Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Марк очень рад, что сумел свалить от Коли раньше, чем тот задался бы вопросом какого хрена Уокер опять сваливает за пределы. Ничего личного, но в прошлый раз ему было сказано о появившихся булочек с сыром и о том, что те «ну просто изумительны». Марк как представит эти венистые руки, что своими изящными длинными пальцами перекладывают те самые булочки в бумажный пакет, так уже начинает слюной обливаться. Впрочем, это внутри. Снаружи Марк все еще неприступная крепость. Ему, может, и нравится наблюдать за этим парнишкой, но что-то большее…вряд ли. Тот младше и…и все. На этом точка, потому что это его единственный минус. Уокер надавливает на стеклянную дверь, первым делом подмечая как всегда идеально уложенные волосы цвета темного шоколада. Парень за стойкой о чем-то беседует с девушкой, держащей в руках пакет с вкусно пахнущей выпечкой. Марк садится за свое привычное место, разворачиваясь вполоборота. Бариста, трепещущий каменное сердце француза, спрашивает у девушки не хочет ли она взять себе кофе в дорогу, на что молодая особа краснеет и, расплатившись, отказывается, уходя. В пекарне остается не очень много людей: компания школьниц, делающих домашку, мужчина средних лет, читающий газету под черный кофе с сахаром и парочка студентов, занятыми своими компьютерами. Марк встает со своего места, подходя к стойке, как раз в тот момент, когда парень закатывает рукава рубашки и расстегивает верхнюю пуговицу. Тут и правда жарковато, а уж ему, рядом с кофеваркой, так вообще помереть можно. Впрочем, не о жаре сейчас речь. Изумрудные глаза игриво осматривают Уокера всего с ног до головы, парень подходит к стойке, интересуясь что конкретно Марк будет заказывать. Старший как обычно берет американо, но на немой вопрос в глазах коротко улыбается: «много сладкого вредно». Невообразимо заманивающая зелень скрывается за увеличенной теменью, а бариста, нервно сглотнув, принимает заказ, прося подождать немного. Марку неловко. От того, что между ними каждый раз повисает это напряжение и от того, как сильно, он, кажется, нравится этому бариста. Неловко и до тяжести в желудке страшно. Подождав свой кофе, Марк зачем-то вслух говорит о том, что собирается посидеть тут немного, видя, как загорелся зеленый свет в глазах напротив. Марк никогда не видел настолько красивого цвета глаз, они и правда как самый настоящий изумруд—дорогой и глаз не оторвать. Уокер расплачивается за кофе, а после хмыкает, когда, ведя взглядом по чуть открывшимся ключицам, натыкается на бейджик, где ровными буквами выведено имя. —Уолтер, —упомянутый дергается, смущенно поправляя бейджик. Марк улыбается, —красивое имя, —Марк не ждет в ответ ничего такого, но Уолтер удивляет его каждый раз. —Уверен, твое еще лучше, —и смеется. Чуть хрипловатым, еще ломающимся голосом, зачесывая волосы назад. Дрожащими пальцами Уокер обхватывает горячий стакан, выдавливая из себя: —Может быть, —Марк садится за свое место, но на этот раз отворачивается к окну. И прямо чувствует, как его пытаются сожрать одним только взглядом. Теперь Марк знает как его зовут. Уолтер. Великолепно. И почему это имя так схоже с его именем? Словно сама вселенная намекает французу на то, чтобы он не связывался с этим пацаном. Но так хочется. Он красиво неловко смеется и говорит вкрадчиво, что у Марка по коже мурашки бегут. Уокер делает всего один глоток, когда рядом с ним возникает высокая фигура с крепкими—Марк видит это—плечами. Уолтер интересуется не может ли он протереть столик, на что парень, поставив на стол локти, хмыкает, что не обязательно делать это сейчас. Марк хочет сказать, что его работа—стоять и обольстительно улыбаться, но изумрудные глаза темнеют, а пальцы, что сжимают несчастную тряпку, пододвигаются ближе. —Это ведь моя работа. —Что именно? Вытирать со стола или флиртовать с клиентами? —Уолтер разгибается, оставляя на губах по-кошачьи довольную ухмылку. —Так ты заметил? —Конечно, —прикрыв глаза, отвечает Уокер, —сложно не заметить, когда на твои жалкие попытки начинают так же нелепо отвечать, —Марк встает из-за стола, оставляя наполовину полный стакан, —могу я пройти? —и тут же протискивается меж парнем и столом, упираясь ладонью в рвано вздымающуюся грудь. — «Попытки?» —Марк останавливается, уже держась за дверную ручку, —так у меня есть шанс? —а в глазах столько уверенности, лишь сильнее заставляющей нервничать. —Кто знает, —загадочно улыбается хоккеист, забрасывает сумку на плечо и выходит, чувствуя себя сейчас подростком. В легких словно образовался душный воздух. Марк понимает почему именно. Именно так он чувствовал себя с ним—в легких постоянно была давящая духота, заставляющая хотеть вдохнуть и одновременно задержать это чувство на подольше. Как будто Марк на море. Морской воздух—вот, что у него в легких. До пары остается чуть больше сорока минут, но Уокер решает вернуться пораньше. Все-таки сегодняшний их диалог с Уолтером—Марк все еще не может привыкнуть, что у неизвестного красавчика-бариста есть имя—чуть выбил француза из колеи. Выдохнув, Уокер устремляет взгляд в чистое небо, пока ждет светофор. Чувства запутываются в клубок. Снова. Опять. И опять этот кубок могут прострелить насквозь, отказываясь распутывать. Марка передергивает. Он еще не скоро отойдет от этих мыслей. Пока, думает Уокер, стоит воздержаться от походов в пекарню. Дабы лишний раз не напоминать себе, что он тонет.

***

—Коля! —упомянутый не окликается на собственное имя, поэтому его приходится потрясти за плечо, дабы обратить на себя внимание. Белорус отрывается от книги, бросая на Еву уничтожающий взгляд. —Я читал, —грубо произносит он, но девушка игнорирует грубость в голосе и плюхается рядом, пододвигаясь, —отодвинься, —не просит, скорее приказывает хоккеист, но Ева опять-таки не слушает. В голове проскакивает мысль, что он как-то слишком часто стал ее видеть. Она и раньше крутилась возле него, но чтоб так явно и настойчиво добиваться внимания—это впервые. Белорус хмурится, понимая, кажется, в чем дело. До этого Коля постоянно был с парнями, а если и нет, то с Бэрроном—потому что его котенка не хочется оставлять одного—а сейчас он один. Отличная мишень для всяких поехавших фанаток. Лукашенко раздраженно вздыхает, загибает краешек страницы, так как под рукой не оказалось закладки, закрывает книгу и поворачивается к девушке, —ну? —она же в ответ непонимающе хлопает глазами, —что ты от меня хотела? —Я?! —громко вопрошает та, —ничего, просто, посидеть, вот, села, —Коля думает, что она начинает его бесить. —Ладно, сиди, —белорус начинает вставать, —я тогда по… —Нет! —первокурсница хватается за запястье парня, дергая его обратно. Коля бы сказал, что если она так сделает еще раз, то получит, но Коля не может. Коля не такой, —посиди со мной, мне одной скучно, —реплика, напоминающая типичное Бэрроново: «ну полежи со мной» сильно бьет в самое сердце. Коле бы так сейчас хотелось оказаться с Бейкером в их кровати, прижать бы его к себе и слушать, как тот мурлыкает ему на ухо всякие приятности. Бэррон такой нежный. А Коля такой идиот, раз заставил своего котенка чувствовать себя отвергнутым, —давай поговорим, мы с тобой ни разу по нормальному и не разговаривали! —Коля вздыхает. —Нам не о чем разговаривать, —белорус буквально-таки выдирает свою руку из крепкого захвата, видя, как этот жест оскорбил девушку. —Ты ведь не знаешь, вдруг у нас много общего! —Не думаю, —Коля смотрит в телефон, на время. Он посидит тут еще максимум минут десять, исключительно из вежливости, после чего придумает какой-нибудь мега тупой предлог и сбежит. Оставаться на пустом этаже с Евой как-то не хочется. Не сулит это ничего хорошего. Особенно если вспомнить ее вечеринку, с которой Коля ничего не помнит, зато прекрасно знает по рассказам Бэррона и парней, что Ева—не маленькая наивная девочка. —Ну Коля, —хнычет она, раздражая лишь сильнее, —ты даже шанса мне не даешь! —У тебя он был, —вздыхает хоккеист. Девушка тут же начинает нетерпеливо ерзать на одном месте. —Правда? Когда? —Когда ты подмешала мне какую-то херню в стакан, —первокурсница тут же цепенеет, бледнея. Возможно не стоило этого говорить, поскольку игривое выражение лица сменяется злостью и паникой. —Чт… —Мы могли бы здороваться, потому что я подумал, что ты просто очередная «фанатка» —Коля ставит кавычки в воздухе, —этот период бы прошел и, может быть, я бы даже хмыкал тебе при встрече, —белорус встает со своего места, разминая шею, —но после того случая, —Коля убирает книгу в сумку, —извини, но мне даже смотреть на тебя противно, —и, перед тем как уйти, бросает, —сосредоточься на чем-нибудь другом, тут тебе нечего ловить. Ева остается сидеть на диване, словно ее приковали к нему, а Коля выходит на улицу, сталкиваясь с Марком. Что Уокер, что Лукашенко—оба какие-то помятые. Марк предлагает сходить к фонтану и ополоснуться, на что Коля кивает, говоря, что это лучшее, что его сокомандник мог предложить. Марк спрашивает в чем дело, на что Коля вкратце пересказывает ему разговор с Евой. К Еве Марк относится никак. Точнее, он ее терпеть не может. Не только потому, что она блядует на лево и на право, расхаживая и тряся своими бидонами, аки королева мира, Марк знает, что Ева—говно человек, поэтому каждый раз даже при упоминании ее имени у Уокера начинает полыхать. Друг хмыкает, говоря, что Коля поступил и сказал все правильно, но это вряд ли поможет ему. На вполне ожидаемый вопрос: «почему?» —Марк жмет плечами. —Это Ева, —отвечает он, —если она захотела твой член, она сделает, что угодно, —обоих парней перекашивает, —я немного волнуюсь, —и тут же поясняет, —не за тебя, за Бэррона. Он еще ребенок, —Коля же лишь нервно прыскает. —Не стоит волноваться за Бэррона, —отмахивается белорус. Он то замечал направленные на Марка ревностные взгляды, Коля ведь не дурак, —Бэррон сам кого хочешь заволнует, —Уокер непонимающе моргает, но пояснительную бригаду белорус отказался вызывать. Марку не обязательно знать то, каким бывает ревнивый Бэррон. Да, Коля может его успокоить, но это Коля. Он не знает, но предполагает, что, если Бэррон захочет—он тоже сделает все, что угодно. В своем мальчике и его уверенности Коля ни капли не сомневается, —а ты? —парни уже подходят к фонтану, когда Коля решается поинтересоваться и у Марка причиной его потрепанного вида. —Да есть парень один…—начинает Уокер, неловко сжимаясь в плечах, —не знаю, все странно, я еще не до конца уверен, —Коля кивает, решая не наседать на друга. Захочет—сам расскажет. Хоккеисты ополаскивают лицо, когда к ним подбегают Никита с Мэттом, запрыгивая на друзей с разбегу. Марк называет их конченными, а Коля, на котором повис Мэтт, соглашается с ним. Стивенсон, тыкнув Колю в бок, жалуется, что Лукашенко вообще как скала, на что получает усмешку от Никиты, который помогает Марку подняться с пола, что надо было выбирать себе в цели Уокера. За что тут же получает подзатыльник. Коля вытирает руки об футболку Стивенсона, переставая слышать на секунду от возмущенного крика. Никита бьет канадца в грудь, смотрит в телефон и кивает: «погнали, следующим хирургия». Коля оживляется, потому что хирургия—его любимый предмет, подгоняет Мэтта под лопатки, а после слышит злорадное русское «кто последний—тот лох» и они с Никитой срываются с места, оставляя своих иностранных друзей позади. В кабинет, несмотря на своеобразную «гонку», хоккеисты заходят вместе под бурные обсуждения, а Коля про себя отмечает, что иногда им и правда полезно заниматься разными делами по отдельности. Отдых нужен всем, даже таким закадычным друзьям от друг друга, как им. Последняя пара—хирургия—пролетает просто с безумной скоростью. Коля опять сел рядом с Мэттом, поэтому сложить ручки и поспать Стивенсону не дали—пришлось канадцу писать какой-никакой, а конспект. Никита же спокойно полпары просидел в телефоне, а Марк, что неожиданно, в облаках. Белорус пихает Ершова, чтобы тот вернул с небес их товарища, но ему было отказано, с аргументом: «если он начнет писать, то начнет пиздеть, чтобы я писал тоже, а мне впадлу». Коля закатывает глаза. Они неисправимы. Все четверо. В итоге пахали лишь Коля и частично Мэтт, которого заставили. Канадец после заявил, что у него голова болит от такого объема информации, на что Ершов, непонятно хрюкнув, хмыкает: «голова у тебя болит от пива и от того, что по ней мячом заехали, а не из-за хирургии». Коля—ему почти стыдно—усмехается этим словам, называет Мэтта ребенком и на этом пара заканчивается. Преподаватель заранее предупреждает что пройденная тема в зачетах будет и всем, кто сегодня решил проигнорировать ее, конспекты у друзей все-таки выцепить. Никита смотрит на Колю, но по сверкающим стальным глазами можно легко понять—так просто он свою тетрадь даже из сумки не достанет. Ершов страдальчески стонет, но белорус лишь жмет плечами. По дороге к кампусу Коля замечает о чем-то треплющуюся с подругами Еву. Та тоже его замечает, тут же расцветает, да обольстительно—ни капли, если честно—улыбается. Белорус отворачивается, опуская взгляд на землю и, как бы прискорбно не было это осознавать, но понимает, что слова Марка—правда. Когда Лукашенко спустил ее с небес на землю—все было в порядке. Видимо, только первые секунды. Потому что сейчас Ева выглядела так, словно между ними не было никакого разоблачающего разговора. М-да. Что с этим делать не очень понятно, да и думать как-то не хочется. У Коли своих проблем хватает, разгребать еще и чужие, причем созданные из-за него же, ему попросту лень. У Коли Бэррон в больнице и хрен знает когда он вообще сможет ответить ему на весь тот фонтан, что белорус выдал. Он все еще чувствует себя идиотом, но просто не может остановиться: ему, кажется, жизненно необходим разговор с Бэрроном, даже если они и не общаются вовсе. Когда-нибудь Бейкер точно посмотрит весь их диалог, засмеется своим до жути очаровательным смехом, и все—Коля поплывет и ловить его не надо. —Эй, ты опять завис, —Никита угорает с какого-то ностальгически-грустного лица белоруса, когда как Мэтт называет его придурком, а Марк просто бьет себя по лбу. Детский сад «Ромашка», ей богу. Зайдя в кампус, хоккеисты тут же расходятся по своим комнатам, но напоследок Никита кричит, что, если у Марка с Колей будет настроение, они могут заскочить к ним, поиграть в фифу. Оба отказываются, но тот факт, что Никита хотя бы предложил радует. Впрочем, отношения между ними никогда натянутыми не были. Разве что в самом-самом начале, но на то были свои причины—Мэтт с Марком уже дружили, а вот Никите и Коле приходилось иногда быть третьим колесом. Слава богу все это закончилось после некоторых откровений. Парни друг другу доверяют. Коля вздыхают. Ага…доверяют… —Прекрати, —Лукашенко вздрагивает, когда на пол с тяжелым стуком падает сумка Марка. —Прекратить что? —не понимает белорус, следуя примеру Уокера; повесив куртку на вешалку, хоккеист зачесывает волосы назад, поворачиваясь к другу. —Загоняться. Ты целый день то в себя уходишь, то зависаешь непонятно на чем, —Уокер вздыхает, —парни волнуются, они ведь не знают, —Коля понимающе угукает, вздыхая. Проблема в том, что он не может прекратить, потому что накатывает на него совершенно неожиданно, Коля просто не успевает за ходом своих мыслей: вот он выводит синей ручкой какое-то длинное слово, а уже через секунду в голове мелькает Бэррон, его холодные лапки, которые хочется постоянно согреть, смущенная улыбка и не менее смущенное: «ну Коля». Хоккеист сходит с ума, —ты опять, —Марк разрывает эту тоненькую нить между Колей и Бэрроном в его голове, переодевается в домашние штаны с футболкой и садится на кровать, —успокойся уже, ты целый день ему написываешь, —Коля хмурит брови. —Так ты сам это предложил, —Марк жмет плечами. —Я думал ты просто слезливо поноешь ему, как скучаешь, и на этом ваш диалог закончится, но, как я понял, ты целый день был где-то не тут, телефон из рук не выпускал, —Коля неопределенно мотает головой. Потому что так и было, но признавать это перед Марком не хочется. После короткого диалога, друзья занялись своими делами. Марк засел смотреть какой-то новый сериал, а Коля, сняв в себя уличную одежду и оставшись в одних шортах и майке с широкими лямками, засел за несделанную домашку. После пяти минут тупняка белорус вспомнил, что у него нет конспекта, но встать и пойти к Мэтту не успевает. «Можешь взять мой» —нехотя тянет Уокер, закидывая ногу на ногу. Лукашенко бурчит благодарность, достает из сумки друга увесистую тетрадь формата А4, раскрывает ту, начиная переписывать то, что считает нужным. Пусть сегодняшняя контрольная и была неудачной, больше Коля постарается не допускать таких промашек. Нужно понемногу приходить в себя, Марк прав, как только у Бэррона появится возможность—он обязательно свяжется с ним. Потому что по-другому и быть не может, это ведь Бэррон. Подперев лицо ладонью, скрыв за ней теплую улыбку, Коля пишет конспект, ведя ручкой по тетрадным листам, коих остается мало. Максимум хватит на эту лекцию, и для начала следующей. Белорус вздыхает. Либо он так размашисто пишет, либо им дают слишком много материала. Впрочем, ни то, ни другое Колю не расстраивает. Проходит часа, может, два, когда хоккеист закрывает тетрадь, а в голове возникает вопрос: почему Лиза была среди медперсонала? Коля бы задал вопрос девушке лично, вот только он боится, что будет выглядеть совсем глупо. Марк наблюдает за тем, как на лице белоруса сменяется бесконечное множество эмоций, и, все-таки не сдержавшись, пихает друга ногой, спрашивая в чем дело. —Да я просто думал почему Лиза оказалась среди медперсонала, —вздыхает белорус, —как-то это… —Может она просто была рядом, —предполагает Уокер, —в любом случае, вот о чем, а о Лизе тебе думать точно не стоит, иначе ты вообще не заснешь, —Коля не очень понимает смысл сказанного, —я о том, что если будешь слишком много думать о всякой разной фигне, у тебя просто разболится голова и ты не сможешь уснуть, —пораздумав с секунду, Коля приходит к выводу, что Марк прав. Опять. Откинувшись на спинку стула, белорус рвано выдыхает, потирая лицо. Уокер тем временем смотрит на время: «я в душ и спать» —говорит он, вставая с постели. Лукашенко бы спросил почему тот собирается спать так рано, но ему не очень интересно. У него впереди целая книга об операциях, которую Коля собирается поглотить за ночь. Марк выходит из душа, вытирая волосы, заставая своего друга за чтением какой-то книги. Уокер подходит ближе, но, заглянув белорусу под руку, понимает, что та написана на другом языке. Зная Колю, Марк может предложить, что на русском. Уокер просит друга не засиживаться допоздна, заворачивается в одеяло и отворачивается к стене. Лукашенко угукает, но даже не замечает того, как время буквально разгоняется и летит со скоростью гоночной машины, что точно придет первой к финишу. Когда белоруса треплют за плечо, за окном уже непроглядная темень, а в комнате горит лишь свет от настольной лампы. Марк сонно трет глаза, бурча что-то о том, чтобы Коля шел спать. —Сколько времени? —Часа два может, я не знаю, —зевает Уокер, —ты дочитал? Ложись уже, —Коля лишь на середине книги. —Я…—запинается парень, —минут двадцать еще посижу и пойду, ок? —Марк кивает, шлепает в ванную, после чего возвращается и падает обратно на кровать, кутаясь в одеяло. Лукашенко всего на секунду задерживает взгляд на друге, представляя на его месте Бэррона. Тот тоже кутался бы, если бы не спал с Колей постоянно. Бейкер мерзляк, а у белоруса горячее тело. Эх, Коля так хочет почувствовать прохладное прикосновение своего котенка. Когда хоккеист отрывается от текста, начинает светать. Коля хлопает глазами, только сейчас ощущая груз дикой усталости, что свалился ему на плечи. Марк шебуршит одеялом, а когда Коля встает с места, задевая стул и выключая лампу, приоткрыв один глаз бурчит: «ты издеваешься?». Лукашенко извиняется перед другом, как можно быстрее переодевается в пижамные штаны и забирается к себе на этаж. Незаправленная постель успела уже триста раз остыть, из-за чего по телу парня пробегается рой мурашек. Еще минут десять Коле потребовалось, чтобы согреться, а как только по телу разливается тепло—веки слипаются, тут же забирая парня в царствие Морфея. Перед этим, Коля, правда, успевает набрать последнее сообщение Бэррону. Kolya: спокойной ночи, котенок