Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

—Твою мать! —Марк в очередной раз вздрагивает из-за подобных выражений. Сколько раз за сегодня он уже слышал это словосочетание? Раз двадцать? —Твою мать! —телефон с грохотом падает экраном вниз, а белорус, сидевший за столом, принимается растирать лицо руками. По тому, как вздулись вены у него на висках и как подрагивают пальцы можно понять, что Лукашенко дошел до своей грани. Шел пятый день бессмысленного крика в никуда. Марк стал по-настоящему беспокоиться за душевное состояние своего друга-сокомандника-соседа. Коля не спит нормально по ночам, он с каждым днем все раздраженнее, на учебе он погружается в материал настолько, что его потом хрен вытащишь, а в свободное время смотрит часовые операции. Где он вообще находит их непонятно, но Марк даже спрашивать не хочет. Вот и сейчас, вместо обеда, парни разошлись по комнатам, дабы отдохнуть друг от друга. Из-за того, что великий Николай ходит угрюмый, а его настроение явно ниже Марианской впадины, к хоккеисту даже приближаться становится страшно, не то, что разговаривать. Хотя как разговаривать. Коля игнорирует даже собственных друзей, в особенности Марка. Прямо как сейчас. Уокер, помолившись перед этим как следует, совершенно спокойно скинул с себя кроссовки и забрался на Колину койку, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Что получил Марк? Ничего. Коля даже не посмотрел на него. —Коль…—пытается Уокер, но закончить предложение не успевает. —Ты можешь заткнуться, а? —Марк чувствует, как в груди что-то колет от этого холодного тона. Он ведь просто переживает, —Хватит смотреть на меня глазами грустной рыбки в аквариуме, которую неизбежно ждет погибель от лап кота, со мной все нормально! —рычит Николай, выплескивая все свои отрицательные эмоции на ни в чем не повинного соседа. —Ты же конченный, —подводит черту Уокер. —Да, я конченный, —Марк аж прыскает от того, с каким серьезным лицом это было сказано, —я долбоеб, я просто не понимаю, как по-другому мне себя назвать, я вот нахера все это делаю? —Коля разводит руки в стороны, берет телефон, но тут же цыкает и кидает тот обратно, —сука, я пять дней как офицерская жена сижу и нихуя вообще не знаю: что с ним? Как он? Где он, блять, в конце-то концов? —белорус закрывает лицо руками, понижая тон, —типа, я понимаю, что он дома и все такое, —за секунду голос вновь приобретает раздраженные нотки, —сука, я уверен, что это папаша его ебаный, —Марк давится воздухом, пытаясь тут же откашляться. Коля бросает на него уничтожающий взгляд, а у Уокера перед глазами всплывает тот подслушанный разговор Бэррона и президента. —С чего ты взял? —сипит француз, надеясь понять цепочку, приведенную его умнейшего друга к столь очевидной мысли. —С мамой у него хорошие отношения, —пожимает плечами Лукашенко, —и семья у него, скорее всего, полная, так что вывод напрашивается сам собой, —Коля отмахивается от чего-то невидимого, вставая с места. Марк молчит. В логике белорусу не занимать, —меня, нахуй, вымораживает вся эта ситуация. —Ты просто соскучился, —подытоживает Марк, но последующая реплика сбивает с толку. —Не только, —вздыхает парень, —я переживаю, в последнее время он был очень напуганным, —Коля подает слезшему с его койки Марку учебную сумку, берет телефон со стола, засовывая тот в карма джинсов, и зашнуровывает кроссовки, —напуганным и нервным, а у него итак состояние не из лучших, —завязав шнурки, Коля не разгибается. Садится на пол и облокачивается спиной о стену. Марк с нескрываемым сочувствием глядит на эту грустную картошку, —и я тоже в этом виноват. —Нет, —Уокер поднимает друга с пола, оттряхивая его сзади, —никто не виноват, в отношениях бывают пробелы, —Коля хмыкает. —Ты не знаешь, —Марк нервно смеется. —Поверь, я знаю даже больше, чем поблядун Стивенсон, ты и рукоблуд Никита вместе взятые, —они выходят из комнаты, тут же натыкаясь на упомянутых. Мэтт лопает пузырь из жвачки, а Ершов, выругнувшись по-русски—Коля слышит «долбоебы» —кивает в сторону выхода. Марк хлопает Колю по плечу, надеясь хоть так вселить в него уверенность. Но все, что у Уокера получается, так это сменить гнев на безразличие. Коля вновь сливается со стенами. В итоге, диалог этот прошел совершенно бесследно. Коля как был камнем с грозовыми тучами, так им и остался, разве что перестал срываться на каждом прохожем, за что ему отдельное спасибо, а то как-то не хотелось лишаться единственного и неповторимого перед экзаменами. Те не скоро, но сам факт. Мэтт, выкинув жвачку в мусорку перед выходом, спрашивает о чем они разговаривали и к чему вообще была последняя реплика. Никита, усмехнувшись, мотает головой: «так он тебе и ответит» —Марк криво ухмыляется и жмет плечами. Коля не подает признаков поддержки диалога. В относительно спокойной атмосфере четверо хоккеистов доходят до учебного здания, ловя на себе—хотя скорее себе за спину—немного удивленные, сочувствующие взгляды. Если бы Коля хоть раз поднял голову и увидел это—он бы взорвался, а пока трое его друзей мастерски игнорировали сей факт, белорус оставался нем и спокоен. Относительно спокоен, конечно же. И относительность эта стремительно падала к отметке ноль как только распахнулись двери их учебного здания и парни зашли внутрь. Мало того, что народу было немерное количество, что бывает крайне редко, чаще всего в дверях сталкиваются ну как максимум курса четыре, ну никак не пол их общины. Что-то подсказывает парням, что дело все в их потухшей звезде, который разве что Бэррона не успел зацепить и сцепиться, да и то только потому, что Бэррона тут нет. Ах да, кое-кого он все-таки тоже не зацепил. Марк глазами выцепляет в толпе подкрашенную болотную макушку и будь у него в руках оружие, он бы перезарядил его. Вот кого-кого, а эту дрянь даже на пушечный выстрел не хочется к Коле подпускать. Та на раз два взбесит его, а он только успокоился. Уокер краем глаза подмечает, что Мэтт собирается позвать свою ненаглядную, но его, неожиданно, останавливает Никита. Ершов молча угрожает ему, что, если Коля взорвется из-за очередной неосторожно сказанной хуйни—он сам будет отвечать и держать Лукашенко, ни он, ни Марк даже бровью не поведут. Канадец, прочитав по лицу, что его ждет самая страшная смерть, сглатывает и отводит взгляд от первокурсницы. Марк с Никитой, переглянувшись, хмыкают. Несмотря на скопление народа и шумящую толпу, Коля все еще умудряется не обращать внимание на внешние факторы и обитать где-то в своем мирке. Никите приходится придерживает ему дверь, потому что он даже не следит за тем, что в него летит, на какой скорости и какого веса. Также Ершову приходится пихать его, когда они ступают на ступеньки, и следить, что бы их номер один не споткнулся и не полетел лицом вниз, заработав себе наитупейшую травму. Хотя парни были бы не против. Может тогда девчонки бы отстали от него, если бы белоруса немного покоцали. Марк вздыхает, что тогда представительниц прекрасного пола станет лишь больше—как это так, не пожалеть Коленьку, да они себе не простят. Их двоих—его и Никиту— перекашивает от возникшей в голове картины, а Мэтт вздрагивает, стоит Коле положить свою огромную, увесистую руку ему на плечо. —Мы где? Парни нервно вздыхают, запихивают Лукашенко на этаж, а затем и в кабинет. Одногруппники тут же оборачиваются—потерянный Лукашенко, словно картина в музее: можно смотреть лишь издалека, а не то, если сунуть нос поближе, можно отхватить от его троих охранников, особенно от Уокера, тот вообще за белоруса готов глаза всем повыковыривать. Колю сажают на его прошлое место—рядом с Мэттом, но на этот раз Никита меняется местами с Марком и оказывается возле прохода. Уокер, потрепав хоккеиста по плечу, спрашивает где белорус сейчас обитает и когда он планирует вернуться к ним. Коля, резко и неожиданно для всех выдохнув, одергивает руку от прикосновения, закрывает лицо и воет куда-то в ладони. —Твою мать… Парни переглядываются. Где-то они уже это слышали.