Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

—Я сделаю вид, что не слышала этого, —Лиза теми же движениями поправляет ворот халата, хлопая студента по плечу, —с твоим другом все будет в порядке, —коротко улыбается она, пытаясь вернуть в юношу утерянную уверенность, —он в хороших руках, —Коля угукает, но скорее для того, чтобы бросить пыль в глаза о своем состоянии. На деле же беспокойство, бурлящей волной, окутало все тело белоруса. Он насквозь промок им, оно сквозит из каждой клеточки его тела. Он понимает, что в этом нет его вины, но в то же время не может полностью снять с себя груз этой ответственности. Возможно, если бы вчера не произошло то, что произошло, Коля бы заметил факт отсутствия в желудке Бэррона каких-либо крошек и придумал бы, как это исправить, но, с учетом вчерашних обстоятельств, Коле было не до этого, как, впрочем, и, скорее всего, Бэррону. Белорус, ничего не отвечая, сбрасывает с себя руку девушки и отходит подальше. Он не может стоять рядом и бездействовать. Еще секунда и он просто-напросто чокнется. Тут же его окликает учитель, а краем уха удается уловить звук заведенного мотора. Миг—и машина скорой помощи уже умчалась с поля. Коля смотрит ей вслед и что-то внутри него постепенно трескается, ноги подкашиваются, а горло пересыхает так сильно, что начинает кровоточить. Коля так и не попросил у него прощения. —Коль, —упомянутый не успевает понять как Марк вновь оказался рядом, но, если быть честным, он рад, что это именно Уокер. Тот хмурится, тоже нервничает, поднимая глаза на совершенно каменное лицо друга, —пойдем? —спрашивает он, а сзади тут же громко вещают: «чего расселись, зачеты никто не отменял!». Коля морщится, его всего перекашивает. Опять. Это опять происходят. Все делают вид, что все в порядке и ничего не произошло, но. Но не для белоруса. У него буквально из-под носа забрали самое ценное и дорогое, не сказав ни слова о том, что с ним. Коля и сам знает, но доверять самому себе на все сто процентов как-то не вошло у него в привычку. Ему нужно было просто убедиться. А теперь? Теперь он стоит посреди поля в подвешенном состоянии и не может понять почему прикосновение Бэррона отдается адским пламенем, словно собираясь стереть его с кожи хоккеиста, —Коль? —Марк неловко ежится, видя, как на безэмоциональном лице белоруса прожилками выступает злость и раздражение. Уокер хочет было спросить что-то еще, но его треснувший голос пропадает в громком «Лукашенко!». Парни оборачиваются на учителя, свистящего в свисток, а Марк считает секунды до взрыва, —пойдем? —надломившимся голосом спрашивает Уокер, но то, что происходит дальше, удивляет не только Марка, но и буквально всех присутствующих. Коля разминает шею, делает глубокий вдох, шумно выдыхая, а затем, с секунду остановив взгляд на учителе, хмыкает: —Да, —пауза, —пойдем. И уходит в противоположную сторону, в сторону выхода. Учитель орет его фамилию так громко, что у опешившего Марка закладывает в ушах. Он смотрит другу вслед, замечая не менее шокированные взгляды Никиты с все еще бледным Мэттом. Они не понимают, что происходит. Никто не понимает. Кроме Марка. Марк знает, что сейчас творится с другом, потому что пережил все тоже самое. Только Бэррон вернется, не завтра, не послезавтра, но вернется, а вот… —Марк! —старший вздрагивает, стоит ребятам подойти к нему поближе, —что…что он сказал? Что с ним? —друзья явно обеспокоены таким поведением своего вечно спокойного сокомандника. Но Уокер не может ничего им сказать, поэтому делает вид, что удивлен так же сильно, как и они. Парни охотно верят его образу, просто потому, что сами не замечают ничего вокруг. Когда спина товарища оказывается за полевым горизонтом, все трое переводят взгляд на покрасневшего от возмущения учителя и, переглянувшись, кивают. Им, наверное, стоит просто отвлечь внимание от Коли. Хоть это и невозможно, потому что главная звезда именно белорус и затмить его очень и очень сложно. Пожав плечами, все трое направляются к остальным, а Марк подмечает, что над полем как-то уж недобро начали сгущаться тучи. «Это явно от Лукашенко» —фыркает Мэтт, чем слегка разбавляет повисшую в воздухе удушливую атмосферу. Марк дергает краешком губ, замечая Глена, который, в отличие от всех остальных, так и остался сидеть на трибунах. —Я сейчас, —оставив друзей, Марк подбегает к первокурснику, —эй, —зовет он, но тот не реагирует, —ты в по…—Марк решил убедиться, что с другом Бэррона тоже все нормально, поскольку видеть то, как кто-то падает в обморок может отложить шокированный отпечаток, но Макларена, кажется, этот момент ни разу не тронул. Хотя убедиться все-же стоило. Правда договорить Марк не успевает. —Уокер, —голос у рыжего хриплый и какой-то потерянный, —ты ведь Марк Уокер, так? —Глен поднимает глаза на старшего, прищуриваясь, —староста медиков? —вновь кивок, —друг этого? —Марк не очень понимает, но, кажется, под «этим» он имеет в виду Колю. —Ты про Ко…—и его вновь перебивают. Невольно Марку вспоминается Саманта, которая так же имеет эту привычку. —Да, —фыркает Глен, —про него, —между парнями повисает молчание. —Так с тобой все хо… —Уокер, —упомянутый отходит на шаг назад, стоит Макларену встать с места и зыркнуть на него холодным взглядом, —вали к своим друзьям, —и уходит к своему курсу, напоследок чуть ли не толкнув Марка в плечо, благо он хоккеист и у него хорошая реакция. —Че с ним? —на плечо Марку тут же укладывается увесистый локоть Стивенсона, —конченный какой-то, —Марк сбрасывает с себя руку друга, дергая бровями. —Кажется, о нас у него такое же мнение, —Мэтт тут же вскрикивает: —Но мы не конченные! —В тебе я теперь сомневаюсь, —язвит Марк и тут же оказывается в крепком захвате. Никита, пока парни устраивают шуточные бои, в результате которых Марк в итоге отпинает Мэтта, пишет Коле, но тот просит не трогать его и больше сообщения не читает. Ершов хмыкает, потирая подбородок. Что-то ту не чисто.

***

Коля возвращается к себе в комнату, понимая, что повел себя как минимум по-детски, как максимум, безрассудно и по-идиотски. Он прогулял пару. Да, это обычная физкультура и на ней вряд ли белорус узнает то, чего не знал все свои девятнадцать лет, но сам факт. Он не мог там больше находиться. Не когда случилось все это, а остальным словно побоку. Плюс еще то, что ему дали отворот-поворот, хотя Коля, вообще-то, почти врач и та женщина могла бы сжалиться и поделиться конечным результатом. Черт, да он не может сидеть на одном месте, не зная, что с Бэрроном. Точнее нет, он знает, но в нем нет уверенности. Ему нужен кивок, угуканье, да что угодно, подтверждающее его слова, а перед ним лишь закрыли дверь скорой и отмахнулись, как от назойливой кошки. Опять он про кошек. Лукашенко с тяжелым стоном падает на кровать Марка, переворачиваясь на спину. Сердце колотится как бешеное, все естество буквально взволнованно, оно как море, вот-вот выльется из берегов и накроет близстоящий город с головой, снеся его в первые секунды. Коля вновь вздыхает. Когда они теперь увидятся? Когда Коля вновь сможет прикоснуться к нему, обнять его, сказать, что он, черт возьми, был не прав и обижать Бэррона—это последнее на Земле, чего бы он хотел, а он не хотел этого вовсе, потому что Бэррона нужно любить и оберегать, а не вот это все. Коля просто идиот. Он согласен признать это, потому что с появлением в его жизни Бэррона, собственная вселенная перевернулась и теперь Коля не тот расчетливый и холодный парень. Теперь у Коли Бэррон, которого он ласково зовет «котенок» и за которого готов хоть очередную войну развязать. Коля идиот. Коля просто самый настоящий, тупоголовый идиот. И теперь он, идиотом, лежит один на кровати, на которой еще совсем недавно они с Бэрроном нежились. Кажется, Коля даже сейчас может воспроизвести у себя в голове мурчащий звук, который так любит издавать Бэррон, когда Коля начинать жать его к себе. У котенка такие холодные, но самые нежные и самые любимые лапки в мире. Коля все еще кретин. Погрузившись в совсем недавние воспоминания, начинавшиеся с крепких, болезненно удушающих объятий ищущего в Коле защиту Бэррона, заканчивая их неловкими поцелуями за закрытой дверью ванной. Коля не может унять дрожь в пальцах. Все это буквально убивает его. Тот факт, что он так и не смог нормально поговорить с ним, что бросил его одного в машине, острыми копьями пронизывает насквозь. Что Бэррон подумает, когда придет в себя? Что Коля бросил его? Помнит ли Бейкер, что Коля чуть с ума не сошел, пока держал его за здоровую руку до приезда медиков? Хоккеист надеется, что помнит, а иначе…иначе он даже думать не хочет, что там Бэррон себе надумает. Фантазия у него что надо, в этом Коле даже сомневаться не надо. За размышлениями проходит несколько часов. Коля вспоминает, что физкультура была их не единственной парой только тогда, когда слышит приглушенные разговоры в коридоре. Кажется, одногруппники возвращаются, чтобы закинуть форму обратно в комнаты и свалить на следующую пару. Коля даже с места не трогается, даже не вздрагивает, когда дверь в комнату открывается, впуская в темную комнату немного шумного смеха его друзей. Никита что-то спрашивает у Марка про следующую пару и домашку, на что Уокер, вздохнув, отвечает, что спасет его конспектами, если что. Ершов, который может выйти из любого дерьма, только что вылез еще раз. Невероятно. Марк хлопает дверью, бросая парням, что они встретятся чуть позже в учебном здании, и оборачивается. Тут же перед Уокером вырисовывается картина полная боли и отчаяния, в которой его друг, все еще самый лучший студент их университета и главный нападающий, буквально мечта всех здешних девушек разного возраста, некогда не имеющий никакого отношения к любовным делам и казавшимся иногда бесчувственным чурбаном, валяется на его кровати с самым скорбным выражением лица, сжирая себя изнутри, ни капли не щадя. Марк бы посмеялся над ним и тем, что Коля превратился в соплю, вот только по сцепленным в замок рукам и выпирающей от бесконечного прокручивания окончания предыдущего занятия веной, по гуляющим желвакам, становится понятно—скажи Марк сейчас хоть что-либо, открытая белорусская душа его друга закроется, а самому Марку понадобится поллитра виски и психиатр, желательно, чтоб тот был старше и крепче, чем он сам. Марк не пьет—а если и пьет, то редко и мало—а еще блядовать—это удел его дружка-канадца и его подружки, а не его благородного величества, но если Коля буквально взорвется, как ядерный реактор, трепетная нервная система француза разорвется по швам. А она итак держится на одной некрепкой ниточке. —Пойдешь на следующую пару? —как можно отстраненнее спрашивает Уокер, словно сам не переживает за Бэррона и друга, на котором лица нет. —Нет, —голос, с хрипотцой, грубо разлетается по всей комнате, врезаясь в углы и стачивая их своей сталью. Повисает тишина. —А что следующим? —Марку потребовалось огромных усилий, чтобы не улыбнуться и не потрепать друга по макушке. Тот настолько потерянный, что похож на отвратительно милого ребенка. Кажется, Лукашенко именно таким и был. С этими его серебристыми глазами и розовыми щеками от мороза, смущения или активной нагрузки. Марк думает, что Коля был довольно милым ребенком. —Фармакология? —вопрошает Уокер, тут же заглядывая в расписание, —Фармакология, —утвердительно кивает парень, но в ответ лишь вздох. И ни разу он не полный энтузиазма. Скорее наоборот. —Ясно. После Марк не решался заговорить вновь. Во-первых, у него не было времени пытаться вывести друга из депрессивного состояния, во-вторых, парни, скорее всего, уже ждали его, не хотелось еще и опаздывать. Уокер зачесывает волосы назад, накидывая сумку на плечо, и уходя, оборачивается на замершего белоруса: —Я скажу, что тебе стало плохо, —Марк уходит, прикрыв за собой дверь, а Коля угукает в никуда. Отлично, теперь он еще и отстойный друг.

***

—Ему что?! —казалось из-за вопля Мэтта могли полопаться окна на этаже, но к счастью обошлось одним несчастным ухом Марка, которым он на секунд десять перестал слышать. —Плохо, —повторяет Уокер, потирая у висков. Если это недоразумение заорет еще раз, Марку придется прижать его пустую голову к стенке и по-дружески попросить завалить хлебальник. По-дружески. —Нет, —Стивенсон отрицательно мотает головой, скрещивая руки на груди; учебная сумка слезает с плеча, держась лишь за крепкие мышцы, выпирающие из-под футболки, спертой у Никиты. —Что «нет»? —сквозь зубы спрашивает Марк, чувствуя, что вот-вот сорвется. —Ему не может быть плохо, —фыркает Мэтт, —это же Коля, —в разговор встревает Никита, нервно усмехаясь этим словам. —Ты так говоришь, словно он бог какой-то, —Ершов хлопает Марка по плечу, видимо забирая на себя этого ребенка, —людям может быть плохо, он все-таки был ближе всех к ушибу Бэррона, —Никита жмет плечами, —практика практикой, но в жизни все равно все по-другому, — на секунду Мэтт замолкает, видимо обчесывая и обсматривая слова лучшего (все еще, так ведь?) друга белоруса. —Нет, —оба парня вздыхают, понимая, что до Мэтта не дошло, —людям, ладно, может быть плохо, —Стивенсон как-то жмется в плечах, опуская взгляд. Видимо вспомнил собственное поведение, о котором разговаривать не хочет и не желает. Впрочем, Марк с Никитой, переглянувшись, решили, что это не их проблема. А даже если и их, никого из них—как бы Уокеру это было не прискорбно осознавать—молодая восходящая канадская звезда не послушает, —но это Коля, —произносит Стивенсон с таким трепетом, что, если бы они не знали Мэтта, подумали бы, что тот неровно дышит к уже взошедшей на пьедестал звезде под фамилией Лукашенко, —он же…медицина—это его…он же лучший, —ни Марк, ни Никита, никто из них не может оспорить этот факт. Коля и правда лучший. Хоть Никита с Марком от белоруса не особо отошли, но когда дело касается практики, Коля-тот самый, кого называют врачом от бога. Лукашенко словно был рожден для того, чтобы связать свою жизнь с медициной. И друзья это прекрасно понимали, —ему просто не могло стать плохо! —в голос прибавляется необъятное возмущение, —Марк! —Стивенсон хмурится, впиваясь взглядом в своего бывшего соседа, а упомянутый вздрагивает. Мэтт вообще очень редко обращается к кому-либо из них по имени—Коля не в счет—поэтому сие действие заставило напрячься и задержать кислород в легких. Канадец долго и упорно ведет борьбу с непробиваемой стеной в глазах Уокера, но в итоге сдается, цыкнув языком, —хуйню какую-то несешь, —Мэтт, развернувшись, в несколько шагов заходит в аудиторию. По застывшему выражению лица вселенского возмущения можно понять—пара сегодня будет тихой. Никита с Марком еще некоторое время молча стоят рядом. «Он переживает» —пытается подбодрить загрузившегося старшего Никита. «Я знаю» —со вздохом отвечает ему Уокер. —Но это и впрямь странно, —Ершов чешет затылок, уворачиваясь от пытающего взгляда друга, —он вроде не впечатлительный, —и тут же, —да и у Бэррона не такая серьезная травма… —Никита, —сегодня какой-то день неожиданностей. Ершов нервно кривит губы в ухмылке, надеясь, что сейчас с неба не влетит в него молния-каратель и не убьет несчастного русского парнишку, засомневавшегося в каком-то очередном бреде, —сиди и дальше в телефоне, —Марк, последовав примеру Мэтта, хмыкает, собираясь зайти в аудиторию. —Марк, —Уокер оборачивается и понимает, что, наверное, со стороны они выглядят, как в типичных подростковых фильмах, —ты что-то скрываешь? —простой вопрос бьет под дых, заставляя чересчур громко выдохнуть, а пальцы, сжимающие лямку сумки, похолодеть. Марк смотрит в глаза цвета черного кофе и не может сдвинуться с места. Правда, всего несколько секунд. После Уокер берет себя в руки. Даже если Коля и прокололся где-то, а судя по Никите так и есть, Марк будет играть на этой сцене до самого конца. —Только то, что ты в моем вкусе и задница у тебя неплохая, —бросает Уокер, растягивая губы в мечтательной улыбке. Ершов тут же тушуется, прижимаясь к стене ценным местом, —расслабься, я шучу, —смеется Марк, но тут же проходит внутрь, на секунду останавливаясь, —а может и нет… —Ах ты! —Никита забегает вслед на парнями, —Уокер, это не смешно! —Марк ржет себе в ладонь, пожимая плечами. Никита прав, это не смешно, а вот как способ отвлечь простой русский мозг—самое то.

***

За бессмысленным пролежыванием на кровати проходит, может, часа три, из которых два часа ровно Коля лежал так, как его застал Марк, а на оставшийся час все-же решил забраться к себе. Там он хотя бы ощущает себя в некоторой безопасности. Хотя это глупость. Лукашенко взбирается на второй этаж, укладывается головой на подушку, под нее же подкладывая руки, сгибает одну ногу в колено, так, что до потолка остается всего каких-то пару миллиметров, и вздыхает. Все же хоккеист пришел к выводу, что с Бэрроном в любом случае все будет хорошо. Хотя бы с его физической составляющей. С рукой поработают профессионалы, кормят в больницах тоже более-менее, к тому же, скорее всего, родителей Бэррона тоже вызовут, поскольку он несовершеннолетний. При упоминании, даже у себя в голове, родителей Бейкера, в груди неприятно закололо. В душе белорус надеется, что с Бэрроном будет его мама, так и для самого парня будет спокойнее, и Коля не будет лишний раз себя накручивать. Впрочем, об этом они еще успеют поговорить. По крайней мере Коля на это надеется. Как только он увидит Бэррона—лучше, если это случится как можно скорее—сразу извинится и скажет, что не имел в виду ничего такого, просто слова Бейкера ввели в ступор, поскольку бросаться столь громкими оборотами речи для белоруса несвойственно. Бэррон поймет, он уверен, Бэррон всегда понимает. Он же его котенок, как он может не понять? По комнате проносится тяжелый вздох. Отвратительно, Коля чувствует себя пятилеткой, у которого отобрали любимую игрушку. Вот только Коле девятнадцать и Бэррон далеко не игрушка. Что же они будут делать во время каникул? До тех, правда, как моряку в огромном бескрайнем море до земли, но все же. Это же практически месяц порознь…даже думать об этом не хочется, Коля итак сегодня слишком много думал. Он устал. Он хочет, как Мэтт—жить без мозга. Хотя бы пять минут. Осторожные шаги за дверью, а после и ее тихий скрип, заставляет Лукашенко, отвернувшегося к стенке, повернуться к двери и выгнуть бровь, не понимая, что его друзья делают и какого хрена они стараются вести себя тише. —А если он спит? —шепотом вопрошает Никита. —Какое спит?! —уже не совсем шепотом возмущается Мэтт. —Да, да, мы поняли, «это же Коля», заткнись, ты даже шепотом орешь, —ворчит Марк. Коля хмыкает, стараясь скрыть ухмылку, саму собой выскочившую на лице. —Ничего я не ору! —следует глухой удар кулака Марка о голову Стивенсона, —ладно, ладно, молчу, —Коля наблюдает за тем, как Мэтт сам себе закрывает рот ладонью, показывая Марку знак «класс», мол все готово, буду тише воды, ниже травы, и не удерживает срывающегося с губ смешка. —Что вы делаете? —все трое вздрагивают, тут же устремляя взгляд на второй этаж их с Марком койки. Прям картина с поклонением, разве что друзья не на коленях, а Коля не божество, спустившееся с небес. Происходит немая сцена, в которой Марк, обернувшись на двоих сокомандников, жмет плечами. Никита мотает головой, яро что-то отрицая. —Давай ты, —убрав руку от лица и тыкнув ей же Уокеру в грудь, предлагает Мэтт. —Почему я? —тут же возмущается старший. —На тебя он не наорет, —вступает Никита. —На тебя он тоже орать не будет, ты же не Мэтт. —Эй, почему это он на меня орать будет? —совершенно недоуменно хлопает глазами канадец. Марк с Никитой оба осматривают друга с ног до головы, одновременно выгибая бровь в немом «ты еще спрашиваешь?», —почему у меня такое чувство, что вы меня сейчас буллите молча? —ворчит Стивенсон. —Ну, —проигнорировав слова друга, Никита скрещивает руки на груди, —давай, герой, —и машет сжатыми в кулак пальцами, в знак поддержки. —Должны будете! —вздыхает Марк, а затем поворачивается обратно и натыкается на совершенно безучастный, но о-о-очень заинтересованный взгляд друга. —Я слушаю? —почему-то получаете вопросительно. Уокер медлит еще некоторое время, но Никита с Мэттом одновременно подталкивают его в спину и тот выпаливает, как на духу: —Тебя в деканат вызывают.