Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

На часах было ровно два часа ночи, когда Коля в очередной раз понял, что никакие поддерживающие разговоры не трогают ни его мозг, ни его сердце. Стало ли ему легче? Да ни разу. Но и дальше погружаться в яму белорусу как-то не хотелось. Лежа в своей кровати, раскачивая согнутым коленом из стороны в сторону, хоккеист прокручивает у себя в голове стычку сначала с Евой, а после с Гленом, понимая, что во втором случае был как минимум не совсем прав. Если уж Бэррон Коле не отвечает, с чего бы ему вообще хоть как-то контактировать с Маклареном. Да и тот, кажется, чуть не обосрался от неожиданности. Хмыкнув с всплывшего в голове испуганного, но все еще пытающегося в язвительность, лица, Коля вздыхает, рыскает рукой где-то справа и, натыкаясь на телефон, подносит его в одной руке к лицу. Свет от экрана чуть ли не слепит в первую секунду, но уже через нее телефон переходит в ночной режим и яркость уменьшается, а экран заметно тускнеет. Он понимает, что все, что он сейчас делает—бесполезно, но все равно тыкает на иконку приложения и заходит в их с Бэрроном диалог. Не меняется абсолютно ничего. Что вообще с телефоном Бейкера? Его что, лишили доступа к нему, какого хрен он не заходит и не отвечает, когда это нужнее, чем жалкий воздух? Мотнув головой и поняв, что он начинает злиться по пустякам, Коля начинает водить пальцем по клавиатуре, а слова в строке всплывают сами собой. Kolya: ну и когда ты вернешься? Цыкнув, белорус кладет телефон себе на грудь, но почти сразу же возвращает в предыдущее положение. Кolya: извини, я не это имел в виду Kolya: то есть, меня, конечно, интересует то, когда ты вернешься, но наезжать за это я не хотел Kolya: даже письменно Kolya: мне есть что тебе сегодня рассказать Kolya: не думаю, что тебе понравится Kolya: но я расскажу Где-то минуты три хоккеист пялится в экран, не понимая, как лучше ему будет выразить свои мысли, сейчас практически отсутствующие из-за нехватки сна. Kolya: я чуть не задушил твоего друга Kolya: хуевое начало, я знаю Kolya: просто меня так все бесит. Тот факт, что мне дали отворот-поворот и я не знаю твоего точного диагноза, хотя, конечно же, у меня есть предположения и я в них уверен, но…но я не врач, мне нужно убедиться, а спросить не у кого; к тому же парни, за исключением Марка, не понимают что со мной и списывают все на хандру(наверное, я не уверен), они зачем-то стараются расшевелить меня, никак не хотят оставлять одного, а мне, если честно, хочется хотя бы на часок-другой забраться к себе на этаж и чтобы меня не трогали, хочется просто нормально, по человечески, остаться наедине со своими, пусть и не оптимистичными, мыслями; я честно борюсь с мыслями взять и набрать тебя, потому что знаю, что если услышу что-то вроде «абонент не абонент», то просто сорвусь и поеду тебя искать. Я вот что понял, Бэррон, я совсем не знаю тебя. Не в том смысле, просто я ничего не знаю о тебе за пределами университета, не знаю всех твоих увлечений или о чем ты мечтаешь. Побыв без тебя, я понял, что межу нами на самом деле есть пробел. И я хочу заполнить его. Чтобы не случалось так, что ты говоришь, а я молчу. Я хочу стараться. Ради тебя. И ты тоже. Я хочу, чтобы мы старались вместе. Типа, не как команда, а…ну…ты понял, да, я даже написать это не могу, я придурок. Kolya: я скучаю по твоим дурацким смайликам и скобочкам. По твоему нелепому флирту и тому, как ты смущаешься, когда пишешь мне всякую чушь, по твоим холодным рукам с тонкими пальцами, которыми ты зажимаешь карандаш, когда рисуешь, по твоему сосредоточенному лицу, по тому, как ты поджимаешь губы, а иногда можешь вытащить кончик языка, если совсем глубоко уйдешь в рисование; я скучаю по своей одежде на тебе, по тому, как она висит на твоих узких плечах, как ты кутаешься в мои толстовки, когда в универе холодает. По тому, как ты смеешься, как улыбаешься, как дуешься и бесишься, как ты подмигиваешь мне и как шепчешь на ухо, мурлыкая всякие нежности, как ты забираешься ко мне на колени или утыкаешься в шею, забираясь под бок, мне так не хватает твоих неожиданных вздохов прямо на ухо, когда я поворачиваюсь к тебе и прижимаю ближе, не хватает твоего сонного лица перед тренировкой, твоего ворчания по поводу того, что я опять не выключил будильник и разбудил тебя, хотя я знаю, что тебе все еще просто не нравится тот факт, что ты остаешься в постели один. Мне так блядски не хватает тебя, котенок. Я устал, устал ждать чего-то неизвестного, устал смотреть перед собой, разговаривать с людьми и оборачиваться на каждый шорох, надеясь, что это ты, что ты сейчас войдешь в комнату, коридор, раздевалку, хныкнешь, назовешь меня по имени и бросишься ко мне на плечи. Я уже не могу, я хочу поцеловать тебя, хочу зарыться рукой в твои отросшие мягкие волосы, провести пальцами по рвано вздымающемуся животу и почувствовать, как ты протестующе мычишь мне в рот, я хочу исцеловать каждый миллиметр твоего тела, хочу чувствовать тебя, и чтобы ты чувствовал все то, что происходит со мной. Бэррон, боже, просто вернись как можно скорее, умоляю, я уже готов на все, что угодно, лишь бы ты был рядом. Да даже просто узнать о том, что с тобой все хорошо, получить ответное сообщение, все, что угодно, я буду рад всему. Лукашенко отрывается от телефона, понимая, что у него пересохло горло и щиплют глаза. В груди все сжимается, а сердце гулко бьется, отдавая в висках. Он отправляет последнее сообщение и убирает телефон, отворачиваясь к стене. Kolya: я буду ждать тебя, котенок. Белорус вырубается практически сразу, все же события сегодняшнего дня накрыли с головой и забрали в свой плен. Коля хмурится во сне, вошкая ногами, и совершенно не замечает ни того, что экран телефона на секунду загорелся, ни того, что ему пришло сообщение, ни того, от кого именно оно пришло.