал в плен темных глаз и, кажется, забыл, что такое разговаривать. Трамп не пугается, но остается немного шокирован такой резкой сменой. Сколько он ждал, минуты три? Невероятно. Не говоря ни слова и не объясняясь, потому что это сейчас явно ненужно ни одному из них, Лукашенко в несколько шагов доходит до Бэррона и даже не спрашивает—самолично подхватывает парня одной рукой под бедра, другой же скидывает все находящиеся принадлежности со стола. Бэррон обвивает шею белоруса руками и целует первым, потому что все, что сейчас происходит, похоже на мечту, которая вот-вот осуществится. Они не целуются, нет, не как обычно, это больше похоже на безумство. Оба изголодались по телам друг друга так сильно, что в обоих начинает просыпаться необузданная животная страсть. Лукашенко отрывает Бэррона от себя, но Трамп явно против этого—парень обхватывает талию белоруса ногами и притягивает ближе, хватается за ворот кофты и тянет к себе, не желая прекращать целоваться ни на секунду. С Бэррона летит его домашняя футболка так же стремительно, как с обоих слетает итак некрепко держащаяся крыша. Бэррон стонет громко и несдержанно, тянется рукой к спине хоккеиста и пытается стянуть с него мешающую ткань, но не получается, что очень расстраивает. Коля Бэррона за запястье хватает и отводит назад, пока Трамп задыхается под белорусом и извивается всем телом, проезжаясь голой спиной по столу. Та уже горит и, скорее всего, на ней останутся ссадины, но никому сейчас нет до этого дела. Бэррон не может даже вдохнуть воздуха—ему просто не дают этого сделать. Трамп мычит что-то непонятное и его тут же подбрасывает, заставляя сильнее сжать свободную руку на плече хоккеиста. Коля отстраняется, а у Бэррона перехватывает дыхание от того, насколько белорус сейчас невероятен. Перевозбуждение явно пошло ему на пользу. Он гулко сглатывает, а у Бэррона сам собой вырывается тихий вздох из груди. По всему телу проходится рой мурашек, хоккеист отпускает взятую в плен руку Трампа и этой же рукой проводит вдоль чуть похудевшего, светлого, не тронутого жарким летним солнцем, тела. Бэррон глазами следит за движением руки Лукашенко, но его тут же прерывают. Коля буквально двумя пальцами поднимает голову первокурсника за подбородок, приказным тоном шипит в самые губы, вновь забирая те на растерзание: —Смотри только на меня, — как будто до этого для Бэррона существовал кто-то еще. Бэррон зарывает пятерню белорусу в отросшие волосы на затылке и оттягивает те, чувствуя, как хватка на бедрах тут же становится жестче. Воздуха становится меньше, в груди тяжело, но Бэррон даже не думает останавливать парня. Хочется больше, ближе, сильнее. Стол неприятно натирает, вызывая лишь болезненные ощущения, но они смешиваются с чувственными прикосновениями белоруса и уже за это Трамп готов оставить все как есть. Только бы Коля не останавливался. Иначе он убьет его. Внизу болезненно тянет, а ткань так сильно натирает, что Бэррон скулит куда-то Лукашенко в рот и оттягивает волосы еще сильнее, так, что всего на секунду хоккеисту возвращается его рассудок. Бэррона трясет всем телом, но он так отчаянно цепляется за Колю. Мило. Белорус хмыкает, всего на какие-то жалкие секунды отстраняется от шумно дышащего парня, оставляя того полностью без одежды. Бэррон глубоко выдыхает, прикрывая рот ладонями, потому что молчать он при всем желании не может и не хочет. Ноги, честно, уже онемели, но, кажется, тело больше не подвластно Бэррону. Только Коле, который самолично хватку расцепляет, а после слышится характерный вжик молнией и Бэррон практически смеется в голос от переизбытка чувств. На Бэррона посмотришь и покажется, что тот сошел с ума, но Коля точно такой же, в том же положении. С Бэрроном хочется быть нежным, он заслуживает этого, но не когда внимание к себе привлекает ровно вздымающаяся грудь, а пальцы, что прикрывают искусанные и исцелованные губы, дрожат от малейшего прикосновения к любому открытому участку тела. Бэррон бы и сам не был против нежностей, но. Но не сегодня, не сейчас, не в данную минуту. Растяжка кажется пыткой. Особенно для Бэррона, который всячески провоцирует белоруса, чуть ли не прямым текстом умоляя выебать его уже наконец. У Лукашенко в глазах звезды появляются от таких заявлений. Бэррон уже где-то в космосе, поэтому не понимает, что, если не подготовить его как следуют, могут быть последствия. И будь проклят этот Бэррон с его громким голосом, от которого уши закладывают, потому что Коля не железный и еще одна такая фраза и он к хуям пошлет состояние парня на утро. К хуям, как же, разве что только к одному. —Да давай ты уже, —раздражается Трамп, беря хоккеиста за голову и притягивая к себе, —забей на эту хуйню, я готов, войди уже наконец, —ну и кто Коля такой, чтобы отказывать Бэррону. Особенно, когда он сам просит. Тем более, когда так. Лукашенко усмехается уголком губ, шепчет, непозволительно тихо, словно змея, так, что у Трампа горло вмиг пересыхает: «как скажешь, котенок», а после Бэррона откидывают обратно и входят в одно движение, даря неописуемые эмоции. Трамп открывает рот в немом стоне, закатывает глаза и хватается за предплечье белоруса покрасневшими, холодными пальцами, намеренно оставляя следы. На лбу хоккеиста появляется испарина, а чувства выходят из берегов, накрывая обоих парней с головой. Бэррон весь дрожит, и внутри, и снаружи, и это так чертовски приятно. До звезд в глазах, до несдержанных рваных вздохов. Бэррон сдерживает себя, но это дается крайне трудно, потому что голос не слушается, ничего не слушается, кроме собственного сердца, что готово вот-вот выпрыгнуть из груди. Коля останавливается, давая парню, да и себе, привыкнуть, но долго он так продержаться не смог. Бедра, словно решившие, что сегодня контроль на них, начинают потихоньку двигаться, а у Бэррона учащается дыхание и щеки краснеют до, кажется, самого красного цвета в мире. Трамп откидывает голову назад, когда толчки становятся все грубее, а темп набирает обороты. Бэррон выгибается, дрожащими губами выстанывая имя белоруса. У Коли и так тормоза сломаны, но после такого их, видимо, уже невозможно будет починить. Бэррона болтает из стороны в сторону, а собственное возбуждение проходится по всему телу электрическим разрядом, останавливаясь где-то ниже живота. Трамп откидывает голову назад и протяжно воет, когда Коля резко сжимает его бедра и начинает вбиваться в податливое, отзывчивое тело. Собственный голос кажется сейчас чужим, глаза застилает пелена из ярких чувств и стоит только Бэррону подумать о том, что они, наконец, занимаются нормальным сексом, как его берут за запястье и как безвольную куклу тянут на себя. Бэррон не задается вопросом что происходит, просто набрасывается на Лукашенко с чередой животных поцелуев, пока сильные любимые руки, пододвигая чуть ближе, держатся за бедра, а тело свободно раскрывается перед хоккеистом, что без каких-либо препятствий попадает прямиком по простате, вызывая у Трампа дрожь и чувствуя, как тот прикусывает нижнюю губу Лукашенко, прикрывая веки от удовольствия. Коля наслаждается Бэрроном и это, пожалуй, теперь его любимое блюдо. Разгоряченный парень прямиком на столе, что может быть лучше. Бэррон в ответ плавно качает бедрами и стонет прямо в рот, жмется ближе, зарывается руками в волосы и вместе с тем трется об него, словно котенок, выбивая Лукашенко из колеи. И только отстранившись, и содрав с хоккеиста наконец его дурацкую кофту, которая еле согласилась покинуть напряженные мышцы, Бэррон окончательно понимает, что выдержка пошла куда-то по пизде еще в тот момент, когда его кинули на его же стол. Налившаяся головка члена с тихим стуком и характерным хлюпом стукается о пресс белоруса и вместе со стоном с губ Бэррона срывается еще и всхлип. —Коля… Трамп самостоятельно отпускает давно желанное тело и прогибается в спине, заполняя комнату громкими вскриками. Стол ходуном ходит, но, если быть честным, сейчас Бэррона это мало волнует. Сейчас его волнует то, что Лукашенко, блять, становится больше от таких вот стонов и это так обалдеть, что Трамп готов кончить в любую секунду. Член требует к себе большего внимания, но увы, сегодня он его не получит. Это Бэррон понимает, когда слышит у себя над ухом тихий гортанный стон, больше напоминающий рык, и в ту же секунду по телу проходится разряд тока, а глаза приходится зажмурить из-за подступивших слез. Оргазм настигает Трампа так же неожиданно, как его вновь подхватывают под бедра и в следующим момент прижимают лицом к холодной деревянной поверхности, с которой парень уже успел познакомиться спиной. Ноги совсем не держат, Бэррон хватается обессилившими руками за видимый край стола и хныкает куда-то в стол, стоит ощутить внутри совершенно ненужную пустоту. Трамп чуть проседает, проезжаясь задницей по колом стоящему члену, а после слышит, как Коля усмехается ему практически в самое ухо. На животе, кажется, остались собственные следы, уже размазанные, потому что где-то там Бэррону слегка липко и неприятно. Бэррон мычит от удовольствия, стоит белорусу дразняще толкнуться внутрь и тут же выйти. У Бэррона воздух в легких кончается, ему кажется, что еще чуть-чуть и он отключится. Но, кажется, не в эту секунду. —Я не могу, —хнычет Трамп, когда осознает, что снова начинает возбуждаться от ласкающих его пальцев, —не смогу, —Бэррон для пущей уверенности мотает головой, потому что он, кажется, и правда не выдержит еще одного захода, но с его мнением считаться, видимо, не собираются. —Сможешь, —запыхавшийся, не менее усталый голос практически в самую шею. Бэррон тихонько стонет и в последней раз отрицательно крутит головой, словно это что-то может изменить. Сдавленное: «К-коля…» окончательно добивает Лукашенко, и он без предупреждения входит, тут же начиная вдалбливаться в дрожащее тело под ним. Бэррон крепко держится пальцами за стол, но даже его хватка не такая крепкая, как член белоруса, потому что Трампу кажется, что тот просто каменный. Бэррон приподнимает голову, пытаясь ухватить покидающие его остатки воздуха пересохшими губами. Стоны, не прекращающиеся ни на секунду, заполняют все пространство, у Бэррона больше не остается слов, кроме каких-то обрывков. В голове просто пустота, в глазах мутнеет. Пальцы разжимаются, но только для того, чтобы попытаться приподнять растраханного Трампа над столом. Бэррону хочется видеть Колю, трогать его. Он не может долго терпеть, он не такой выносливый, как Лукашенко, но все же Бэррону хочется, чтобы в его второй раз он кончил вместе с Колей. У белоруса, если честно, крыша давно собрала вещи и поехала. А все потому что Бэррон. Потому что Бэррон позволяет, потому что кричит так громко и так сладко, потому что сжимается, сам того не осознавая, потому что напрягается весь, придавая итак изящным изгибам тела настоящие линии искусства. Просто потому что Бэррон. В ушах гудит неимоверно, Коля тоже дико устал после перелета, но. Но, господи, Бэррон. То, как он принимает его целиком, эти до ужаса пошлые шлепки двух тел друг о друга, эти тихие всхлипы и маленькие, любимые пальчики, что так старательно сжимают край стола. Бэррон такой невероятный. Весь взмокший, вот-вот улетевший куда-то в стратосферу, с его слишком длинными волосами, в которые так приятно зарываться. Блять, Бэррон просто фантастический. У Коли не хватает слов, чтобы описать собственные чувства к нему. Просто Бэррон, который весь вздрагивает и сейчас так явно тянется к нему. О, боги, кто Коля вообще такой, чтобы отказать этому мышонку. Никто, просто никто. Бэррон несдержанно стонет, а Коля открывает для себя удивительную гибкость парня. Бэррон смотрит своими влажными глазами, одной рукой обхватывает лицо хоккеиста и тянет к себе, произнося, излишне перевозбужденно, практически шепотом: —Ты позволишь мне кончить с тобой? Коля позволит ему хоть удушить себя. Для Бэррона все, что угодно, хоть целый мир у его ног. Поцелуй получается не менее бешеным, чем предыдущие, Бэррон стонет громко и будто бы специально двигает задницей, сбивая хоккеиста с изначального ритма. Трамп весь покрывается мурашками, стоит ему услышать очередной сиплый, сдавленный стон хоккеиста. Руки белоруса ведут по белоснежному телу вниз, затем вверх, задевая шершавыми подушечками пальцев нежные, привставшие соски. Бэррон от неожиданности прикусывает Лукашенко за губу, но тут же тихо извиняется и льнет ближе, прося большего. Куда уж больше, думает Коля, а после обоих настигает удушающая лавина, которую почему-то ни один, ни второй заметить не успели. Бэррон оседает обратно на стол, чувствуя, как его заполняют чем-то теплым. Спину начинает заранее ломить, а по дрожащим ногам тут же стекают капельки спермы, к счастью не успевая достигнуть пола. Бэррон чуть жмурится от непонятной наполненности, оборачиваясь на Колю. Хоккеист дышит часто и загнанно, с выступившим потом на лбу. Бэррон бы хмыкнул, что выглядит тот до дури сексуальным, но у него осталось заряда только на то, чтобы сходить в душ, пока не стало поздно, и то к этому еще вопросы. —Душ, —слабым голосом выдает Трамп и валится на Лукашенко, который тут же ловит парня и помогает дойти до ванной. Ну как дойти, он его, вообще-то, донес и Бэррон бы даже возмутился, если бы имел на это силы. Да и неплохо иногда таким баловаться. Личное белорусское такси. Бэррон улыбается своим мыслям, не давая Коле зайти вместе с ним. Трамп тянет парня на себя и шепчет в чуть приоткрытые, хватающие воздух, губы: «я быстро», игриво отпихивая белоруса от себя и хлопая дверью. Бэррону стоит огромных усилий, чтобы вымыть себя изнутри, оперевшись о крепкую стенку душа. Это заняло всего пять минут, но Трампу кажется, словно они тянулись вечность. Бэррон выходит и практически сразу же оказывается в крепких, загребущих руках. Парни валятся на кровать, оба ставят будильники, стараясь не обращать внимание на то, что спать им осталось часа два максимум. Бэррон, уже практически заснувший, тычет пальцем Коле в горячую щеку и совсем тихо смеется. —Что смешного? —Лукашенко прикрывает глаза. Размеренное дыхание Бэррона успокаивает, действует получше любых мыслей и колыбельных. Коля вот-вот уснет. —Ты и правда вернулся, —блаженно выдыхает парень и окончательно проваливается в сон, прижимаясь к Коле так сильно, словно если он его отпустит, то вновь проснется один. Даже сквозь сон хоккеист это замечает, разжимает покрасневшие пальцы и оставляет почти невесомый поцелуй на макушке, слыша, как даже во сне Бэррон рвано вздохнул. —Я никуда не уйду, —Коля чуть меняет их привычное положение, зажимая Бэррон между стеной и своим телом. Бэррон утыкается куда-то Коле в ключицу, смеется с чего-то и успокаивается. Еще некоторое время белорус перебирает меж пальцев светлые мягкие пряди, не замечая, как и сам вырубается, прижавшись как можно теснее к первокурснику.