Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Интерес во взгляде тухнет в ту самую секунду, как только из уст Уокера произносится злосчастный «деканат». Коля потирает глаза, стараясь не подавать виду, что у него только что все внутри сжалось от этого. Парни с тем же недоумением в глазах переглядываются, а после на лице Никиты и Марка проскакивает так нужная сейчас им искорка понимания. Оба с неким сочувствием поглядывают на застывшего Лукашенко, внутренне понимая почему именно Коля, но также для себя решают то, что, если за друга нужно будет встать горой—они встанут. И не важно, что они все на голову ниже Коли—хотя Никита с ним почти одного роста—все равно это лишь крайняя мера. Коля мальчик большой, сам разберется. —С хрена ли тебе в деканат идти? —вопрошает надежда человечества под кодовым названием «долбоеб-Стивенсон», —что ты сделал? —Марк с Никитой тяжко вздыхают, не отвечая на повисший в воздухе вопрос. Иногда им обоим кажется, что Мэтту все еще пятнадцать—особенно это кажется Марку—потому что, кажется, мозга с того времени лишь поубавилось, а не наоборот. Оба все еще задают себе тот самый, не имеющий ответа, вопрос—как Стивенсон вообще добрался до третьего курса медицинского? Он реально только что спросил за что Колю вызвали в деканат? Колю, который не должен был действовать самолично, а просто дождаться медиков? Их канадский друг безнадежно тупой. Коля решил, что он не идиот и отвечать на идиотские вопросы ему не надо, поэтому тоже не ответил. Впрочем, итак было все понятно. Да, может быть белорус поступил необдуманно…хотя…нет, Коля знал, что именно он делает и ни капли не ощущает своей вины или присущего таким ситуациям стыда. Он сделал то, что должен был сделать—он был с Бэрроном до конца и, хоть по правилам он не должен был даже прикасаться к нему, дабы если что вдруг не навредить еще сильнее, Коля уверен, что поступил правильно. Ни капли сожаления. Абсолютно. Белорус приподнимается с кровати, спрыгивает вниз, потягивается. «Пойдем?» —вопрошает он, направляясь к собственным сброшенным возле двери ботинкам. Друзья тут же кивают, ни секунды немедля. Втроем они выходят из комнаты, перед этим успешно закинув учебные сумки в комнату Марка с Колей, а затем и из кампуса вовсе. До учебного здания идти всего-ничего, но всех успевает пробрать на дрожь от холода. Хотя, возможно это из-за стального расположения Лукашенко, тому вообще будто бы плевать на то, что он натворил и какие последствия могут у этого быть. Парни входят в учебное здание, пожимают руку проходящему мимо Скотту, явно куда-то спешащему, а после поднимаются на этаж и вместо пустого этажа и дверью со зловещей надписью «деканат» встречают не менее неприятную девушку. Ева радостно хлопает в ладоши, замечая всех четверых хоккеистов. Марк кривит лицо от ее слишком выпирающего декольте и просвечивающего лифчика, Никита, вздохнув, отводит взгляд куда-то в пол, а Коля с Мэттом уставились на это чудо природы с болотным веником на башке и одновременно хлопнули глазами. Коля, правда, все же отвис, интересуясь у Марка сколько времени. Уокер спрашивает зачем ему, на что друг жмет плечами: «может мы не вовремя?». Марк хмыкает в ответ: «не вовремя тут точно не мы». Ева оказывается возле парней за считанные секунды, запрыгивая на канадца с писклявым «Мэттью». Марка тошнит от этого прозвища, как и Мэтта, но он старается сдерживать рвотные позывы. Они оба чуть ли не влетают в дверной косяк, а Никита думает, что, даже если это Мэтт, он бы не помог ему остановить кровотечение. Потому что пошел он в жопу. Он и его пришибленная. Первокурсница хихикает, тянет Мэтта за щеки и скулит, как скучала по нему все это время. Конечно же и Марк, и Никита заметили то, с какой периодичностью и с каким блядством в глазах девушка подмигивает Лукашенко. Правда все ее попытки игнорируются, потому что, как думает Никита, Коле заболевания по типу ВИЧ-инфекции не нужны, а Марк понимает, что Коля игнорирует ее не только потому, что она ему попросту неинтересна, а потому, что в голове у хоккеиста один Бэррон. Мило и грустно, ничего не поделать. —А вы что тут делаете, мальчики? —Мэтт по-хозяйски устраивает свою широкую ладонь на тонкой талии девушки, словно показывая, что это его собственность. Увы и ах, тут эта шваль никому не нужна: у Никиты отношения с телефоном, Коля кремень, а Марк вообще гей. Никто ей отвечать не спешит, поскольку все надеются, что если ее проигнорировать, то она сама устранится. С надоедливыми людьми иногда так прокатывает. Правда надоедливые люди—это одно, а помешанная на Лукашенко и жаждущая его стопроцентного внимания Ева—это, к сожалению, другое. —Колю в деканат вызвали, —отвечает ей Мэтт, и девушка тут же переводит взгляд на белоруса, выкатывая густо накрашенные глаза. —Боже, за что?! —рука с ядерно-зеленым маникюром касается предплечья хоккеиста, тут же сжимая то. Лукашенко руку одергивает, бросая на девушку несдержанный злой взгляд, но у нее лишь идут мурашки по всей коже и коленки трястись начинают. Отвратительно. —Да мы сами не в курсах! —Никита пихает Марка в бок: «когда мы уже пойдем?» —немой вопрос в глазах. Уокер жмет плечами. Им всем неприятно находится в обществе этой особы, но Мэтт…можно, конечно, оставить его с его псиной одного, но потом не хочется выслушивать оры о том, что они предатели и бросили его одного. Все трое тяжело вздыхают, —он просто помог Бэррону, когда тот упал в об…—Мэтт начинает объяснять, но лицо девушки в этот момент меняется до неузнаваемости: из ужасной пародии на флирт в непонимание и серьезность. —Бэррон? —вопрошает она, а Коля слышит в ее голосе недобрые нотки, —кто такой Бэррон? —она, намотав на палец зеленый локон, выгибает бровь и требовательно смотрит на Мэтта. Стивенсон аж растерялся на секунду. —А…Бэррон… —Мэтт, —Коля взглядом выжигает на лбу канадца слово «заткнись», но вслух произносит лишь холодное, —мы идем или нет? —А, да, —Стивенсон теряется, становясь похожим на обычного мальчишку, отпускает талию Евы и машет ей на прощание, говоря, что напишет, как только они освободятся. —Обойдусь, —отмахивается девушка, поправляя почти что вываливающиеся груди в лифчике. За ней хлопается дверь, когда Никита с Марком выдыхают. —Колян, ты наш герой, —Марк согласно угукает. Коронованный герой лишь усмехается, но уже через секунду всем троим становится не до смеха. Дверь в ректорат открывает мужчина, видимо он решил проверить кто разговаривает на этаже после занятий, да еще так громко и противно. Заметив хоккеистов и остановив свой взгляд на белорусе, мужчина произносит: —Лукашенко? Упомянутый кивает, а атмосфера вокруг становится какой-то натянутой. —Проходите, —пауза, —ваши друзья могут подождать вас снаружи, —мужчина заходит внутрь, прикрывая дверь, а Коля поворачивается к парням и с секунду смотрит на них. —Если что кричи, мы ворвемся и спасем тебя! —Никита поднимает вверх два кулака, а Коля ржет с его тупости, несильно хлопает по плечу и, делая спиной шаг к двери, хмыкает: —Я недолго, —говорит он и дверь захлопывается. На секунду повисает молчание. —Иногда до меня все-таки доходит, почему его считают дамским угодником, —Марк сводит брови, не совсем понимая смысл сказанного только что выражения, —наш лучший нападающий удивительно хорош собой, —Мэтт делает вид, что его тошнит, а Марк выдает из себя утячий звук. —Никит, ты ок? —сквозь сдавленный смех спрашивает Уокер. Ершов отмахивается. —Ничего вы не понимаете, —пожимает плечами оставшийся славянский брат, что все никак не может оторвать взгляд от двери, в которую только что вошел Лукашенко. —Давай еще в любви ему признайся, —усмехается, спустя время, Мэтт. —Ну, его хотя бы есть за что любить, —язвит в ответ Марк, —он хотя бы не свинота, —и тут же, —пойдем сядем, не хочу стоять, —парни двигаются в сторону небольших диванчиков, совершенно не замечая того факта, что Мэтт резко сник и даже не возмутился на очередное оскорбление. Почему-то излишняя уверенность и поступок Коли выбили из колеи всех троих сразу: Марк в шоке от его безрассудства, Никита, честно, восхищен, а Мэтт…Мэтт, если честно, чувствует себя самым бесполезным и жалким среди их компании.

***

—Проходи, присаживайся. —Спасибо, я постою. Коля ловит на себе взгляд ректора, понимая, что у того на редкость много терпения. Что ж, это довольно необычно для человека конкретной профессии. Лукашенко убирает руки за спину, тут же становясь шире в плечах, ни один мускул не дрогает на лице, даже когда дорогущее—Коля уверен, что она такое—кожаное кресло из черной обивки с грохотом подъезжает к ректорскому столу, а после еще и специально протяжно поскрипывает, нагоняя лишь ненужное раздражение. —Буду честен, я надеялся, что наша с тобой встреча пройдет в более спокойной обстановке, —мужчина укладывает руки на подлокотники, устремляя взгляд на стоящего практически в дверях студента, —у тебя очень много успехов, Николай, не только в учебе, ты преуспеваешь во всем. —И? —несдержанно спрашивает белорус. Он сюда пришел для чего? Чтобы ему дифирамбы воспевали? Он итак их слышит каждодневно: если не от Мэтта, то от полунивера так точно. Ректор, кажется, не ожидал, что его прервут, да еще и так сухо. Дабы сгладить углы, на лице его проскакивает улыбка, но вот Коле кажется, что та больше похожа на рыбий оскал. Рыбы вообще улыбаются? Скорее нет, чем да. Продолжительное молчание настораживало. Коля рефлекторно отводит плечи назад, но глаз с напряженного ректора не сводит, ждет, пока тот заговорит о том, ради чего его сюда, в разгар его мыслей о Бэрроне, выдернули. Плюс еще парни, которые, хоть и сказали, что будут рядом, вряд ли после томительного ожидания все еще будут стоять макушкой кверху, как подсолнухи. Парни устали, Коля тоже устал. Но он не может поторопить мужчину, это будет некорректно, а Коля не такой. Коля терпеливый и хороший(иногда) и, если сам ректор так думает, не стоит разбивать его розовые очки. Возможно Коля сделает это позже. Когда на его пять слов ответит небрежным одним. —Николай, —наконец, спустя долгое время, начинает мужчина. Он складывает руки в замок, укладывая те на отполированный стол, но тут же, видимо, решает, что это неудобно и уже через секунду на столе красуются натянутые в плотной темно-синей ткани локти. Невольно Коля вспоминает, что когда-то у него был похожий костюм. Парня всего передергивает. Не время для воспоминаний, тем более таких. Ректор прочищает горло, подбирая слова, пока Коля столбом стоит поодаль от его стола и ждет. Но если честно, то ему уйти хочется уже как минут пять. С той самой секунды, когда он вошел в кабинет, —ты, вероятно, предполагаешь почему именно я вызвал тебя к себе, —Коля молчит, но это согласное молчание, —твое поведение на уроке вызвало, как бы помягче выразится, —мужчина чуть прикрывает глаза, словно вспоминает ускользающее от него определение, —скажем, оно вызвало недоумение. Я понимаю, что ты не хотел ничего плохого и это было исключительно из добрых побуждений, —он делает паузу, ожидая, что Коля отреагирует хотя бы слабым кивком, но белорус все еще непреклонен, —на будущее, Николай—не нужно лезть на рожон и делать то, в чем ты не уверен, —долгожданную реакцию ректору все-таки удалось получить—Коля сводит брови, находя произнесенное жаргонное слово неуместным в данном разговоре. Мужчина дружелюбно усмехается, —ты уж прости, я думал ты вовсе застыл, —хоккеист вздыхает, возвращая себе каменное выражение лица, —в любом случае, —вмиг лицо ректора меняется на серьезное, а Коля с облегчением думает, что наконец он закончил свой детский сад, —ты должен осознавать, что своими действиями мог сделать мальчику только хуже, —мужчина дотрагивается ладонью до толстой стопки бумаг, лежащей рядом, а у Коли внутри все похолодело, —Бэррон, —на лице ректора проскакивает удивление, а по выступающим желвакам становится понятно, что то перерастает в давление и, кажется, страх, —Бейкер, да, первокурсник, —Коля не кивает, но ему очень хочется. Потому что одно—когда говорят о нем самом, и совершенно другое—когда говорят с ним о Бэрроне, —для таких случаев у нас есть специально квалифицированные люди, —он уже хочет было продолжить, но белорус, наконец, открывает рот. И слова из него вылетают совершенно серьезные, но таким тоном, словно Коле абсолютно до лампочки вся эта ситуация. —Я оказывал доврачебную помощь. Это незаконно? —Я не говорил, что это незаконно, Николай, не стоит сразу вставать на дыбы, —мужчина усмехается, понимая, что перед ним все-таки обычный пацан. Коля, правда, когда до него доходит кем именно его считают лишь тяжело вздыхает. Он не может сказать слов против, но и ректор далеко не прав, —ты вполне мог оказать первую помощь. —и замолкает, переводя взгляд с руки, все еще лежавшей на, видимо, досье Бэррона, на сурового хоккеиста. —Но? —разрезает густой воздух, словно натянутая струнка гитары, что вот-вот порвется. —Но в этом не было необходимости, —ректор хотел всплеснуть руками для большего эффекта, но вовремя понял, что это будет выглядит странно для мужчины его возраста, тем более тот же Николай держится отстраненно, —у нас есть медперсонал, который, я тебя уверю в этом, справляется ничуть не хуже, к тому же они обучены, —мужчина откидывается на спинку кресла, —я понимаю, что ты уже студент третьего курса и ты также знаком с азами, но все же реальную жизнь стоит пока что оставить профессионалам, а самому больше практиковаться, —Коля хмурится еще сильнее, так, что со стороны кажется, что его брови вот-вот срастутся в одну. Он сейчас назвал его некомпетентным, когда Коля даже еще не врач? —Ты ведь мог и навредить ему, для тебя эта ситуация была шоковой. —Я делал все, как нужно. —улыбка на лице ректора становится лишь шире. И только сейчас до Коли доходит—он ходит по охуенно тонкому льду. Ректор пытается общаться с ним так, чтобы не возникло новых конфликтов, но Коля все только портит своей упертостью. Вздохнув, хоккеист понимает—уже поздно рыпаться, когда капкан захлопнулся. Остается лишь быть верным себе и своей версии до конца. Тем более Коля прав—он ничего плохого не сделал, сделал все как надо. Правда…тупил жестко. Об этом Лукашенко подумает чуть позже. Перед сном, возможно. —Тогда мне остается сказать тебе лишь одно, Николай, —досье Бэррона убирается в стол и запирается на ключ. Почему на ключ? Почему просто не отнести в бухгалтерию, где и хранятся остальные досье на учеников, почему именно в стол? Что такого есть в досье Бэррона, чего нет в досье Коли? Не сын же он президента, чтобы его досье под замком держали. Просто курам на смех, —в следующий раз так не делай, —пауза, —предупреждаю, поскольку следующий раз может стать твоим последним, —на секунду их глаза встречаются. «И я не посмотрю на то, кто ты на самом деле» —так и звучит где-то в голове. Коля сглатывает, понимая, что почти сорвался с обрыва. —Я могу идти? —сухо вопрошает студент. —Да, и, будь добр, прикрой за собой дверь, —Лукашенко угукает и в ту же секунду вылетает из забирающего последние силы кабинета. К своему удивлению, Коля обнаруживает друзей развалившимися на диванчиках в коридоре. Он, честно, думал, что те будут ждать его от силы минуты две, а нет, сидят, причем все трое. Марк со скучающим выражением лица гипнотизирует большой, неизвестного происхождения цветок в горшке, у стены напротив, Никита листает тик-ток, а Мэтт слушает музыку, иногда постукивая ногой по полу, видимо пытаясь попасть в такт. Как только белорус подходит к парням и щелкает у них перед носами, те тут же отмирают и вскакивают со своих мест. —Ты как? —Ну чего там? —Совсем пиздец? Хоккеист неловко смеется тому, как все трое одновременно заговорили, но отвечает на вопросы лишь коротким пожиманием плечами. Расспрашивать Колю не стали, все же если он не хочет рассказывать, значит разбора полетов не было, а если и был, то тогда точно понятно, почему друг молчит. Никто не хочет рассказывать о том, как его отчитывали. Но что-то всем троим подсказывает, что ничего не было. Коля на редкость спокоен, хотя когда шли тот словно был весь на иголках, хоть и пытался тщательно скрыть это, а это значит, что все прошло более-менее. В любом случае, Колю не выгоняют и окей. С остальным разберутся как-нибудь потом. Спустившись на первый этаж, дойдя до двери и даже выйдя за пределы здания, Мэтт вдруг говорит, что ему нужно отойти, и чтобы парни не ждали его. Марк язвит, что если тот собрался к своей прошмандовке, то пусть после нее помоет руки, но Стивенсон ничего не отвечает, сталкивается потерянным и загнанным взглядом с Колей, бросает пустое «увидимся» и, развернувшись, уходит. Как только фигура канадца исчезает в поле зрения, Лукашенко тут же пихает Уокера в плечо: «что ты сказал ему?». Француз возмущается, что ничего он ему не говорил, просто шутил как обычно, но тяжело вздохнувший Никита берет и поселяет в чистую светлую голову сомнения: «вообще-то, в этот раз было слишком». Марк совестно прячет глаза, прикусывая нижнюю губу. Признать, что он перегнул палку с Мэттом для него словно обидеть свою же младшую сестру. Неприятно и совесть жрать начинает. Коля метания и сожаление в глазах прочитывает, хлопает старшего по плечу и вздыхает: «давайте не сейчас». Все дружно соглашаются и двигаются в сторону кампусов. Мэтту, возможно, нужно просто побыть одному. Проходя мимо спортивного поля, Коля неосознанно замедляет шаг. В голове всплывают картинки, произошедших недавно события, он словно видит все со стороны: как у Бэррона подкашиваются ноги, как Глен—черт бы его побрал—стоит с тупым лицом, не понимая, что только что произошло, как Коля срывается с места и как Марк останавливает его. Возможно он и правда сделал что-то не так. Возможно не стоило реагировать так бурно, но. Но Коля просто не мог. Ноги сами понеслись к Бейкеру, как только хоккеист краем глаза заметил побледневшее лицо первокурсника, кровь прилила к вискам, адреналин подскочил, а сердце застучало с неистовой силой, долбилось в закрытую дверь, в надежде, что ему откроют. Открылись глаза Бэррона, его светлые, самые красивые, глаза, цвет и взгляд которых захлестывает волной, открылась и дверь. В тот момент Коля успокоился. Жаль этот момент продлился так недолго. —Коль? —Никита возвращает его с небес на землю, —ты чего завис? —А? —непонимающе выдает Лукашенко, чешет затылок и мотает головой, —ничего, просто задумался. Ершов жмет плечами, вроде как сослав поведение друга на просто послешоковое, уставшее состояние. На том и порешали. После парни расходятся по комнатам и в течении последующих нескольких часов их чат остается пустовать. Коля решил немного подремать, поскольку понимал, что, если он сейчас снова окажется один на один с тишиной, мысли снова приведут ему к уже прошедшей черте—загоны по поводу Бэррона. Поэтому храпануть на несколько часов Лукашенко посчитал, хоть и не очень эффективной, но довольно приятной идеей; Марк еще успел сходить в ближайший магазин, купить себе двухлитровую—Коля даже спрашивать побоялся—газированную бутылку воды и засел за конспекты—в тот момент Коля уже спал, поэтому и не мог понять, что просыпает единственные часы, когда он в состоянии сделать домашку, а ее было довольно много; Никита, развалившись на своей кровати, с очень серьезным лицом играл в танчики—иногда из их с Мэттом комнаты разносились громкие русские слова, явно неприличного содержания, столь командным тоном, что, если бы Ершов служил в армии, ему бы явно выделили место в полковниках лишь за его ораторские способности и соответствующий голос; а Мэтт, тем временем, сидя на лавке возле кампуса, докуривал уже седьмую по счету сигарету, но легче ему не становилось вообще от слова совсем.