Barron: знаешь, меня расстраивает тот факт, что ты не сел рядом со мной. Потому что тут темно и мы могли бы держаться за руки. А еще знаешь, ну, невзначай касаться друг друга плечами и все такое…
Barron: неужели тебе реально в кайф просто сидеть и смотреть на меня? Barron: я буквально сижу в твоей кофте с мыслями, чтобы она оказалась где-нибудь не на мне Barron: а когда мы выходили? Barron: ты мог просто взять меня у ближайшей стенки и я был бы не против, чертов Лукашенко Barron: как давно мы не были близки? Barron: неужели ты не соскучился по мне? Barron: потому что я очень Barron: потому что еще немного и ты мне сниться, блин, начнешь Barron: я буквально хочу сейчас сесть к тебе на колени, чтобы сорвать с тебя эту кофту и каменное выражение лица Barron: и знаешь что? Barron: ты тоже этого хочешь, потому что я вижу, как ты сглатываешь, читая все это Barron: ты не можешь это отрицать, Лукашенко
Бэррон переводит дыхание, а Коля хмыкает, нервно шмыгая носом. Kolya: у тебя почти получилось Kolya: чего-то не хватает, малыш, тебе не кажется? Бэррон буквально давится воздухом.Barron: чего, например? Barron: тебе детально описать, как мне хочется? Barron:о, я опишу тебе Barron: с чего бы мне начать… Barron: наверное с того, как я сниму с себя твою кофту?
Марк дергается, когда Бэррон откладывает телефон и снимает с себя кофту, оставаясь в одной футболке, кидая ту на кровать.Barron: а потом замечу твой обжигающий взгляд на моей шее? Тебе ведь хочется пометить меня, правда? Чтобы все знали, что я принадлежу одному тебе?
Лукашенко сглатывает, не в силах оторваться от экрана телефона.Barron: знаешь, я не против, потому что мне тоже хочется этого. Потому что все в моей группе только и говорят о том, какой ты недосягаемый. Мне хочется смеяться, потому что они не знают самого главного. Не знают, что ты только мой, что тебе нравится не только хоккей и учиться, что тебе нравлюсь я. Я тебе нравлюсь, правда? Не только мое тело, потому что до тебя я был совершенно невинным. Все это из-за тебя, Коля, ты сделал меня таким. И, о, тебе это определенно нравится. То, как я кричу под тобой, каждый раз я чувствую, как ты становишься больше, когда мой голос срывается на крик. Коль, ты уверен, что злиться на меня хорошая идея? Ты правда не простишь меня? Своего котенка?
Бэррон переводит дыхание, отрывается от телефона и смотрит на белоруса, который с совершенно спокойным лицом откладывает телефон, тяжело вздыхает и подбирает к себе колени. Марк думает, что ему надо было идти в актерское, а не в медицину, потому что сохранять совершенно похуистическое выражение лица, когда ты буквально видишь то, что не надо, а еще чувствуешь, как Бэррон нервно перебирает пальцами в воздухе, дорогого стоит. Половину нервных клеток и это как минимум. Ох, один Уокер чувствует это сексуальное давление между этими двумя или его друзья все еще тупые? —Коль, ну давай еще один раунд, —до Марка доходят конюченья Мэтта, но что-либо фыркнуть на Стивенсона он не успевает, потому что Лукашенко еще раз вздыхает. —Отъебись, —звучит настолько угрожающе опасно, что обычно веселый Мэтт внезапно по-настоящему пугается, неловко трет шею и предлагает Марку сыграть с ним. Уокер отказывается, а Никита хлопает его по плечу, говоря, что, кажется, до конца жизни им суждено играть только друг с другом. Мэтта передергивает, он несильно пихает Ершова в плечо, и эта ситуация быстро забывается. По крайней мере, между ними двумя.Barron: пожалуйста, просто скажи, что у тебя не стоит, иначе я сейчас взвою Barron: ты черствый уебан, Лукашенко! Barron: нельзя потакать мне во всем, а потом забирать самое главное, это бесчеловечно Barron: не целовать тебя целый день—ебаная пытка, а тебе вообще насрать Barron: ну и сиди так Barron: больше ни слова не скажу тебе.
—Бэррон, все в порядке? —Марк, слава богу, перестал следить за их диалогом, но теперь он буквально чувствует, как Бэррона всего мелко потряхивает, ни то от злости, ни то от чего еще. —Просто я устал, —Марк приобнимает младшего за плечи, понимающе кивая. Он тоже устал терпеть этого долбоеба, ну тут уж ничего не поделаешь. —Тогда предлагаю расходиться, —и тут же возмущенный ор: «в смысле?» —да вы только и делаете, что играете, Коля уже тут со скуки подыхать начинает, —пауза, —впрочем, я тоже, —Марк подбирает с пола кофту Коли и отдает ее Бэррону, —а у Бэррона вообще утром занятия, —Бейкер кивает, понимая, что это было сказано, скорее, чтобы они смогли как можно быстрее уйти, но Марк прав. У Бэррона и правда с утра занятия. Лучше прийти и сразу лечь спать, чтобы больше не думать о том, что его сегодня целый блядский день игнорирует его же парень. Цирк какой-то. Мэтт, со всей свойственной ему силой, хлопает Бэррона по плечу, говоря, что он еще отыграется, а Бейкер хмыкает, понимая, что он не хочет больше играть со Стивенсоном. Никита напоследок еще раз осмотрел Бэррона, но ничего так и не сказал, извинился за весь этот фарс в виде недоразумения Стивенсона, но Бэррон лишь посмеялся, говоря, что все в порядке и ему было очень весело. Марк берет Бэррона за плечи, выталкивая в коридор, а Коля напоминает о скорой тренировке. Ершов закатывает глаза и просит, чтобы тот свалил уже. —Так ты зачем вообще приходил? —решает все-таки спросить Марк, когда дверь в комнату парней закрывается и они на этаже остаются втроем. Бэррон из принципа на Колю даже не смотрит, пожимает плечами. —Да я уже не помню, —Уокер смеется, хлопает Бэррона по предплечью, и они прощаются, расходясь в разные стороны. За Бэрроном закрывается коридорная дверь, когда Марк застывает в дверях, оборачиваясь на Колю. —Не хочешь сходить прогуляться? —и смотрит. —Хочу, —отвечает белорус. Марк в ответ выгибает бровь. —Ну иди, чего ты ждешь, моего разрешения? Иди, сыночка, шапку только не забудь, а то простудишься, —противным голосом тянет Марк, на что Коля пихает его куда-то внутрь комнаты, а сам практически срывается с места. Уокер думает, прикрывая дверь, что друг у него и правда долбоеб. И как вообще Бэррона угораздило в это хуепутало втрескаться. Ладно, совет, да любовь, а Марк, так уж и быть, побудет пока в сторонке. Все равно однажды Лукашенко ему во всем сознается.***
—Бэррон, —упомянутый вздрагивает, но идти не перестает, наоборот, только ускоряет шаг, —о, то есть ты и правда не будешь со мной разговаривать? —в ответ лишь хмык, —хорошо, тогда я скажу, —они заходят в кампус первокурсников, Коля успевает даже мельком поздороваться с вахтершей, поднимаются к Бэррону на этаж, —я был не прав, ладно? —Бэррон нервно смеется в ответ. —Придумай что-нибудь получше, —передразнивает его Трамп, уже засунувший ключ в замок и хотевший повернуть тот, открыв дверь и захлопнув ее перед белорусом, как его резко дергают на себя, а после припечатывают к стенке. Одна рука Лукашенко оказывается возле лица Бэррона, преграждая путь, вторая крепко держит за плечо. —Достаточно? —хмыкает белорус, а Бэррон понимает, что его уже ведет от всего этого. Нечестно, что так себя чувствует один лишь Трамп. —У тебя почти получилось, —почему-то шепотом произносит парень, а по коже бегут мурашки, когда Коля наклоняется чуть ближе. —Чего-то не хватает? —в самые губы. —Чего-то не хватает… Бэррон вроде бы собирался прийти в комнату и лечь спать, как же все дошло до того, что он сейчас закидывает руки на Лукашенко, зарывает пятерню ему в отросшие волосы и притягивает ближе, пока белорус со всей свойственной ему нежностью, с ноткой издевки, как же без нее, сминает мягкие губы Бейкера в своих, буквально улетая в те секунды, когда Бэррон уж слишком близко придвигается к нему, словно его слова самая что ни на есть настоящая правда. Бэррон тихонько скулит, стоит Коле всего на секунду оторваться от парня, прошептав: «чуть шире, котенок». Бэррон не понимает о чем он, потому что дымка из всепоглощающей страсти уже накрыла его с головой, но Коля чуть надавливает большим пальцем на подбородок и становится все понятно. Они и раньше много целовались, но почему-то именно сегодня глубокие поцелуи заставляют крышу медленно съезжать обратно. Их поцелуй медленный и горячий, языки сплетаются в каком-то безумном танго, а Бэррон льнет все ближе, ощущая непрекращающийся табун мурашек по коже. Коля странный, странный и нежный до невозможности, Бэррону все никак не привыкнуть к этому. Лукашенко отстраняется первый, хмыкает, проводя большим пальцем по нижней, чуть припухшей губе Бэррона, а после его захлестывают чувства, стоит парню совсем-совсем легко улыбнуться. —Боже, —на выдохе произносит хоккеист, —ты сокровище, —и вновь целует, пока к Бэррону не пришло осознание сказанных слов. Бейкер хнычет куда-то Коле в рот, но даже не пытается прекратить все это, совсем легко стукает его по плечу, но тут же пальцы расслабляет, возвращая руку на свое законное местоположение—в волосы Коли. Бэррон мягкий. Мягкий и такой до невозможности приятный, что оторваться просто невозможно. Он отзывается на каждое прикосновение, шумно дышит и хватается за Колю, как за единственный спасательный круг. Лукашенко признает, что был полным идиотом и ревность к Глену была выстроена на пустом месте. Какой Макларен, когда Бэррон чуть ли не горит от прикосновений хоккеиста. Такая долгожданная, приятная пытка поцелуями заканчивается как-то уж слишком неожиданно. Коля гладит Бэррона по волосам, пока первокурсник щурится, взаправду становясь похожим на котенка. Бэррон такой невероятный, просто безумно трогательный. —Бэррон, —отчего-то тихо зовет Коля, —дай руку, —Бэррон не понимает в чем дело, но даже не спрашивает, приподнимает чуть ослабшую от всех действий белоруса ладонь, вкладывая ту в горячую, чуть сухую руку хоккеиста. —И заче…—Бэррон буквально готов зареветь прямо сейчас или лишить себя кислорода на минуту, потому что Коля в самом деле оставляет совсем невесомый поцелуй на его запястье, а после чуть прикусывает кожу пониже, слегка обсасывая. Бэррон ойкает, а после чувствует, как его начинает трясти, когда на этом самом месте расцветает не совсем засос, но явная такая метка. —Ты ведь не против? —Бэррон поднимает глаза на Колю, называет его идиотом и крепко-крепко обнимает, даже практически удушающе. Бэррон чувствует острую необходимость сейчас как можно сильнее сжать свое объятие, иначе он постыдно заревет от того вулкана, что сейчас взорвался у него внутри. Объятие длится всего несколько секунд, но только потому, что Коле приходит сообщение и оно явно от Марка, даже гадать не надо. Белорус проводит ладонью по пылающей щеке Бэррона, вздыхая: «мне нужно идти». —Ты не можешь остаться? —а в голосе столько надежды, что, если бы Коля мог, он бы даже раздумывать не стал, насрал бы на Марка с его вопросами и остался бы с Бэрроном, но. С утра тренировка, а оставаться на ночь у Бэррона чревато, потому что просто спать они явно не смогут, слишком уж искрит желание и у одного, и у второго, но нельзя. На тренировке надо быть в полной боевой готовности, особенно тогда, когда у них на носу начало сезона. Коля еще раз порывисто приобнимает Бэррона, понимая, что ему просто необходимо уйти как можно скорее. Иначе он останется, а оставаться нельзя. —Я вообще не уверен, что мы теперь сможем видеться каждый день, —вздыхает хоккеист, чувствуя ответное объятие и то, как Бэррон перебирает его пряди. В груди щемит. —Почему? —Начало сезона, —вздох, —первый матч, мы должны выложиться на полную, —Бэррон смеется, обнимает Колю еще крепче и вздыхает, смиряясь со своей судьбой. —Тогда я должен пожелать тебе удачи и отпустить в свободное плаванье? —у белоруса вырывается усмешка. —Ты придешь на игру, —звучит не как вопрос, поэтому Бэррона даже не переспрашивает. Они стоят так еще некоторое время, после чего хоккеист все же выпутывается из теплых рук и уходит, напоследок потрепав Бэррона по голове, уже заранее скучая по его кошачьему темпераменту, нравящемуся Коле просто до безумия. Хорошо, что они расстаются всего на пару дней.***
—Возвращение блудного сына, картина в цвете, —Коля дергается от неожиданности, а Марк ржет, перекатываясь с живота на спину, убирает телефон и хмыкает, наблюдая за тем, как Лукашенко заходит в комнату и садится на их небольшой диванчик, чуть ли не спотыкаясь о собственный валяющийся баул. Повисает молчание. Марк вздыхает, садясь на кровати, —ну говори, я же вижу, что ты хочешь что-то сказать, —Уокер, на самом деле, ничего не видит, потому что в комнате темно, но по всем брошенным за вечер взглядам итак было понятно, что в конце концов белорус должен был что-то да выдать. Не зря же Марк провоцировал его, правильно? —Тебе…— «нельзя трогать Бэррона» —уже хочет было выпалить белорус, но вовремя останавливает себя, —Ты…— «можешь держать свои руки при себе?» —Коля вздыхает, понимая, что не может скомпоновать кучу мыслей в одно адекватное предложение, —ничего, —в итоге отмахивается хоккеист. —Уверен? —вопрошает Уокер, —совсем-совсем ничего сказать мне не хочешь? —Не делай так больше, —брови Марка самостоятельно дергаются, а ухмылочка так и просится сорваться с губ. Не так сразу. —Не делать что? —спрашивает парень, а внутри так и хочется, чтобы этот придурошный сказал то, что думает, а не начал придумывать дохуялиард оправданий. —Не трогай его, —Марк несдержанно прыскает с такого угрожающего тона. Он сейчас тут помрет от смеха. —Ну мы же друзья, —пожимает плечами Уокер, —тебя я тоже трогаю, почему не могу Бэррона? — вопрос повисает в воздухе, вместе с напрягшимся Лукашенко и сверлящим его взглядом Марка, —почему, Коль? —Потому что…—чуть ли не взрывается белорус, выпрямляясь, но Марк выгибает бровь и так нахально смотрит, что весь пыл тут же остывает, —я в душ, —в ответ только закатанные глаза. Оставшееся время парни не разговаривали. Пока Коля был в душе и нервно пыхтел на кран от злости, потому что не может никак возразить Уокеру, Марк доделал домашку и уже собирался спать. Душ он решил принять с утра, не упускать же возможность еще немножко поиздеваться над Лукашенко. Уокер уже переодевается и ложится на постель, когда белорус выходит с душа и, даже не смотря в сторону соседа, забирается к себе на второй этаж. Марк смотрит на срач из вещей Лукашенко и нервно дергает глазом. Вот урод, по любому же специально. Ну ничего, у Марка еще столько козырей в голове, что Коля может поседеть раньше времени. Уокер гаденько хихикает, а ему сверху прилетает почти грозное: «заткнись». —Эх, Коля-Коля, —нарочито медленно произносит Марк, —дождусь ли я когда-нибудь каминг-аута, —и замолкает, забираясь под одеяло. Спустя минуту сверху спрашивают: —Что такое каминг-аут? —Марк честно пытался не цыкнуть. —Ну вот как узнаешь, расскажешь мне, —Марк уже сует руку под подушку и собирается заснуть крепким сном, как слышит характерные тыканья по экрану, а после со второго этажа куда-то на пол падает какая-то скрученная херовина. Марк чуть приподнимает голову, смотрит сначала на эту штуку, что явно должна была попасть в него, потом поднимает взгляд наверх, хмыкает и ложится обратно, усмехаясь: —Лох.***
Коля просыпается посреди ночи от того, что его телефон, что лежал под подушкой и вообще-то не должен был доставать лишних проблем, вот уже, наверное, раз пятый настойчиво и долго звонит. Лукашенко стонет себе куда-то в руки, потому что так может делать только один человек. Пока мобильник дрожит, как в самый лютый российский минус, Коля осторожно спускается со своей койки, стараясь не разбудить Марка, хотя это практически невозможно, накидывает первую попавшуюся кофту и выходит на балкон, ежась от ледяного порыва ветра. Экран тухнет, Лукашенко выдает короткое «черт», но уже через секунду тот снова загорается ярким светом, а совершенные русские буквы заставляют тяжело вздохнуть. Папа. —Ало, —поднимает трубку белорус, прочищая горло, —ты в курсе сколько сейчас времени? —на том конце охают, словно только вспомнив об огромной разнице в часовых поясах, —что-то срочное? —Мне тут поступили твои списания, —Коля сначала не понимает о чем речь, а когда до него доходит, то хмыкает, опираясь о холодную стенку, —у тебя там все в порядке? —Да, пап, все хорошо, —Коля правда старается не засмеяться из-за всей сложившейся ситуации, —у моего…—осекается белорус, —друга были проблемы, —вздох, —и с деньгами тоже, —практически врет Коля. —Я уже думал блокировать карту, —смеется отец на том конце, Коля коротко улыбается, —точно все в порядке? —Да, —вторит хоккеист. —А твой друг…—не успевает закончить Лукашенко старший, как его перебивают. Коле уже хочется закончить этот разговор и пойти спать. —Ему можно доверять, —на том конце облегченно вздохнули, —а теперь можно я пойду спать? —почему-то Коля уверен, что отец сейчас кивает. —Извини, что разбудил. —Ничего, —на выдохе произносит парень, —спокойной ночи, пап. Коля кладет трубку и несмотря на дикую усталость, еще минут пять стоит на балконе, смотря куда-то в черное-черное небо, усыпанное маленькими мерцающими звездочками, некоторые из которых перекрывают тучные темно-серые облака. Лукашенко выпускает клубы пара, ежится и заходит внутрь, скидывая с себя кофту. Мыслей нет вообще никаких, просто хочется спать.