***
Бэррон грозно смотрит на Колю с щеткой во рту через зеркало, но тот игнорирует его. Трампу бы по-хорошему разозлиться, ну или хотя бы сделать вид, но он не может. Не может, потому что, ну…как ему злиться на голого Колю? Никак? Ну вот никак он и злится. Бэррон вздыхает. Лукашенко что, одежду носить не умеет? Че он голый-то? И тут до Трампа доходит. Бэррон всегда просыпался чуть позже Коли, да и тогда, когда его уже в кровати не было, а сегодня…сегодня они проснулись вместе. Не в том смысле, что одновременно открыли глаза, а просто вылезли из постели только что, буквально сразу вдвоем. Неловко. У парней в ванной хорошо лампочка работает, не рябит, тело хоккеиста прекрасно освещает, Бэррону даже как-то неловко становится за самого себя. Трамп настолько погряз в рассматривании белоруса, что в упор не замечает и того, что у него рука остановилась, и он так и стоит с щеткой за щекой, и то, что Коля на него смотрит неотрывно уже минуту так точно. У Бэррона краснеют щеки, когда его взгляд невольно опускается по косым мышцам и упирается прямо…. —Бэррон, —Лукашенко взъерошивает его волосы, отвлекая от важных мыслей. Трамп быстро хлопает глазами, сплевывает уже чуть ли не вспенившуюся пасту и корчится, когда чувствует оставшуюся горечь на языке. Бэррона всего передергивает от неприятного вкуса, но он быстро находит то, чем можно это перебить. Точнее кем. Белорус дергается, когда Бэррон внезапно разворачивается к нему лицом и хмыкает, ведя руками по чуть выпирающему прессу. Пальцы просто дрожат от этих ощущений, а у Коли напрягается буквально все от того, как тяжело выдыхает его котенок и чуть голову вбок наклоняет, совсем незаметно дергая бровями, словно приглашая. «Поцелуешь меня?» —повисает в воздухе, а Бэррон ведет ладонями вверх, подушечками пальцев вырисовывая какие-то невообразимые изгибы. Ему так чертовски нравится тело Коли, он готов хоть вечность его трогать. Коля теплый и приятный, Бэррону мурчать хочется от искрящихся чувств внутри. —Мы…— «не можем» —хочет сказать белорус, но что-то его останавливает. Что-то в виде маленькой совести, которая скрещивает руки на груди, с немым «ты серьезно?» на лице. На самом деле они могут. Сейчас они вдвоем, дверь закрыта, а Марк…Марк знает, к тому же он куда-то собирался, значит должен скоро уйти, или не скоро, но точно уйти. Буквально все сейчас дает им зеленый свет, но что-то все еще беспокоит хоккеиста, что-то не дает ему начать действовать и это «что-то» явно связано с Бэрроном и их недавней ночью. Погодите, сколько вообще времени прошло с последнего раза? —Коль, —зовет Бейкер. В ответ мычание. Они смотрят друг на друга и, кажется, оторваться уже не смогут, —душ? —Коля кивает, а Бэррон тут же заговорщицки улыбается, снимая с себя футболку, в которой спал, —возьмешь меня? —и снова кивок. Бэррон хмыкает, пихает Колю в кабинку и только потом до хоккеиста доходит, что он сделал. —Погоди, я…—пытается белорус, но его затыкают поцелуем. —Поздно, ты уже согласился, —Бэррон тянет на себя, льнет, как кошка, не давая и шанса на отступление. Коля пытается, честно пытается, потому что ему все еще немного страшно за себя и свое пошатнувшееся самообладание, но Бэррон вцепляется в него мертвой хваткой и, ох, чуть надавливает на выпирающий бугор в трусах, заглядывая прямиком хоккеисту в глаза. Коля считает до трех, шумно выдыхает, включает воду и самолично припечатывает Бэррона к стенке, игнорируя ноющую боль, растекающуюся по всему телу. Сейчас не до нее. Или до нее. Коля чуть ли не воет, когда Бэррон, вместо того, чтобы привычно закинуть на него свои руки, хватается за плечи и, блять, дергает рукой, впиваясь в пока еще целый участок кожи своими ногтями. Лукашенко зло хмурится, чуть сдавливая талию Бейкера в своих ладонях, а после до него доходит, что этот черт только этого и добивался. Бэррон хватает ртом воздух, но получается лишь заглотнуть воды и утонуть в бешеных поцелуях, что из нежных переросли в чуть более откровенные, с укусами где-то между. Коля думает, надеется, молит, чтобы это была первая и последняя попытка Бейкера, но сегодня именно Бэррон и его действия идут против него. Первокурсник хнычет, когда хоккеист чуть расслабляет хватку, вновь кусается и царапает предплечье. «Блять, Бэррон» —шипит белорус, а упомянутый хлопает глазками, ничуть не невинно, и дышит тяжело, прижимаясь голой спиной к холодной, запотевшей стенке. —Не веди себя как девственник, —у Лукашенко чуть глаза на лоб не полезли от этой фразы. Он нервно хмыкает, явно не ожидая ни того, что было только что произнесено, ни тем более, что это ему скажет Бэррон. Коля бы хмыкнул, что скорее это Бейкер ведет себя как девственник, если бы не тот факт, что они с Бэрроном уже ну как бы спали и не раз. От собственных мыслей, непонятно вообще зачем всплывших в голове, Колю отвлекает слишком громкий и явно наигранный стон, —ну Коля, —хныкает Бейкер, —я хочу тебя, —у Лукашенко звенеть в ушах начинает. Да он, как бы, тоже. Не себя, в смысле Бэррона, —Коля! —Бейкер больно тыкает белорусу в грудь, дуя щеки. В ответ вздох. Ну вот и что ему делать? За него все решает Бэррон. Правда решение не самое лучшее. Первокурсник обхватывает шею хоккеиста руками, но вместо все еще ожидаемых нежностей получает лишь новые царапины, причем поверх старых. Белорус шипит, когда чувствует, как только-только начавшая появляться заживающая корка слезает, и корчится от боли. Все, Бэррон доигрался. Бейкер ойкает, когда его отрывают от себя и поворачивают лицом к стенке душевой. Приходится упереться ладонями в запотевшее стекло и чуть съехать вниз, громко вздохнув, а крыше Коле поехать куда-нибудь в отпуск. Бэррон прислоняется щекой к холодному стеклу и тихонько поскуливает, когда с него снимают уже давно промокшие трусы, а после так же тихонько застонать, стоит почувствовать, как Коля трется об него. У Бэррона кружится голова и темнеет в глазах от нетерпения, он ерзает, уже готовый принять в себя белоруса полностью, но тот все медлит. И это раздражает. Сильнее, чем что-либо, поэтому Бэррону приходится оторваться от прохладной стенки и прижаться спиной к безумно горячему телу. Бэррон смеется, почему-то шепча, что у Коли сердце бьется просто бешено, а в ответ ему прилетает хмык и короткое: —Тебе пиздец. О, да, Бэррон именно этого и ждал. В него входят без предупреждения, а в руках, словно по щелчку пальцев, начинает свой концерт нетерпеливая дрожь. Чувство наполненности дурманит разум, заставляет задохнуться душным воздухом и отлипнуть от хоккеиста. Пусть делает, что хочет, Бэррону все равно, лишь бы это никогда не прекращалось. Трамп готов заниматься сексом хоть весь день, лишь бы с Колей, лишь бы постоянно быть с ним, чувствовать его, слышать, принимать. Все что угодно, серьезно. Ахуеть. Других слов у Коли просто нет. Бэррон принимает его всего за раз и это так…так возбуждает. Несмотря на то, что по ним обоим стекает вода, у Лукашенко пересохло все горло. У Бэррона чуть подрагивают покрасневшие плечи, а сам парень поскуливает и шумно дышит, перебирая пальцами по стенке душа. Белорус не знает хватит ли ему выдержки. Не в том смысле, что он готов кончить при одном взгляде на то, как Бэррон извивается на его члене, просто…просто Коля взбудоражен больше, чем обычно. Взгляд так и норовит упасть на раскрытое кольцо мышц, буквально всасывающее его в себя. Хоккеист практически рычит, это просто невозможно. Бэррон невозможный. И то, что он не видит его лицо, но буквально может воспроизвести все до мельчайших подробностей у себя в голове. В голове не укладывается. Подождав с секунду, хоккеист начинает двигаться. Сначала медленно, привыкая к той влаге и тесноте, позже чуть быстрее. Сердце вот-вот из груди выпрыгнет. Коля держится за бедра Бейкера, чувствуя, как под его пальцами кожа покрывается мурашками, а до ушей доносится сдавленный стон и почти что срывающееся «быстрее», въедающееся в сознание. Мозг отключается, желание и чувства—вот, что главное, что преобладает и рулит всем процессом. И ничего больше. Бэррон задыхается, потому что собственные ощущения обостряются, прямо как тогда, той самой ночью, воспоминания о которой не сохранились в голове Трампа. Бэррон чувствует буквально каждый миллиметр, что толкается в него и собственное возбуждение бьет в голову, выбивая остатки здравого смысла. Хочется громко стонать, так, чтобы собственные уши заложило. Но прежде, чем Бэррон успевает подумать об этом—он уже это делает. Где-то над ухом проносится излишне перевозбужденное «черт», а у Бэррона перед глазами картина, как Коля откидывает голову и зачесывает мокрые волосы назад. Хочется посмотреть, до звезд в глазах хочется, но он не делает этого. Дразнит сам себя. Трампа отрывают от стенки душевой, но он даже не сразу понимает почему. Собственные бедра подмахивают в такт рваным толчкам, сбивая с изначального ритма, а гортанные стоны Лукашенко куда-то в плечо заставляют закатить глаза и полностью отдаться этим ощущениям. Собственного, сочащегося естественной смазкой члена касаются мокрые теплые руки, заставляя заскулить в голос и прижаться к телу сзади плотнее. Интервал между шлепками становится короче, а Бэррону хочется плакать от приятно разъедающего чувства внутри, словно внизу живота поселился комок из нервов, по которому Лукашенко все время попадает и не знает об этом. Трампа всего дергает каждый раз, стоит Коле проехаться по простате. Вода просто везде, даже, Бэррону кажется, в легких. У парня начинается неконтролируемый смех, но он быстро перерастает в громкие стоны блаженства, стоит белорусу сжать член Бейкера у основания, провести пару раз вверх-вниз, а потом хмыкнуть нагло ему прямо на ухо и совершенно не нежно начать надрачивать тот. Бэррон чувствует, как кровь приливает к щекам, к плечам, к ушам, ему так стыдно и так хорошо одновременно. Хоккеист входит в него совершенно под разными углами, заставляя коленки подгибаться, а сами ноги дрожать при малейшем толчке. Бэррон плывет куда-то вслед за своим самообладанием, только то уже где-то далеко за горизонтом, а Трамп все еще тут, в душевой, где с ним так любовно обходятся, вытрахивая душу. Бэррон стонет, все же не сдерживается, поворачивается вполоборота, беря хоккеиста за лицо и целует. И это окончательно добивает его, потому что Коля усмехается ему в рот и без лишних вопросов—хотя какие вопросы вообще могут быть—углубляет поцелуй, сталкиваясь с языком Бейкера своим. Бэррон одной рукой все еще держится за стенку душевой, хотя это совершенно ненужно, ведь он в любом случае не упадет, стоя на таком стержне. Собственные мысли смущают и смешат одновременно. Трамп отстраняется первым, слизывая у себя с губ ниточку слюны, что образовалась между ними. Коля спрашивает что такого смешного произошло, а Бэррон, которого все еще слегка потрясывает от смешинки, поселившейся в животе, тихо сообщает ему, что только что подумал о том, что его член служит отличной поддержкой для него. Коля хмурится: «ты что несешь?», а Бэррон млеет, замечая, как у белоруса краснеют уши. —Ты такой красивый, —слова пропадают в шуме воды, но до Коли доходят так, словно они сейчас вдвоем в комнате, в воздухе которой повисла лишь тишина. У Бэррона сводит бок, но он самолично зачесывает хоккеисту волосы назад и охает, стоит ему заметит, как привычно серые глаза вмиг темнеют, —я хочу кончить, —скулит Трамп, дергая уголком губ. Лукашенко хмыкает, резко выдыхая, а Бэррону начинает казаться, что с каждым взглядом на Колю он влюбляется в него только сильнее. Ему вдруг внезапно захотелось тыкнуть ему в щеку. Внезапные милые мыслишки приходится отложить в сторону, как маленькие игрушки, и перейти к более крупной по размеру. Бэррона отрывают от себя, прижимая обратно к уже привычной ему запотевшей стене. Вода стекает по всему телу и только сейчас Бэррон понимает, что она холоднее, чем теплая. Парень вздрагивает, а после слышит тихое «не зажимайся» и ему специально хочется сжаться только сильнее. Правда сделать ему это не дают. Белорус ускоряет движение рукой, прибавляя своему темпу грубости, а Бэррон прикусывает губу, выстанывая имя хоккеиста, изливаясь куда-то на пол кабинки. Трамп разлепляет глаза, хотя вообще не помнит когда закрывал их, выдыхает, чувствуя горячую наполненность внутри и то, как по ногам стекают остатки спермы. —Надо…—Коля тяжело дышит, осматривая всего парня сверху вниз. У Лукашенко покраснело все тело от напряжения, на руках выступили вены, а грудь рвано вздымается. Надо же, а это выглядит довольно неплохо. —Целоваться, —заканчивает за него Бэррон и тянет на себя. Коля уже хочет было ответить, что он вообще-то про то, что Бэррона надо вымыть, но этим можно заняться чуть позже, решает парень, когда Бейкер юркает своим язычком ему в рот. «Я больше не буду» —шепчет он, закидывая руки на плечи. Коля думает, что он слишком много ему позволяет, поэтому обхватывает Бэррона поперек талии, прижимая к себе. Все равно у них выходной, могут хоть вечность провести в душевой и целоваться. И никто им ничего не скажет.***
Вечность они, конечно, под душем не стояли, но еще как минимум минут сорок там провели. Пока нацеловались, пока все-таки соизволили помыться. Парни выходят из ванной, подмечая, что Марка нет. Коля хмыкает, а Бэррону вдруг становится стыдно. Вдруг их слышали? Впрочем, даже если это итак, это уже не их дело. Точнее их, но им все равно. Лукашенко натянул свои боксеры еще в ванной, а вот трусы Бэррона пали жертвой храбрых, поэтому их пришлось оставить там сушиться. Парень выходит в одной своей спальной футболке, и топает к шкафу, вытаскивая свою сумку с вещами. Коля смотрит на все это действие секунд пять. —Марка нет, —говорит он. Бэррон оглядывается через плечо, не понимая к чему это было сказано. —Ты сейчас так тонко намекнул, что я могу ходить голым? —Коля ничего не отвечает, но ему и не нужно. Бэррон итак все прекрасно знает. И видит. Особенно те взгляды, что Лукашенко бросает на него. Совершенно не палится, вот вообще. Хмыкнув, Бейкер вытаскивает свои какие-то красные трусы, надевая их за считанные секунды, и падает на диван. Белорус коротко вздыхает, ерошит себя по чуть влажным волосам и ложится на заправленную постель Марка. Та печально скрипит, но держится. Бэррон интересуется что он делает, на что хоккеист чуть прикрывает глаза и выдает: «Я устал» —вздох, — «хочу полежать». Бэррон бы спросил с чего вдруг ему уставать, но он итак знает. Бэррон вообще много чего знает, особенно это касается Коли. Еще он знает, что Коля не будет против, если Трампу захочется нырнуть к нему под бочок и понежиться. Этим Бэррон и занимается. Коля чуть приоткрывает один глаз, когда Бэррон слегка пихает его в бок, спрашивая не больно ли ему лежать на спине. «Все нормально» —одними губами произносит белорус, двигаясь, чтобы Бэррон мог лечь рядом с ним. Трамп какое-то время лежит рядышком, пока Лукашенко не убирает из-под головы одну руку и не приобнимает ею парня, так, что его голова оказывается у хоккеиста на плече. Бэррон смотрит в расслабленное лицо Коли и что-то внутри него трепещет от факта, что они просто лежат так вместе, даже не разговаривают. Бэррон одной рукой чувствует ровное дыхание белоруса, а другой все-таки не сдерживается и тыкает пальцем Коле в щеку. —Что? —практически беззвучно. —Ничего, просто захотелось, —так же тихо отвечает Бэррон, чуть теснее прижимаясь к белорусу, —ты спишь? —в ответ отрицательное мычание. —Тебе не холодно? —почему-то спрашивает хоккеист, поглаживая Бэррона по плечу, —м? —Нет, —смеется Трамп, —ты очень теплый, —в ответ вздох: «вот и хорошо». Бэррон точно знает, что он не устал и таким его вряд ли вымотаешь, но почему-то глаза начинают слипаться сами собой. То ли из-за того, что они не разговаривают и на него нападает сонная тишина, то ли из-за того, что Коля слишком теплый и Бэррона просто-напросто разморило. Не очень понятно, но ясно одно. Под медленное размеренное дыхание и ощущение, как под пальцами ровно вздымается грудь хоккеиста, Бэррон прикрывает глаза на одну секундочку, надеясь, что не вырубится с концами.***
—Бэррон, —упомянутый весь сжимается, не желая, чтобы его прямо сейчас забирали из страны снов. Ему снилось что-то хорошее, что-то приятное и теплое. Воспоминание из детства, как они вместе с мамой рисовали на огромном холсте. Его, наверное, давно уже выкинули или заперли в одной из бесчисленных комнат, в ту, до которой Бэррон обычно даже не доходит, —котенок, просыпайся, —Бэррон чувствует, как его нежно целуют в лоб и шепчут какие-то нежности, ведя кончиком носа по чуть горячей щеке. Приходится приоткрыть глаза и встретиться с самым теплым на свете взглядом белоруса. Трамп расплывается в чуть глуповатой улыбке и ластится, ощущая как все внутри трепещет от счастья. —Я вырубился? —тихо смеется первокурсник, когда Коля прижимает его к себе, так, что Бэррон утыкается ему в ключицу, —надолго? —бубнеж снизу. Лукашенко зарывается ему в макушку и глубоко выдыхает. —Минут на двадцать, — Коля улыбается, Бэррон чувствует это, —что тебе снилось? —Мама, —сознается Трамп, потому что нет смысла врать Коле. Он даже не чувствует себя смущенным, рассказывая о таком. Наверное потому, что Коля никогда бы не посмеялся над Бэрроном за его чувствительность, —мы рисовали. —Твоя мама тоже умеет рисовать? —Бэррону хочется покрепче сжать хоккеиста в своих руках, чтобы он понял, насколько вот такие вот разговоры важны для него и одновременно с этим заставляют внутри все сжаться, не рассказывать ничего дальше. Но Бэррон понимает, что это Коля и все будет нормально, если он раскроет чуть больше. Даже если речь идет о такой глупости. —Ни капли, —смеется парень, а Коля гладит его по дрожащей от смеха спине и ждет, пока Бэррон продолжит, —Но она всегда поддерживала меня во всем, —с ноткой грусти выдыхает Бейкер, — Если бы не она, я бы даже не подумал, что умею рисовать, —повисает тяжелое молчание. Бэррону хочется рассказать Коле о том, что его отец против того, чтобы он рисовал. Что он считает все это пустой тратой времени и что, по его мнению, Бэррон бы лучше и дальше занимался футболом, чем попросту размазывал краски по бумаге. Хочется сказать так много, но Бэррон молчит, поджимая губы в узкую полоску, и тяжело вздыхает. Он не может вот так взять и вывалить все на белоруса. Просто потому что. Они лежат молча еще некоторое время. Бэррону иногда приходится задерживать дыхание, дабы вместе со вздохом с губ не сорвался жалкий всхлип, а Коля все гладит его по спине и, кажется, сам не замечает, как этим успокаивает Трампа. Бэррон решает, что Коля просто невероятный. Он столько хлопот ему доставил, а хоккеист все равно остается с ним, выслушивает его. В его глазах Бэррон ни разу не видел разочарования в себе и это, пожалуй, то, что парень боится увидеть больше всего. «Ты не голодный?» —внезапный вопрос практически на самое ухо. У Коли мягкий, размеренный голос, без единой нотки жесткости, он словно обволакивает и защищает. Бэррону не страшно, если он с Колей. Лукашенко повторяет вопрос еще раз, подумав, что Бэррон не услышал его. Трамп коротко дергает плечами, спрашивая не остался ли вчерашний пирог. На секунду Коля привстает к кровати, оглядываясь. «Тебе хватит» —произносит он с такой нежностью, что у Бэррона слезятся глаза. Слова отца о том, что ему нужно прекратить с ним общаться, потому что Коля его «отвлекает» режут по самому сердцу. Бэррон знает, что он ни за что не оставит Колю, потому что именно он вытянул его из белой клетки, без него Бэррон просто погибнет. —Котенок, что случилось? —Бэррон даже не замечает, как Коля окончательно встает с кровати, как по собственным рукам проходит холод. Белорус садится рядом и смотрит на то, как Бэррон поднимается, слишком медленно выходя из угрюмого состояния. —Что? —переспрашивает Трамп. Кажется, Коля спросил что с ним? Или нет? Он не слышал, в голове лишь гулом голос отца. —Ты нормально себя чувствуешь? —настороженно спрашивает хоккеист, прикладывая собственную ладонь ко лбу парня. Холодный. Так почему же Бэррон выглядит так, словно его лихорадит? —Вполне, —сухо отвечает Трамп, присаживаясь рядом с Колей, —ничего не чувствую, на самом деле, —вздыхает он, убирая длинные пряди за уши. Еще немного и его начнет тошнить, противное чувство уже поселилось где-то в желудке и двигается вверх, нарочито медленно, издеваясь, —мне нехорошо, —Все эти мысли об отце вызывают лишь тревогу и отторжение вообще всего. Ничего не хочется. Лежать и плакать, разве что. Мысли о том, что Бэррон бесполезный опять лезут в голову и их даже не выгнать, они крепко засели, держатся, принося адскую боль. —Тогда давай вот что сделаем, — Коля внезапно оказывается прямо перед глазами. Белорус садится на корточки, оказываясь у Бэррона в ногах, берет его за похолодевшие ладони, сжимая в своих, как всегда теплых, и заглядывает прямиком в потускневшие глаза первокурсника, —мы доедим пирог, —усмешка, —ну или хотя бы попытаемся это сделать, —Бэррон коротко улыбается. Хорошо, что Коля не поддается на его настроение. Кто-то из них должен держаться и это явно не Бэррон, —а потом мы с тобой соберемся и пойдем к пидорасу Никите, отвозить его ко врачу, —Бэррон одну ладонь из захвата вытаскивает, накрывая руку хоккеиста, совсем слабо смеется, и кивает, —давай, солнце, —Белорус встает с корточек, выдыхая, взлохмачивает волосы Бейкера и ждет, пока тот встанет с кровати. Коля кивает Бэррону на закрытую коробку из-под пирога и пока Бейкер, открыв ту, пытается выбрать какой кусок ему именно нужно съесть, чтобы Лукашенко был доволен, а его самого не вывернуло, виновник всех этих мыслей, открыв их шкаф, и достав первую попавшуюся вещь, оказавшуюся какой-то футболкой, напялил ту на себя и повернулся обратно к Бэррону, застав первокурсника с уже откушенным кусок пирога в руках. Белорус спрашивает не нужно ли ему чем-то запивать, на что Трамп просит дать ему его сумку, потому что он притащил пару бутылок с водой. «Я могу сделать чай» —совершенно обыденным тоном предлагает хоккеист, но Бэррон трясет головой, так, что светлая шевелюра рассыпается по плечам, говоря, что просто попьет воды и все нормально. Коля не спорит, но про себя пометку делает. Он все еще в разработке плана о том, как вытянуть Бэррона из его странного тошнотворного состояния, пока это не переросло во что-то серьезное. Пока Бейкер забирается обратно на кровать Марка и жует пирог, становясь похожим на хомяка, Лукашенко думает о том, что на Бэррона можно надеть, чтобы к нему не приставали насчет его внешнего вида. Никите будет все равно, у него голова и, думается Коле, на Бэррона он вообще вряд ли внимание обратит. Не хочется, чтобы Бейкер вообще выходил на улицу в таком виде, ладно тут, в комнате, он, по крайней мере с Колей—и Марком, но Колю все еще передергивает от осознания этого—и вопросов нет, потому что все, что сейчас находится на теле его мальчика, полностью заслуга белоруса. Следует короткий тяжелый вздох. Нужно, наверное, узнать погоду. И уже от этого отталкиваться. Ну или выйти на балкон. Это проще и ближе. Лукашенко бросает: « я сейчас» и в несколько шагов оказывается возле балконной двери, открывая ту. Бэррон тут же вздрагивает, прося Колю закрыть дверь, потому что на улице холодный ветер, а у белоруса возникает в голове гениальная идея. Правда гениальная, не как обычно у Мэтта. Коля то не дебил. Он спрашивает не взял ли Бэррон что-нибудь с горлом. Бейкер недоуменно хлопает глазами, не сразу понимая зачем Коле его кофты с горлом, но когда белорус недвусмысленно вскидывает бровями и указывает на свою шею, как бы намекая, что он, вообще-то, про Бэррона, то выдает вмиг понимающее всю ситуацию: «а», а затем «надо посмотреть, я не помню» и плечами пожимает, дожевывая второй кусок пирога. Поняв, что Бэррон этим заниматься не собирается, Коля закатывает глаза и вытаскивает сумку Бейкера, кладя ту на диван. Рыться в чужих вещах он не собирается, просто просит Бэррона доедать и самому посмотреть. В ответ кивание головой, оттряхивание руками и вот уже Бэррон стоит рядышком, вмиг переворачивая все содержимое своей сумки. Находится какой-то бадлон серо-голубого цвета, Бэррон спрашивает подойдет ли он, на что Коля хмыкает, что если он закроет все горло парня, то очень даже. Бейкер скептически смотрит на вещь, бубня, что придется поверх нее надеть что-то еще. На немой вопрос «зачем?», Бэррон вздыхает. Ему не нравится, как он в нем выглядит. Коля буквально сейчас закатил глаза и пожелал их не раскатывать. «Что-нибудь придумаем» —все таки смиряется Лукашенко, закрывая коробку с остатками пирога и откладывая ту на стол. Пустая бутылка из-под воды летит в мусорку, когда Бэррон надевает тот самый бадлон, а затем черные джинсы. Коля осматривает парня снизу-вверх и, наверное, чего-то не понимает, потому что то, как выглядит Бэррон—Коля тяжело вздыхает—он буквально самый красивый на свете какого черта Бейкер вообще говорил ему до этого? «Мне некомфортно» —сознается парень, — «я будто голый в нем» —белорус хмыкает, спрашивая что он может для него сделать. Бэррон думает с секунду, а потом в глазах мелькает до боли знакомый огонек и кажется Коля знает какая фраза сейчас сорвется с этих нахальных, но таких манящих губ. —Дашь мне свою толстовку? —белорус зачесывает волосы назад, ухмыляясь краешком губ. Как открытая книга, ей богу. «Можешь брать, что хочешь» —кивает хоккеист, а пока его парень занялся выискиванием того, что сделает его образ еще более сердцеразбивательным—особенно для Коли, но он никогда в этом не признается. Или признается. Но только Бэррону—сам белорус переодевает джинсы, находит какие-то носки и смотрит на время. Вроде Никита не должен был куда-то уходить, тем более в его-то состоянии. Невольно вспоминается вчерашняя комната, тот отвратительный запах отчаяния в воздухе и Мэтт. Коля рвано выдыхает, чувствуя, как колотящая дрожь медленно, но верно, уже готова была накинуться на него. Но к счастью у Коли есть Бэррон, которому достаточно одного прикосновения, чтобы привести парня в чувства. Бейкер проводит пальцами по открытому предплечью, мягко улыбается ему и прижимается теплой щекой к плечу, вздыхая, шепча что-то про то, что ему нравится носить Колины вещи. У белоруса сердце заходится в каком-то жестком русском рэпер, причем не самом приятном, а чувствовать настолько нежные прикосновения к себе—словно сон. Казалось бы, он уже давно должен был привыкнуть к ним, но нет, каждый раз чувствуя эту робость, скрытую в чуть прохладных, мягких ладонях, Коля влюбляется в него заново, и каждый раз только сильнее. Бэррон даже не представляет, сколько чувств пробуждает в белорусе, просто стоя рядом с ним, просто небрежно касаясь, заправляя за ухо отросшие волосы. У Коли перехватывает дыхание каждый раз, когда он просто думает о нем. —Ты чего застыл? —смеется Бэррон, но Коле кажется, что это ангелы. Они вообще существуют? А если нет, то кто тогда Бэррон? Лукашенко старается удержать себя, дабы не окунаться в этот чан с мыслями о Бейкере, но получается плохо. Потому что, кажется, он уже давно в нем утонул. Бэррон хлопает хоккеиста по плечу, спрашивает не будет ли ему холодно, на что Коля, прокашлявшись, дабы его голос не звучал хрипло, сообщает, что у него теплая куртка. Бейкер спрашивает про шапку, а Коля зависает, потому что Бэррон восхитительный. Он просто…просто невероятный, словно нереальный. Парень ныряет в ванную комнату, и тут же до хоккеиста доносится какое-то шипение. Бэррон жалуется, что его волосы слишком длинные, а потом хмыкает, смотря на то, как Коля облокачивается о дверной косяк и складывает руки на груди. —Тебе идет, —почти беззвучно шепчет белорус. «Именно поэтому я и не стригусь» —ухмыляется Бейкер, а у Коли просто слов нет. Все, он не знает как именно ему нужно выражаться. Белорус подходит сзади, приобнимая Бэррона со спины. Первокурсник практически судорожно вздыхает, называет Колю ребенком и спрашивает не пора ли им выходить. «Надо» —только и отвечает хоккеист. Бэррон красивый. Самый красивый. Коля не знает, насколько он может оценивать других парней, но ведь Бэррон его парень, так? И Коля думает, что на свете нет никого, кто смог бы переплюнуть Бэррона. Кого еще ни с того ни с сего захочется поцеловать в щеку, что Коля и делает уже через секунду, а потом покрепче прижать к себе и вдохнуть странный теплый запах чего-то домашнего, словно Бэррон стал частью чего-то родного. Никого, думается Коле. Так может только Бэррон и так может быть только с Бэрроном. —Ты в курсе, что в последнее время ты очень прилипчивый? —интересуется Бейкер, глядя на Колю через зеркало. В его словах нет издевки, он правда просто спрашивает, чисто из интереса, —и ты много разговариваешь, —оба одновременно хмыкают, —ты понял про какие слова я говорю, —короткое «угу» в ответ. —Ну, —тянет хоккеист, укладывая свою голову Бэррону на плечо. Они так и стоят в ванной, обнимаясь и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Странная атмосфера, но Колю все устраивает, —Тебе это нравится, — «а ты нравишься мне» —повисает в воздухе, а Коля видит, как Бэррон смущенно закусывает нижнюю губу и как к щекам парня приливает краска. —Ты меня смущаешь, —бубнит парень. —Я знаю, —смеется белорус, —это тебе тоже нравится. —Не ври, тебе это нравится больше, —практически наигранно возмущается Бэррон. —Ты даже не представляешь насколько—и это чистая правда. Наблюдать за тем, как Бэррон краснеет из-за собственных слов—сплошное удовольствие. —Ну ты опять, —вздыхает Бейкер, а у Коли сама собой появляется улыбка на губах. Бэррон милый. В итоге стояли так еще минут, может, пять. После которых Лукашенко вздыхает, отрывается от Бэррона—с огромным, кстати, усилием, —и кивает, что им и правда пора выходить. Не хочется задерживаться до вечера и день впустую тратить. Бэррон трет все еще чуть покрасневшие щеки, кивает, обуваясь в свои кроссовки, после чего ему отдают его красную спортивную куртку, вместе с шапкой, и бубнят, чтобы тот ждал их с Никитой на улице. На вопрос почему они не могут зайти за Ершовым вместе Коля не отвечает, потому что, задав его вслух, Бэррон итак все понимает. Бейкер поправляет висящую на плечах куртку, оставляет короткий поцелуй на щеке белоруса и убегает вниз, говоря, что будет гулять неподалеку, чтобы сделать так, словно их встреча случайна. Коля ухмыляется, думая, что его котенок довольно умный. А после за Бэрроном захлопывается дверь на этаж, Коля чешет голову и стучится в комнату по соседству.