Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

—Ч…что? —Коля сглатывает вязкую слюну, чувствуя, как в висках начинает долбить отбойным молотком собственное сердце. Лукашенко смотрит Бэррону в чуть прикрытые глаза и не знает, что ему нужно ответить на это, а ведь он ждет, смотрит, пытается по крайней мере, сохранять спокойное выражение лица и молчит, лишь дышит часто сквозь приоткрытые губы, с которых то и дело срывается короткий стон. С каждой такой секундой промедления состояние Бэррона все ухудшалось: итак бледное до этого лицо начало приобретать прозрачный, зеленоватый оттенок, глаза закатываться, на лбу выступила испарина, а свободной, здоровой рукой Бейкер хватается за коленку хоккеиста и стонет, так громко, что у Коли бегут мурашки по спине от этого звука. —Коля…—со всхлипом произносит парень, понимая, что теряет контакт с реальностью и со всем происходящим. Коля застывает, его как моментом к месту прибило, а руки сковало, он не знает, как может помочь, что сделать, чтобы хотя бы облегчить боль. Хочется провести ладонью по холодной щеке, прошептать, чтобы не волновался, что все будет хорошо, но он не может. Потому что это Бэррон, потому что, смотря на своего котенка в таком состоянии, Коля не может оставаться камнем, он трескается и ломается, —пожалуйста, —пальцы на колене сжимаются еще сильнее, принося лишь боль первокурснику и вселяя чувство собственной жалости, беспомощности в душу студента. Коля так противен себе за бездействие, за нерешительность, за то, что не может даже слова вымолвить. Он лишь пытается выбубнить какое-то жалкое оправдание, но Бэррона начинает трясти от боли. Если бы Коля только мог, он бы забрал всю эту боль, перенес бы любые пытки, но только не Бэррон, господи, почему это должно было произойти именно с его котенком, которым он дорожит больше всего на свете? За что? —сделай что-нибудь я тебя умоляю, —Коля стирает соленые дорожки, что скатываются реками по любимым щекам, смотрит прямо в мутные глаза и все равно молчит, —прошу, я сейчас умру, Коля, —Бэррон утыкается хоккеисту в плечо, надеясь, что родное тепло поможет хоть немного облегчить боль, но не тут-то было. Смена положения пошла не на пользу, а, скорее, наоборот. Бейкер пищит из-за острой вспышки боли, как словно его проткнули сотнями игл за раз, чувствуя к себе осторожное прикосновение. Трамп называет Колю придурком и несмотря на все то, что он испытывает, пытается прильнуть ближе. Если он и умрет, то только так—в Колиных руках, на другой исход он не согласен, —я умру, да? —шепот настолько тихий, пробирающий до самых костей, что Лукашенко всего перетряхивает. Нет. Нет-нет-нет, никто не умрет! К горлу начинает подступать самая настоящая паника. —Нужно вызвать ско… —Нет! — внезапно так громко восклицает парень, что Коля даже сначала не поверил, что это Бэррон, —Коля, нет! Не надо, пожалуйста, —весь запал сходит на нет из-за сильной боли, но даже так Коля может ощутить весь тот страх и нежелание, что сквозит в голосе. Бэррону плохо, его просто отключает, он еле дышит, часто и загнанно, словно животное в предсмертных муках, которое не хочет верить в то, что кислород, которым оно сейчас дышит, вот-вот закончится, его грудная клетка тяжело вздымается, Коля не может смотреть на все это, это просто ни физически, ни морально невозможно. Его разрывает на части от противоречивых чувств внутри. —Я не могу смотреть, как ты мучаешься, —произносит хоккеист. Бэррон поднимает голову и заглядывает своему парню в глаза. Столько нерешительности, столько страха потерять его, все это бьет больнее, чем слова, но. Но Бэррон не может согласиться на его предложение. Если всплывет, что он—Трамп, их отношениям с Колей конец. «Коля» —Бэррон хочет коснуться его, но Лукашенко, осторожно разжимая пальцы со своего колена, что сдавили до боли, но Коля старался не подавать виду, ведь Бэррону намного хуже, встает со своей кровати и резко выдыхает, зарываясь ладонями в собственные волосы. У него едет крыша, —Так нельзя, это…—слова путаются, мозг отказывается сотрудничать с языком, все переплетается, образуя какой-то непонятный ком. Лукашенко поворачивается к еле сидящему на кровати Бэррону, но не в силах выдержать убитый взгляд, отворачивается, —ты хоть понимаешь, что у тебя там происходит? —Бэррон медленно моргает, пытаясь разобрать Колины слова, когда он все же находит в себе силы посмотреть своему котенку в лицо. Коле хочется орать и рвать на себе волосы, но ему не хочется пугать Бэррона, —начался, я уверен в этом, воспалительный процесс, —Лукашенко впивается взглядом в загипсованную руку и только сейчас до него с ужасом доходит, что бинт держится не так плотно, как должен, —у меня не рентгеновское зрение, Бэррон, ты это понимаешь? —Бэррон, несмотря на то, что его тело так и крючило, выворачивало, все равно старался слушать и внимать всем словам. Коля только на вид спокойный, он не кричит только потому, что напуган не меньше, чем сам Бэррон, —надо сделать снимок, —белорус зачесывает одной рукой волосы назад, на секунду задерживая ладонь в таком положении. Он уже все решил, понимает Трамп, но все равно не может согласиться. Если они поедут в больницу, это обернется крахом. Уж лучше Бэррон умрет тут. —Мне нельзя в больницу, —Коля вздыхает. Раздражённо, резко, готовый вот-вот сорваться. Бэррон опускает глаза, понимая, как глупо сейчас выглядят его попытки отговорить студента медицинского от правильных действий, которым их учили, но это ведь Коля. Он что-нибудь придумает, что-нибудь другое, —Коль… —Тебе нужна помощь специалистов, —сквозь боль Бэррон мотает головой, —никаких «нет», Бэррон, ты сам-то понимаешь, что несешь? Что ты предлагаешь мне сделать? Это опасно, как ты не понимаешь! —Коля взрывается, повышает тон, сжимая пятерню в волосах, —блять, если ничего не сделать вовремя… —Он убьет меня, —всхлипывает Трамп, чувствуя, как все тело содрогается в судорогах. Боль, что до этого становилась все терпимее, накинулась новой волной, еще сильнее, разрушительнее, Бэррон не знает, как держит себя в руках, чтобы не заорать во всю глотку. По телу Лукашенко проходится неприятный холодок. Тот самый, который он обычно испытывал в ситуациях, выходящих из-под контроля. Коля ненавидит такие ситуации, как и ненавидит само чувство, так плотно въевшееся в мягкие ткани. «Твою мать» —выругнувшись на русском, Коля хватает телефон, дрожащей рукой набирая номер единственного человека, который должен знать, что делать в таких ситуациях. Долгие гудки на том конце раздражают, выводят из себя, бесят, Коля нервно шепчет «ну ответь же», поглядывая на Бэррона, который уже начал отключаться, но все еще стойко держится. Его котенок мучается, но делает все, чтобы оставаться в здравом рассудке. Вот кто по-настоящему должен вызывать восхищение. Коля уже хочет было послать нахуй все живое существо и сбросить вызов, как гудки прерываются, а в шипящем динамике раздается чуть усталый, сбитый с толку внезапным звонком, голос. —Лиза? —Коля сразу переходит на более русский тон, чтобы девушка уловила его атмосферу. Голос предательски дрогает, но Лукашенко откашливается, надеясь, что она не расслышала панический страх в голосе, что был слышен так отчетливо. —Что-то случилось? —продолжает она на русском. Голос у нее немного сонный, но взволнованный. Коля смотрит на Бэррона, он никак не может позволить себе оторвать от него взгляд. Исхудавший, поломанный, он с каждой секундой все бледнее, —Коля? —собственное имя словно топор, пролетевший буквально в миллиметре от головы. Отрезвляет на секунд двадцать. —Да-да, я, —на том конце секундное молчание. —Я слушаю. Что там у тебя происходит? —по голосу Коля не понимает, она действительно интересуется или это из-за того, что у него самого голос как у безумца. Непонятно. —Лиза, слушай, я…просто…выслушай меня, пожалуйста, ладно? —Лиза замолкает, но это молчание показалось Коле встревоженным. Девушке явно не нравится их диалог, она взволнована. Лукашенко делает два глубоких вдоха и резких выдоха, приближается к Бэррону на один шаг и проверяет пульс. Тот очень слабый, а рука настолько холодная, словно Коля уже трогает труп. От этих мыслей становится противно, а во рту появляется горький привкус. Бэррон смотрит на хоккеиста своими заплывшими глазами и слабо, как и его пульс, улыбается ему. У Коли рвется сердце, —я…—Коля прикрывает глаза ладонью на секунду, осторожно касаясь лба Бэррона своим. Его губы дрогают в немом «ну ты чего?», а Коля понимает, что это конец его сопротивлению. Отстранившись и вздохнув, белорус произносит бесцветным, врачебным голосом, — возьми укладку, проверь ее только на наличие сильных обезболивающих, это важно, —произнося все это Коля чувствует себя просто отвратительно. Учитывая то, кого именно он об этом просит, Коля просто идиотом себя почувствует, если Лиза сочтет его за сумасшедшего. Немного помедлив и не услышав слов против, Коля продолжает, — и как можно скорее приходи в кампус третьекурсников, —нервный вздох, —четвертый этаж, 33 комната, только, —снова вздох, —как можно быстрее, прошу тебя. Бэррона не отпускают ломающие боли, к тому же видеть Колю в таком паническом состоянии было крайне трудно, ведь это из-за него вечно уверенный в себе Лукашенко растерял все свое каменное лицо и теперь на нем без особого труда можно было прочитать «пиздец» крупными буквами. Бэррон запрокидывает голову назад, сжимая губы, чтобы не зареветь в голос от боли, пронизывающей все тело. Его трясет, все тело пробирает крупная дрожь, Бэррону хочется попросить, чтобы Коля обнял его или что-то еще, но если он разожмет губы, то с них сорвутся адские агонии, которые ни Коля не хочет слышать, ни Бэррон воспроизводить. Мир плывет и Бэррон молит Лукашенко просто оставаться рядом, потому что его не забрало это течение сознания лишь из-за него одного. Просто чтобы Коля был рядом. Большего Бэррону и не надо. —Коль…—хрипит Бэррон и Лукашенко тут же оказывается совсем рядом, прижимая телефон к уху. —Я поняла, буду через пятнадцать минут, —на том конце тут же слышится какое-то шуршание, уже через секунду звук становится объемнее и хуже, таким, как если бы Колю поставили на громкую связь, —окажи ДП и следи за состоянием, не давай отключаться, слышишь? —Да. Звонок сбрасывается, телефон бросается куда-то на стол, от такого резкого броска экран явно потрескается, но Коле все равно. Все равно буквально все, что не Бэррон. Они смотрят друг другу в глаза и молчат, хотя хочется сказать так много. О том, как скучал, как не мог просто спокойно с людьми разговаривать просто потому, что они не Бэррон. Коля всматривается в мутные глаза напротив, убирает растрепавшиеся волосы за уши и не может сдержать себя, когда Бэррон рвано вздыхает. —Ты…—тихо произносит он, —так давно не прикасался ко мне. Коля ощущает мурашки, ходуном ходящие по рукам и спине. Он проводит тыльной стороной ладони по щеке Бейкера, у себя в голове считая минуты до прихода Лизы. Нужно что-то сказать, что-нибудь, что могло бы отвлечь его или успокоить, что угодно, лишь бы не зацикливать котенка на том, что у него происходит настоящая мясорубка в гипсе. Коле становится плохо, как только эта мысль проносится у него в голове. —Как…как дела? —Коля ничего не отвечает, лишь дергает бровями и вздыхает, чувствуя робкое прикосновение к своей голове. —Не надо, —просит он, но Бэррон все равно зарывается дрожащими пальцами в его волосы и криво улыбается, шепча что-то про то, что теперь ему намного легче, —котенок, —Бэррон требовательно приподнимает лицо белоруса пальцами, съезжая с макушки до подбородка, вглядывается ему в глаза, щурясь от того, что картинка плывет, и чуть наклоняет голову, становясь похожим на ребенка. На счету каждая минута, а у Бэррона вдруг проснулась тяга к нежности. И даже сейчас, своими мертвецки холодными руками прикасаясь к хоккеисту, он отдает через них все то, чего хотел бы почувствовать вместе с ним, —Бэррон, —слова практически застревают в горле. Сидя на коленях в ногах у Бейкера Коля чувствует себя до боли странно и правильно одновременно. Он касается губами одних только костяшек, а Бэррон вздрагивает от столь невинного прикосновения и смущается, насколько для него это сейчас возможно, —тебе лучше лечь, —первокурсник коротко кивает: «помоги мне немного» и исполняет наказ своего врача, ни на секунду не отрывая взгляда от тяжелых, подрагивающих век. —Коль. —М? —Не нервничай, —Лукашенко принимает уже естественное для него положение, усаживаясь возле кровати на полу, вздыхает, осторожно беря его левую руку в свои. —Это я должен тебя успокаивать, —голос совершенно бесцветный, как белый шум. Коля на секунду посмотрел на Бэррона ни как на своего парня, а как на пациента. Хуже ситуации он и представить не мог. Белорус поправляет подушку, подмечая, что Бэррон вновь начинает неосознанно запрокидывать голову от вспышек боли, дабы избежать прилива крови к мозгу. Несколько пугающих секунд сидят в тишине, которую прерывали лишь болезненные хрипы и тихие стоны. —Я доверяю тебе, —но Коля себе нет, вот в чем загвоздка. Бэррон все еще старается так очаровательно улыбаться ему и если бы не ситуация, то у Коли бы всплыло на лице то тупое выражение, над которым всегда ржет Марк. Как же хорошо, что тот сегодня не ночует дома, подумал Николай, но следующая реплика, произнесенная с придыханием и слезами на глазах из-за слишком сильного болевого удара, заставляет все мысли вылететь из головы, —ты сможешь сделать все сам. —Что? —Коля и сам не понимает, когда его голос успел пропитаться недоумением, а брови сдвинуться—ты чего такое говоришь? —Коля…—Бэррон сжимает его руку, но настолько слабо, что, если бы белорус не уловил это движение пальцами, даже и не понял бы, настолько парень был слаб, —делай то, что должен, —на выдохе произносит Бэррон, а Коля понимает, что на этом их диалог окончен. Бейкер отворачивает голову и принимается ждать дальнейших действий своего хоккеиста. Боль была просто невыносимой и, если честно, Трампу требовалось прикладывать титанические усилия, чтобы не закричать, иногда он даже дергал здоровой рукой, думая, что если укусить ту, то боль пройдет, но та была в пленах теплых пальцев Лукашенко и из этого капкана отказывалась выбираться. Бэррон понимает ее, Бэррон бы с удовольствием сам оказался в руках своего номера один и забылся бы, но нет, он продолжает лежать и терпеть то, чего обычный человек никак бы не смог вытерпеть. Бэррон прикрывает глаза, но слышит тихое «не надо, смотри на меня» и ему приходится послушаться. Трамп поворачивает голову к Коле и смотрит, пытаясь прочесть то, о чем думает белорус, но в отражении его глаз находит лишь себя, нечеткого, как словно он был бы рассеявшимися облаками. —Ты так смотришь, мне неловко, —пытается шутить парень, но на грудь давит, что приносит лишь дискомфорт. Легкие будто в огне, —Коль, —в ответ мычание, —пообещай мне кое-что, — «все, что угодно» —незамедлительный ответ, —принесешь мне потом моих булочек с шоколадом, ладно? —Бэррон неловко смеется, а у Коли глаза застилает пелена из слез. —Конечно, —произносит он, пряча лицо в ладонях, что сжимают похолодевшую лапку котенка, —столько, сколько захочешь, обещаю, —Коле впервые хочется расплакаться. Он никогда не был настолько чувствительным к словам. И почему вся эта сцена ему напоминает те дешевые сериалы, что смотрела вахтерша Бейкера, где верный муж у кровати тяжело больной жены, остается с ней двадцать четыре часа в сутки, а на утро просыпается с ее трупом в кровати. Об этом даже думать страшно, Коля не знает, что будет делать, если с Бэрроном что-то случится. Лукашенко даже не хочет думать, хотя ему очень интересно, почему его сокровище приехало буквально разобранное на части. Он предполагает, но это предположение только злит. В себя Коля приходит только после того, как до ушей доносится сдавленный писк. —Извини, не сжимай так сильно, —просит Бэррон, —больно. —Прости, —выдыхает белорус, —прости, котенок, —ему хочется добавить «только не умирай», но слова эти приковывают железными цепями и запирают где поглубже. Нельзя. Они только напугают его. Эти пятнадцать минут были адом, пытками, горением заживо. «Чего мы ждем?» —Бэррон, кажется, вообще больше ничего, кроме Коли, не воспринимает, потому что забыл о том, что буквально пару минут назад белорус звонил кому-то. «Ты не будешь ничего делать?» —спрашивает, но голос срывается на потерянный писк. Коля просит помолчать его хоть секунду, у него крыша едет, он понимает, что бездействие только усугубляет его состояние, но делать сейчас хоть что-то с его рукой вот так вот равносильно убийству. Коля считает длинные последние две минуты в голове и когда остается ровно двадцать секунд по коридору сначала раздается эхо быстрых шагов, после чего в комнату, не постучавшись, входит Лиза. Видно, что она торопилась, ее отдышка выдает ее с потрохами. —Коля, —зовет она, дабы привлечь внимание студента, который вызвал ее поздно ночью. Лиза осматривает представшую ее глазам картину и совершенно неожиданно вздрагивает, стоит Коле в одно движение оказаться рядом. «Нужна блокада» — белорус уже вот-вот собрался забрать у Лизы из рук фельдшерский чемоданчик, но получает по рукам, а после и ее холодную ладонь, приложенную ко лбу, всего на секунду правда. Коля выглядит ужасно, у него от стресса выступили желваки, а лицо пожелтело так, что это различимо даже в темноте. Лиза откладывает чемоданчик, серьезным тоном спрашивая, —какая блокада, Николай? —но ни ее грозный тон и даже полное имя—ничего не вытаскивает Колю из этого состояния. Лиза вздыхает, обходит Лукашенко и тут же оказывается возле лежащего на кровати подростка. Проскользив своим спокойным взглядом по всему телу парня, подмечая все внешние симптомы, она вдруг, неожиданно для самого себя, рвано вбирает воздух и делает полушаг назад, оглядываясь на роющегося в укладке для первой помощи хоккеиста, —это разве не тот мальчик…—Коля застывает, но всего на секунду. И его напряженная спина говорила за себя громче и увереннее, чем это смог бы сказать он сам. —У тебя была операция, так? —чуть громче спрашивает Лиза, переключаясь на английский, чтобы Бэррон понял, что вопрос адресован ему. Коля, что до этого копался в укладке и находил все, что угодно, кроме нужной блокады внезапно отрывается от своего дела, выпрямляется и, чуть обогнув и отодвинув Лизу подальше, слегка касается плеча Бейкера. Бэррон смотрит сначала на Лизу, хмурится, потом на Колю, и застывает. Лиза краем глаза замечает изменение на лице своего студента, но решает тактично промолчать. Повторив вопрос, она легким движением руки отталкивает Лукашенко, так, чтобы тот стоял сзади, недалеко, начиная разматывать и так еле-еле державшийся бинт на правой руке. Бэррон коротко кивает головой в знак подтверждения, но прикрывает глаза и шумно выдыхает, стоит Лизе слегка дернуть руку на себя. В глазах блеснула белая пелена и шум, из-за которого Бэррон так и не услышал, как та извинилась, действительно сожалея. —Надо делать рентген, — «надо же», —подумала Лиза, — «кто тут у нас в себя пришел», но вслух не сказала. В комнате хоть и было достаточно сумрачно, она отчетливо могла ощущать у себя за спиной присутствие хоккеиста и его метания, которые он старается успокоить. Нужно было хоть немного разогнать этот туман в сознании и Коля старался это сделать. Глубокий и тяжелый выдох, по спине рой мурашек, ему нужно настроиться, нужно выпустить свое то самое «номер один» и просто отдаться ему. Коля ведь все знает, ему просто нужно совсем немного уверенности в своих действиях, потому что это не обычная практика, это намного хуже. Сейчас из всех людей в комнате только Лиза знала, что нужно делать, но Коля уже бежал к ней по этой дистанции умов, еще немного и он тоже будет знать, всего пару секунд или минут, всего пару. —Конечно надо, —с ухмылкой на выдохе произносит девушка, —оценить состояние не хочешь? —сняв бинт с гипса, Лиза чуть отодвигается вправо, чтобы Лукашенко уместился сбоку. Глянув на место проблемы, Лиза чуть замешкалась; Коля в это время отодвинул сейчас бесполезный чемодан в сторону и присел рядом. —Я…—Лиза сглатывает огромный ком, на секунду теряя весь свой опыт, —я не понимаю, —они оба—недоврач с третьего курса и медсестра—застывают, как только освещение позволяет разглядеть то, что находилось внутри, под бинтом. Понимали все, кроме Бэррона, который хоть и был тише мыши, и моментами даже казалось, что ему все равно на тянущую, тугую боль, что он испытывал, но все равно чуть приоткрытые губы и секундные выдохи выдавали его с потрохами. —Ты тоже в шоке? —вопрошает Коля, но только лишь для того, чтобы дать понять—он все еще находится тут и даже уже начинает вливаться в процесс. Бэррон реагирует на голос Коли, но его явно сбивает русская речь и он даже не знает, что ему ответить. Шок пробрал обоих так или иначе связанных с медициной людей неспроста. Дело в том, что на месте гипса, хотя он вообще-то не особо-то и нужен, должна быть гипсовая фиксирующая лангета с послеоперационным дренажом. Операция по виду проведена была совсем недавно, после нее ставится дренаж, если это было не мелкое операционное вмешательство. Но у Бэррона ее не было. —Разве не при гнойных заболеваниях он чаще всего ставится? —Нет, ты не понял, сосредоточься, —командует Лиза, отмахнувшись, но не переставая смотреть на гипс, —Дренирование производят с целью оттока экссудата при воспалительных процессах, —на секунду ее тон становится таким, каким она обычно рассказывает студентам самые элементарные вещи. Но Коля слушает ее. Вбирает каждое слово, хоть она и уверена, он знает это, — Я серьезно не понимают почему его тут нет и почему они поставили ему гипс. —При дренаже контролируют заживление раны, и она упрощает введение лс, —своим уже ясным умом и ровным голосом произносит Коля, протягивая Лизе пару медицинских перчаток, —да и интоксикация снижается, в результате чего рана и правда быстрее заживает, —проговаривает белорус скорее для себя, чем для Лизы, для которой эти слова уже как отче наш—разбудите ее в три часа ночи, и она в идеальную расскажет все это, которая с нескрываемым удивлением смотрит лишь на одну протянутую пару. —Давай ты, —Лиза хочет нахмуриться, но Коля уже не смотрит на нее. Бэррон медленно моргает, так глупо, как ребенок, кривит рот в ухмылке, а у хоккеиста непроизвольно вырывается судорожный вздох. Хочется сказать «я не могу», глядя на него, но он не может. Не может, а поэтому, пока их глаза все еще направлены друг на друга, Коля лихорадочно старается придумать убедительную отмазку. Хоть это и неправильно, —да и тут только XS, моих M нет, —Коля неловко дергает краешком губы, как бы изображая извиняющуюся ухмылку, бросив секундный взгляд на Лизу. Девушка тихо усмехается, кивая головой. Вроде прокатило. —Добро пожаловать обратно, —произносит она, забирая у Лукашенко из рук перчатки. Быстро надев те на руки, она вновь прикасается к загипсованной руке: осторожно приподнимает ту, подмечая обломки гипса и трещины возле небольшой расщелины. Бэррон громко и болезненно стонет, пытаясь дернуться и вывернуться, уйти от этой боли, что ни на секунду ни стихала, лишь становилась все сильнее. Коля стоит рядом с Лизой, наблюдает и за ее действиями, и за Бэрроном одновременно. Конечно она сделала ему больно не специально. Но если бы это была не она…Коля даже думать не хочет о том, чтобы он сделал, ибо мысли отнюдь не радужные в голову приходят. —Пожалуйста, —сдавленный, на грани слез голос выбивает из колеи. Коля с Лизой тут же поднимают глаза на Бэррона, который шумно дышит, здоровой, трясущейся рукой сжимая краешек торчащего одеяла, —сделайте уже хоть что-нибудь, —Коля с Лизой переглядываются, но белорус не дает вставить девушке и слово. —Где мы можем сделать рентген? —на лице Лизы проскакивает удивление. —В смысле? —вопрошает она, —в больнице, —выдает вполне логичный ответ, снимая перчатки, вот только… —Не надо больницы! —резко кричит Бэррон. Коле на секунду показалось, что, если бы у него не была поломана рука, он бы схватился за Лизу, как за единственный спасательный круг, как хватался обычно за него во сне, и у нее бы даже сомнений не осталось. —Наш учебный рентген-кабинет может вполне подойти, —осторожно начинает белорус, не зная, как Лиза отреагирует, все еще находясь в шоке после выкрика Бейкера, —когда мы там проводили занятия, то…—начинает было доказывать хоккеист, как Лиза, встав с колен, прерывает его поток одним поднятием руки. «Хватит» —вот что означает этот жест. —Лукашенко, ты сейчас серьезно? —обычно Лиза не называла его по фамилии, только на занятиях и в экстренных ситуациях, ну или когда злилась. Сейчас Лиза злилась, —ты что мне предлагаешь? —возмущение так и сквозит в ее голосе. И небеспочвенно: Лиза была квалифицированным медработником и, несмотря на свой статус медсестры, была, и очень даже успешно, их преподавателем по практике в хирургии. Она была хирургической медсестрой, тем самым человеком, который нужен был в сложившейся ситуации. У Коли в голове пролетает тысяча и одна идея о том, как бы она могла все сделать, вот только исказившееся от непонимания ив некоторой степени оскорбленности лицо Лизы ставит все эти идеи коту под хвост. Коля не знает согласится ли она на все это, но без нее…без нее Коля не знает, что ему делать. —Я понимаю, что это звучит безумно, — «да уж» —цыкает она, скрещивая руки на груди. Ситуация становится все хуже. Еле дышащий Бэррон и практически обиженная медсестра, которая может ему помочь. Голова кругом, Колю еще немного и тошнить от стресса начнет, а ведь у него крепкий желудок, —но есть же экстренные ситуации, незапланированные операции? —Коля, несмотря на свой рост, сейчас ощущает себя первоклашкой, который пытается доказать матери, что не он один получил двойку, а весь класс. Странное чувство. Непонятное. Коле не нравится оправдываться перед кем-то, пытаться переубеждать, Коля не такой сам по себе. Но ради Бэррона…только ради него Коля идет на все это. Потому что Бэррон дорог ему, дороже, чем самые знаменитые шедевры искусства, Бэррон просто бесконечно нужен Коле, целым и здоровым, просто нужен. —Это другое, Коля, —тяжело выдохнув, словно выпустив ту информацию, что ей сейчас залили в уши, она берет студента под локоть и чуть отводит от кровати, —то, что ты предлагаешь мне сделать—это подсудное дело, ты понимаешь, что может случится, если кто-то узнает… —Но есть же человеческий фактор, —все не унимается парень, явно раздражая и выводя девушку своей неприступностью из себя. —Коля, —она трет переносицу двумя пальцами, на секунду застывая в таком положении, —законы—они и в Америке законы, тут все намного сложнее с этим и очень строго,—объясняет она ему, с некоторой досадой в голосе. И с каждым правильным словом, произнесенным прямо в лицо, крепка земля под ногами становится все мягче и мягче, как болото. Он понимает, что вызывать скорую хоть и верное, но гиблое решение для Бэррона. И хоть до белоруса все никак не дойдет что же в этом такого, он все равно придерживается тому отказу, что слышал от своего котенка. Никаких скорых, значит никаких скорых. Повисает молчание, мысли сменяются друг другом, крутятся вертятся, спутываются в клубок, убегают, падают, шмякаются о здравый смысл и разбиваются. И вот, когда, казалось бы, ни одно из пронесшихся в голове решений не подходит, всплывает то самое, неоново-красным, отчаявшееся, последнее и самое безумное: —Я сделаю все сам. —Если бы у Коли спросили чего он боится больше всего, он бы ответил, что делать Бэррону больно для него хуже смерти, но. Но у белоруса просто нет другого выхода. Он загнан, как свирепое животное, готовое подчиниться лишь ради того, чтобы его провели в обход, а не уперли в стену и заязвили на ухо «ты сам сюда пришел». Да, это целиком и полностью Колино решение и он будет отвечать за свои слова. Лиза, опешив, на секунду растерялась от таких слов. Девушка дернула его за локоть, наверное, это означало что-то вроде «ты с ума сошел?». —Ты вообще понимаешь, что несешь?—Лукашенко вздыхает. К сожалению, он так ясно и четко мыслит, что это пугает. Он все решил. Но произносить еще раз эти слова он не будет, они дерут горло похлеще, если бы это делала, например, пантера. Боль просто адская. Лиза отпускает его локоть, еще раз, который уже за этот вечер, тяжело выдыхает и качает головой. —Почему нет? —А? —Почему не скорая? —Коля хочет что-то возразить, но Лиза продолжает, перебивая его, —это, как ты и сказал, экстренный случай, его примут и без документов,—на секунду повисает молчание, разбиваемое нервным смешком. «Что смешного?» —хочет было спросить Лиза, потому что эта усмешка была как гром среди ясного неба—вообще не к месту. —Во-первых, это сначала его, может быть, возьмут без них, но потом…—они переглядываются, одновременно оборачиваясь на Бэррона, который смотрит в потолок и что-то бубнит себе под нос, —я не знаю всей сути, —на выдохе произносит белорус, —но если этот шаг подвергнет его опасности, —пауза, —я себе этого не прощу, —Лиза вздрагивает, по хребту ползет неприятный рой мурашек. Когда Коля серьезнеет он становится по настоящему устрашающим, —Во-вторых, —еще одна усмешка, более нервная, чем до этого, —мы уже вмешались, если ты не видишь, —Лиза секундно переводит взгляд на лежащего Бэррона, после снова на Колю, —не думаю, что это останется незаметным, так?— «Лукашенко<b>» —произносит она так, как обычно произносила «Стивенсон», если Мэтт начинал задавать ей глупые вопросы дабы только сбить ее и закончить занятие. Уставшим, раздраженным голосом. Коле жаль, но самую малость. Да он, может быть, надавил на нее этими словами и этому нет оправдания, но сейчас для Коли важно, чтобы Бэррон остался в надежных руках. Ну или хотя бы был под присмотром. Ну хоть что-нибудь. Коля не может остаться один на один с это проблемой. Лиза вздыхает. Еще раз. И еще. —<b>Нужно...—неуверенно начинает она, кажется внутренне все еще сопротивляясь этой идее, —нужно будет проникнуть в учебное здание и выйти в практический корпус, —от произнесенных слов у девушки сдавливает грудь. Коля расслабляется в плечах, но видит, как ей претит вся эта ситуация и что она уже заранее жалеет обо всех сделанных далее шагах, —я, правда, не знаю как это сделать…честно, я даже не думала что все так… —Я что-нибудь придумаю, —Лизу начинает раздражать и одновременно восхищать эта сквозящая сквозь собственного студента уверенность. Коля кивает, и Лиза кивает ему в ответ. Путь назад размывается. —Нужно сделать хотя бы местную анестезию, —окончательно смирившись, Лиза вновь присаживается к своему чемоданчику, снимая и надевая новую пару хирургических перчаток. Краем глаза, пока плотная резина обхватывала ее запястье, девушка замечает и другие размеры, в том числе и M, про которые говорил Коля. Никак не выдав свою находку, Лиза принимается искать взглядом нужные ампулы. —Коля, —Лукашенко вздрагивает, он все еще не привык к тому, что Бэррон может быть настолько тихим. И каждое его слово остается маленьким шрамом на груди, незаметным, но очень болезненным. Белорус мычит, но, кажется, Бэррон не слышит этого, —Коль… —Чего? —чуть громче вопрошает хоккеист, стараясь сохранять спокойствие. —Мне кажется, я перестал понимать английскую речь, —с неким разочарованием и промелькивающей детской грустью сообщает ему Бейкер. Если бы Коля мог, он бы даже усмехнулся. —Все в порядке, —выдыхает он, —ты ведь со мной разговариваешь сейчас, так? —Так. Лиза все еще ищет ампулы, в темноте это делать довольно трудновато. —Что-то еще? —Да, можно просьбу? — «любую» —думает хоккеист, вслух выдавая лишь «конечно». Бэррон, насколько для него это возможно, нахмуривает брови и поворачивает голову к хоккеисту, выдавая, —говорите, блять, по нашему пожалуйста, я ничего не понимаю, —Коля не сдерживается, все таки усмехается и, протянув ладонь, убирает мешающие котенку волосы назад. «Тебе не надо понимать», —ну Коля! —Белорус понимает какого это—в такой ситуации оставаться совершенно один на один со своими мыслями, которые не блещут единорогами и радугой, но ничего не может поделать. Бэррон не должен понимать то, о чем они разговаривают, это окончательно добьет его. —Нужно будет сделать тебе анестезию, —сообщает ему Коля, думая, что эта информация Бэррону ничего толком и не даст. И оказывается прав. Бейкер просто кивает ему в ответ, ему просто было важно знать, что с ним собираются делать. Даже если вслух и на английском было произнесено меньше десяти процентов всех планов. Коля все не может оторваться от Бэррона, от его влажных глаз, что не высыхают от слез, от подрагивающих ресниц и того, как рвано он периодически вздыхает, мучаясь от боли в руке. Анестезия, хоть и временная, будет лучшим вариантом, так Бэррону станет легче на какой-то промежуток времени, —десять миллилитров двухпроцентного раствора прокаина, —присаживаясь рядом с Бэрроном, командует третьекурсник, этими словами подтверждая тот факт, что сам он это делать не собирается, —все равно там кроме этого ничего нет. За его спиной слышится стук крышки ампулы. Пока Лиза набирает ампулу в шприц, Коля осторожно поглаживает Бэррона по голове, едва-едва касаясь его, боясь сделать что-то не так. Бейкер, чуть прикрыв глаза, бубнит что-то про то, что у Коли очень горячие руки и ему это нравится. Ничего не ответив на это, Коля хмыкает. Низ живота сдавливает, а на плечи словно давит груз из ответственности, который хоккеист на себя накинул, как бронежилет. Тяжело осознавать то, что все зависит именно от тебя, от твоих слов и действий, от того, как ты себя поведешь. Это не Мэтт, который может отмазаться тем, что у него башка болит из-за похмелья. У Коли перед глазами чужая жизнь, он чувствует ее кончиками пальцев и ее будущее зависит только от него. В глазах мутнеет от переизбытка мыслей. —У нас только местная анестезия, —ее голос чуть дрогнул, поскольку она, кажется, поняла, каким обреченным тоном произнесла эту фразу. Коля тяжело выдыхает, оборачиваясь на Лизу, задерживая взгляд на девушке всего на три, может меньше, секунды. Это плохо. Это плохие новости, но. Но Коля решает не поддаваться панике, которая уже готова была выбежать, как дикий опоссум, которого выпустили из клетки. Нет. Коля должен взять себя в руки. Он уже начал все это, дальше путь только вперед. Постояв с секунду Лиза похлопывает Лукашенко по плечу, прося его отойти в сторону. В одной руке у нее уже зажат шприц, на который Бэррон, хоть и плывущим взглядом, но уж очень недоверчиво покосился, после сместив глаза на Колю. Лукашенко коротко кивает: «все в порядке» —молча говорит он этим движением, — «тебе нечего боятся». Бэррон моргает, потому что сил кивать уже нет, возвращает глаза на Лизу, которая уже склонилась над ним, ища более доступное место для поставки инъекции. Оно нашлось быстро, среди отломков гипса, как раз в области локтевого нерва. Коля стоит рядом, практически не дыша следя за всеми ее действиями. Лиза плавно входит в место трещины, когда хоккеист скрещивает руки за спиной, сжимая кулаки, словно он чувствует отголоски фантомных болей, что испытывает Бэррон в этот момент. Девушка заводит иглу слегка влево уже находясь под кожей, а белоруса всего передергивает, потому что он знает, впереди самое тяжелое—введение анестетика. Лиза старается ввести тот как можно быстрее, зная, что перед тем, как боль стихнет, она только увеличится, так сильно, что у Бэррона, возможно, не получится стойко промолчать, как при введении лекарства. Когда все было сделано, Лиза выпрямляется, надевает колпачок на шприц и вместе с ним снимает использованную иголку. —Черт, —у Бэррона вырывается усмешка, а с уголка глаз скатывается уже какая по счету крупная слеза. Коля просто и устало вздыхает, пытаясь успокоить собственные дрожащие пальцы. Он просто не верит, что Бэррон настолько сильный морально, это шокирует, —это было больно, — как только ему становится легче, произносит Трамп, даже не догадываясь о том, что это только самая малая часть того, что ему придется перенести и пережить. Бэррон не понимает, но понимает Коля. —Ты молодец, —Бэррон, как он это обычно делает, отфыркивается, но ему явно доставляет удовольствие, когда его хвалит именно Коля. Даже в такой тяжелый период. —У нас есть полчаса, —прерывает их какую-то свою полуигривую атмосферу Лиза, покусывая костяшки на большом пальце, раздумывая, —нужно добраться до рентген-кабинета, сделать снимок в двух проекциях… —Нет, —резко перебивает ее Коля, — в одной, —Лиза округляет глаза, видя, как ее студент нервно сглатывает, —мы не будем вытягивать ему руку, —они переглядываются, пытаясь понять почему между ними разорвался контакт, и они не поняли друг друга. —Ты меня не понял, —осторожно произносит Лиза, —в гипсе и без гипса, можно еще попробовать слегка согнуть ее, —девушка запинается, видя, как Лукашенко с каждым словом все суровее и суровее, —анестезия еще будет действовать в этот момент, так что для него это не будет болезненно, —все досконально объясняет она ему, параллельно собирая чемодан и сумку. —А, —тупо выдает Коля, —точно. —Сколько времени? —Лиза мотает головой в поиске часов, но белорус опережает ее, буквально за секунду хватая телефон, что валялся на столе. —Полвторого, —произносит он и сам удивляется. Ему казалось, что прошла почти вечность, а в итоге всего-ничего. Он не думал, что стресс настолько притупляет ощущение времени, да и всего в общем и целом, для Коли это некое открытие. —Отлично, —без особого энтузиазма хмыкает Лиза, —может что-то да и выйдет. —Не говори так, —звучало резко и грубо, Лиза аж дернулась от этого холодного тона. Девушка дергает бровью в немом вопросе, но вслух его не озвучивает. Повисает напряженная тишина, в которой, казалось бы, первый шаг должен был сделать Коля. Но он не будет. —Ты сам должен это понимать, —отстраненно произносит она. —Я не хочу это понимать, —Лиза почти подумала о том, что Лукашенко ребенок, —не сейчас, ясно? —Как скажешь, —сухо выдает она, —нужно как-то транспортировать его, не привлекая особого внимания, —продолжает девушка, как ни в чем не бывало, —и чтобы для него это было менее болезненно, —кивнув на Бэррона, Лиза встает посреди комнаты с чемоданом в руках. На ней все это время была очень легкая куртка, явно неподходящая для зимы—хоть в их штате холода не настолько суровые, ночью все же температура неприятно щипала щеки и забиралась под куртку, жаля своим минусом, который ощущался очень явно—и темная кофта на молнии, которую она нервно теребила пальцами, раздумывая как это можно сделать, учитывая обстоятельства, переменчивого, как погода, Лукашенко и Бэррона, который был мало того, что лежащий, так еще и одних габаритов с хоккеистом. Все эти факторы только усложняли транспортировку. —У меня есть теплая куртка, —внезапно говорит белорус, наконец возвращая себе нормальный голос, прокашлявшись, —я могу взять его на руки и накрыть сверху курткой, не знаю…—выдает первое, что придет на ум, самое оптимальное. Бэррона в итоге все равно придется нести, идти он сам явно не сможет, поэтому лучше уж это сделает именно он, Коля хотя бы знает, как и за что надо держаться. Лиза, чуть склонив голову и оглядев сначала Колю, а затем Бэррона, в итоге махает на них рукой. —Собирайтесь, —пауза, —и будь у входа в ваш корпус через двадцать минут, —Лиза взглянула на время в своем телефоне, что достала из куртки, и тут же быстро убрала его в карман обратно, —ровно через двадцать минут, —наставническим тоном повторяет она, —чтобы ты там не расхаживал с ним на руках. Я возьму нужные ключи и приду. —Хорошо, —тут же соглашается белорус. За Лизой хлопает комнатная дверь, когда Коля поворачивается к Бэррону и натыкается на вопросительный взгляд. Впрочем, вопроса долго ждать не пришлось. —Мы уходим? —хоккеист ничего не отвечает, подсаживается к нему поближе, со вздохом беря его здоровую руку в свои ладони и крепко сжимая те. Слабая и холодная, она все равно старается сжать его ладонь в ответ и это просто убивает его сейчас. —Бэррон…—Коля никогда не думал, что будет произносит имя своего котенка таким дрогнувшим, сломленным голосом. Он не в силах смотреть на него такого, сердце не выдерживает, —то, что произойдет сегодня ночью, —пересилив себя, Коля все же поднимает глаза на Бэррона и понимает, что не сможет произнести следующее без даже маломальского намека на душераздирающую панику в глазах, —прости меня, —Бэррон волнуется. И очень сильно, он никогда не видел Колю таким. «Коль» —зовет он, но Лукашенко не реагирует, продолжая, —если…если что-то пойдет не так…— «не надо» —у Коли в ушах звенит от этого тихого, пробирающего до самого нутра умоляющего голоса, —прости меня заранее, —их глаза вновь встречаются, два абсолютно перебитых временем и другими событиями сердца, они снова вместе, несмотря на то, в какой ситуации находятся. Бэррон пытается привстать, но у него не получается, поэтому хоккеист помогает ему. Теперь они вновь одного роста, смотрят друг на друга на одном уровне. Как и должно быть. —Все будет нормально, —произносит Бейкер, слабо улыбаясь своей очаровательной улыбкой, на побледневшем лице которая выглядит не так ослепляюще, а скорее болезненно. Коля не сдерживается, проводит ладонью по его прохладной щеке и замирает, стоит Бэррону начать ластиться к такому родному теплу, —Коль, —в ответ тишина, —все будет нормально, —сглотнув вязкую слюну, белорус осторожно отстраняется, чувствуя, как желудок внутри сжался в комок от страха. —Давай собираться.