***
—Это ты во всем виноват! —Иди нахуй, не надо было орать на меня! Марк вздыхает, одновременно раздавая обоим парням подзатыльники и шикая от того, что головы у обоих, кажется, металлические. Их выгнали с занятия практически в самую середину, ухмыльнувшись, что прогулы за просто так им обеспечены. Мэтт называет преподавателя старой скрюченной корягой и желает ему сломать коленную чашечку где-нибудь на лестнице, а после Ершов верно подмечает, что они все еще у двери и их, скорее всего, слышит вся аудитория, затыкая Стивенсона. «Тогда просто пусть идет в жопу!» —хмыкает канадец. Марк устало вздыхает. «За Коляна обидно!» —пытается оправдаться Мэтт, но получается у него это как всегда, то есть не получается вообще. Все трое оказываются на завсегдатых диванчиках, Марк все еще держит перед собой телефон с четырьмя исходящими, не отвеченными звонкам, нервничая, поскольку чутье подсказывает Уокеру, что Лукашенко в комнате у них он не найдет. А если и найдет, то тот так со стенами сольется, что такую громадину будет сложно заметить, даже если споткнуться об него. В голове мелькает куча мыслей, самых разнообразных, о того, что же такого Бэррон написал Коле, что тот аж сорвался, до того, что же случилось с Трампом, из-за чего у хоккеиста был такой взбудораженный вид и побелевшее лицо. Правда найти хотя бы один ответ у себя в голове на все всплывшие вопросы Марк не успевает. Собственные мысли, закрывая дверку в библиотеку сознания, перекрикивает Стивенсон. —А нахер ты тогда Марка лапал? У Уокера по спине проходится неприятный рой мурашек. Он поворачивается на ссорящихся друзей и уже было открывает рот, чтобы заткнуть канадца и разъяснить всю ситуацию, как его опережает Ершов. —Да если бы не я, он бы тебя там угандошил, говна кусок! —То-есть, ты не отрицаешь, что ты лапал Марка? —Никто меня не лапал! —У Уокера волосы дыбом встали везде, где только можно от причины этой ссоры. С какого хера Стивенсон вообще выдал что-то столь абсурдное, —ты че несешь? —Марк мечется взглядом от Мэтта к Никите и обратно, ощущая себя героем какой-то третьесортной гейской драмы, где двое дерутся за невзрачного, необщительно, но почему-то вечно натыкающегося на какие-то неприятности паренька. Во-первых, Марк абсолютно противоположность таких вот главных объектов вожделения, во-вторых, Никита и Мэтт далеки от тех, кто играет в таких комедиях хотя бы потому, что оба отпетые натуралы и ни у одного, ни другого каких-либо похожих интересов—в парнях, естественно—Уокер не наблюдал, а за своим детским садом он следит очень тщательно. Мэтт дует щеки, становясь похожим на мальчишку, вот-вот собирается что-то фыркнуть, но Марк трет у висков и страдальчески стонет, собирая разброшенные мысли по углам сознания. —Как мы вообще от Коли перешли к этому? Оба—Мэтт и Никита—пожимают плечами, видимо спихивая все это на горячий темперамент их северного друга и такую же резкую вспыльчивость посланника из далекой России—Марк никогда не признается, что первые дни думал, что Никита тайный агент, посланный на разведку, с его то апатичной реакцией на то, что обычно удивляет, и какой-то излишний взрыв из-за каких-то мелочей. Марк мотает головой, про себя называя их обоих последними идиотами, встает с дивана, не в силах больше находиться на одном этаже с этими униками, бросает, чтобы они разбирались со своими проблемами сами и не впутывали в это других и уходит, слыша, что те даже не заметили этого, все продолжили пререкаться. Уокер зачесывает волосы назад, устало вздыхая. Его так бесит, когда его приплетают в настолько детские споры, Марк уже слишком стар для этого дерьма, он уже не тот пацан, которого можно было вывести на эмоции таким бредом, он более сдержан и теперь его это просто раздражает. Цыкнув от воспоминаний, что собирались наброситься на третьекурсника и не дав им осуществить свой план, Марк покидает учебное здание и уже через минуту оказывается возле их кампуса. К его удивлению, вечно занятая какими-то своими делами вахтерша останавливает его, спрашивая, что с его другом в последнее время происходит. Марк понимает, что Коля в комнате, а поэтому быстро выдает что-то вроде «нервы» и, извинившись, убегает по лестнице вверх, надеясь, что Коля там не натворил каких-нибудь глупостей, до которых только мог додуматься, а фантазия у хоккеиста богатая, в этом Марк не сомневается. К счастью или сожалению Лукашенко находится у себя на этаже. Марк, успев запыхаться за эти четыре этажа, влетает в комнату, но его друг даже не реагирует на то, что дверь в комнату открывается и в нее вваливается растрепанный, тяжело дышащий старший. Уокер тут же впивается глазами в белоруса, но тот уставился в экран телефона и, кажется, дышит через раз. Марк ставит свою сумку рядом с брошенной сумкой хоккеиста, проходит вглубь комнаты и, специально шумно выдохнув, садится на диван. Тот факт, что Коля игнорирует совершенно любые внешние факторы заставлять напрячься. —Бэррон написал? —спрашивает быстрее, чем успевает подумать, и поэтому сам вздрагивает, стоит Коле дернуться и всего на секунду оторвать взгляд от телефона. У Марка холодеют пальцы. Настолько затуманенного и пустого взгляда у Коли он никогда не видел. Не знал бы, что он вообще человек, подумал бы, что вырезанная и разукрашенная мраморная фигура. Лукашенко, за такое короткое время, успел как-то осунуться, а скулы, которые обычно выделялись лишь при определенном свете или когда хоккеист был излишне напряжен, теперь можно было разглядеть, совершенно не напрягаясь, прочертить глазами путь от самого начала до конца, до плотно сжатых, пожеванных губ и скользнуть по кадыку, иногда елозящему туда-сюда, словно белорус делает огромные жадные глотки. —Ага, —и голос: такой сухой и странный, словно и не его вовсе. Коля укладывается на подушку, подкладывая руку под голову, делает глубокий вдох и задерживает воздух секунд на семь. Марк смотрит на все это действие и не может не признать того факта, что у него сердце кровью обливается смотреть на разбитого друга. Особенно если учитывать тот факт, что еще совсем недавно Марк мог подкалывать Колю насчет того, что он ведет себя слишком мило, не показывая своих эмоций, когда рядом и он и Бэррон. Уокер, наверное, никогда не забудет, как Лукашенко сначала ворчал себе что-то под нос, когда Трамп лез к нему, а потом шикнул на Марка, когда он слишком шумно зашел в комнату и чуть не разбудил спящего у хоккеиста на коленках Бейкера. У старшего одновременно открывается старая рана, но вместе с тем ему правда радостно видеть Колю таким: до чертиков влюбленным, нежным и внимательным. Коля тогда и Коля сейчас—вроде как один и тот же человек, но при этом он такой разных. Холодный и отстраненный, он закрывается от друзей и переживает все сам, это Марку не нравится в нем, его излишний героизм, который Марк бы обозвал эгоистичностью, но он не может. Потому что понимает. Потому что сам был еще хуже. Белорус внезапно поворачивается на бок, лицом к Марку, смотрит на него некоторое время, после чего, все тем же не своим голосом, произносит: —Чего сидишь? Совершенно простой, безобидный и на первый взгляд ничего не значащий вопрос словно пощечина. Марк подрывается с места, выдавая заторможенное: «э…да просто…». Уокер, решая, что переодеваться ему лень, да и задерживаться тут как-то не хочется, отводит плечи назад и спрашивает: —Пойду схожу за кофе, —в ответ тишина, —тебе принести? —Не надо. Коля не пьет кофе. Марк знает об этом, как и все остальные, как и в принципе весь курс, это было сказано лишь для того, чтобы окончательно убедиться в прозрачном, как начисто вымытое стекло, намеке. Коля хочет остаться один. У него путаются мысли, когда их слишком много, а присутствие рядом лишь сильнее спутывает их, они смешиваются в кучу, становясь похожим на клубок нервов. Марк знает это, потому что они живут вместе уже довольно долго. Таким Коля были лишь перед важными экзаменами и последними и первыми играми сезона. Теперь он такой еще и из-за Бэррона. Вздохнув, Уокер берет свою теплую спортивную кофту, прямо как у типичных крутых подросток из сериала, спертую у Мэтта еще на первом курсе, пихает в нее телефон, бумажник и ключи, и выходит из комнаты, захлопывая ту, не закрывая. Погода немного разгулялась. Ветер практически стих, поэтому было не так холодно, как еще несколько минут назад. Марк выдыхает клубы пара, вспоминая сколько у него осталось денег, а после, вспомнив, что на кофе точно хватит, выходит с учебной территории и направляется уже знакомым маршрутом в сторону кафе, в котором уже стал завсегдатаем. Он доходит до него гораздо быстрее, чем обычно, что искренне радует француза. Ведь если предстала возможность полюбоваться на своего мальчика-бариста подольше, он вдоволь воспользуется ей. Толкнув дверь, Марк сразу же понимает, что он был замечен еще на улице. Ну и лис, все углядел. Сегодня Уолтер выглядит как-то иначе: привычная рубашка, обычно с расстегнутыми двумя верхними пуговицами, так, что можно углядеть толстую короткую нитку с каким-то железным украшением, застегнута до самого горла, а—Марк не может не признаться в этом хотя бы самому себе—довольно милый шухер на голове, делающий молодого бариста неотъемлемой частью уютной атмосферы маленького кафе, приглажен. Хотя, несмотря на эти изменения, Уолтер все же остался Уолтером. Мальчишкой, чьи глаза, как фары, загораются зеленью, как только Марк коротко улыбается ему своей обычной приветственной улыбкой. Народу немного, но он есть. У кассы даже возникла небольшая очередь, Марк встает четвертым и поднимает глаза на новую вывеску с сортами кофе и бесплатными к ним добавками, по желанию естественно. Хмыкнув, Марк решает не экспериментировать и взять себе как обычно. И вот, подходи его очередь, но вместо того, чтобы встретиться с яркими изумрудными глазами он встречается с кофейным. Девушка перед ним маленькая и явно работающая первый или второй день. Блондинка, но не натуральная, а дрожащие руки и подрагивающая нижняя губа выдают ее с потрохами. Первая мысль: где? Вторая: кто это? —Здравствуйте, —Уокер вскидывает бровями. Она явно даже не американка. Это понял даже он, француз, —вы что-нибудь выбрали или, может, мы можем вам помочь? Марк чуть было не хмыкнул, что она может помочь только тем, что вернет ему на глаза Уолтера, но, сдержав себе, студент выдает: —Латте. —Ваше имя? —Алан. —А в прошлый раз был Мэтт, —Марк вздрагивает от знакомого голоса справа. Девушка, проигнорировав выпад Уолтера, записывает что-то на бумажке и просит подождать пару минут. «И как только ему это удается?» —думает Уокер, осматривая школьника—явно школьника—с ног до головы. Всего за какое-то мгновение Уолтер из очаровательного бариста превращается в не менее очаровательного пацана, что забрел сюда чисто выпить кофе или посидеть с ноутбуком. На нем белая футболка, поверх которой серая, не застегнутая рубашка, черные узкие джинсы с ремнем и пацанские вансы коричневого цвета. В приглушенном свете Марк замечает практически незаметный, уже спадающий, след от загара над воротом футболки, а подвеска оказывается нетипичным маленьким мопедом. Удивительно, Марк думал, что там будет что-то дурацкое, вроде какого-то крыла или лапы. Черные, скорее даже угольные волосы взлохмачены, а зрачки расширяются, стоит им встретиться глазами. —Из Таиланда. —А? —Зависнув на Уолтере, Марк не совсем понимает о чем он говорит. Его больше интересует маленькая белая веревочка вокруг запястья и то, как его невзрачный черный рюкзак наброшен на одно плечо. И как обидно, что перед ним лишь мальчишка. —Подвеска, —поясняет Уолтер, —из Таиланда, —Марк неловко выдавливает из себя улыбку, чувствуя, как по спине начинает гулять беспокойство, а нервозность сдавливает грудь. В прошлый раз они друг другу признались, что флиртовали, и что теперь? Они ведь могут просто замять эту тему? Ответ на этот вопрос Марк не успевает найти. Его тут же окликают по имени сокомандника и вручают заветный стакан с кофе. Оплатив, Уокер надеется обернуться и никого не увидеть, но Уолтер как стоял на своем месте, так и стоит. Неловко. Они вместе выходят из кафе, Марк даже интересуется не будет ли парню холодно в одной рубашке. «Нормально» —отвечают ему и, ох, черт, это звучало действительно круто. Отпив из стакана и не почувствовав любимых ноток шоколадной присыпки, Марк морщится, а Уолтер с интересом наклоняет голову вбок. —Можно? Третьекурсник не понимает, что от него хотят, пока Уолтер не касается своей ужасно горячей ладонью пальцев Марка, сжимающих стаканчик, и не повторяет вопрос еще раз. От неожиданности и внезапного смущения Уокер выдергивает свою ладонь из чужой, а кофе остается в руках усмехнувшегося бариста. Уолтер с секунду смотрит на крышку, после чего подносит ту к губам, а Марку хочется рвануть с места и убежать. Это пацан слишком нагло внедряется в его личное пространство. —Ну и? —противореча самому себе, спрашивает Уокер, словно от ответа Уолтера зависит их дальнейшая беседа. На удивление, Уолтер остается также недоволен. —Я ведь говорил ей…—цыкает парень, —тупица, —Марк прыскает куда-то в сторону. А он, оказывается, еще и ругается. —Нехорошо так отзываться о сотрудниках, —ухмыляется Уокер, скрещивая руки на груди. —А я не просил ее нанимать, это мне сказали, что работать без отдыха я не смогу, —ворчит Уолтер, —я что, девчонка, что мне выходные нужны? —вопрос риторический, заданный скорее самому себе, поэтому Марк и не отвечает. Уолтер, видимо от раздражения, вновь ерошит себя по волосам, вздыхая уже гораздо несдержаннее. —И когда ты теперь работаешь? —Марк внутреннее называет себя придурком, потому что интересоваться таким, значит показывать свою заинтересованность, а этого Уокер старался не делать с теми, кто хоть как-то приглядывался ему. К тому же Уолтер младше. Это в разы ухудшает ситуацию. —Да также, —отмахивается парень, —только теперь иногда, как сегодня, —он кивает на дверь, показывая, что имеет ввиду ту девчушку, —у меня будут урезанные смены. —Это неплохо, —жмет плечами Марк, —будет больше времени на учебу, —Уокер забирает из рук парня свой стакан и выкидает его в ближайшую мусорку, —школьники должны ходить в школу, —эта реплика заметно задевает парня. —Я, вообще-то, выпускник, —с некой обидой произносит он. —Не имеет значения, —Марк делает шаг от Уолтера, наконец начиная ровно дышать, а то рядом с ним только и можно что задыхаться от крепких ноток такого неподходящего для него одеколона взрослого самца. Такими обычно пользуются главврачи, что приводят своих любовниц на работу и втайне от жены трахаются с ними на столе. —Когда я закончу школу, смогу постоянно работать тут, —сказанное заставляет остановиться. Это что, сейчас был жирный намек на что-то большее? —И? —не выдерживает Марк, —не говори, что это связано со мной. —Хорошо, не скажу. Марк задыхается. Он опять это делает. Ведет себя, как подросток, ведет себя как он. —Ты не знаешь меня. —Но хочу узнать, —Уолтер не пытается подойти ближе, сократить расстояние, остановить его, прервать эти маленькие, удаляющиеся шаги, он позволяет ему убежать, зная, что он все равно сюда вернется. Это верный путь в погибель, открытый капкан, в который Марк, по своей глупости, попал, —могу я задать один вопрос, прежде чем ты сбежишь от меня? — «Нет» —думает про себя Уокер, сжимая кулаки в карманах. Он уже довольно на прилично отошел, но все равно видит этот небольшой шрамик на подбородке, который обычно получают дети, падавшие с велосипеда. —Давай, —в итоге он вновь поддается ему. —Ты скажешь мне свое имя? —и тут же, —когда-нибудь? —Когда-нибудь, —вторит ему Марк, делая широкий шаг назад, —пока, Уолтер. —До встречи. И они расходятся, как в море корабли. Марк вытаскивает телефон, заходит в контакты и тыкает по первому попавшемуся номеру. Трубку берет какой-то смутно знакомый парень. —Привет? —на том конце приятно удивляются, —давно не виделись, да? —Марк даже не помнит его имени, —не хочешь встретиться? —и чуть погодя, получив утвердительный ответ, —отлично, напомни мне свой адрес. Сунув в карман куртки мобильник, Марк ловит такси и направляется зализывать свои давние душевные раны и новые нежно-трепетные чувства, что не должны были возникнуть и вообще сейчас для Марка являются главной проблемой, помимо состояния друга. Гребаный Уолтер и его подвеска с мопедом из Таиланда. Никак из головы не выходит.***
—Тебе нравится Марк? —Мэтт выплевывает на Никиту воду, что успел набрать в рот, и тут же орет: —Я не гей! —Ершов, пнув Стивенсона ногой под жопу, вытирает лицо, а после и руки о футболку канадца, —с хуя ли ты вообще об этом подумал? —выгнув бровь, спрашивает Мэтт, пока они стоят у фонтанчика. —Ты просто так на меня наехал, я подумал, ты ревнуешь, —Стивенсон нагибается, вновь набирает полный рот воды, полощет ее между щек некоторое время, сглатывает и жмет плечами. —Ну это Марк, — «говоришь прямо как про Колю» —хмыкает Ершов, —да не, —отмахивается младший, —я в том смысле, что…—уже хочет было сказать, но осекается, видимо вспомнив что-то, —если чо, то ты ему не пара, усек? —У меня вообще-то девушка есть, —на это заявление Мэтт лишь хохочет во все горло. —Ага, не забудь эту девушку зарядить, —канадец тыкает в практически разряженный телефон, а Ершов лишь закатывает глаза, —а, или ты про эту мадам, —Мэтт глазами указывает на руку, —сорян, брат, не знал, насколько все серьезно? —Да иди в жопу. Мэтт наваливается на Никиту, ржет, пытаясь извиниться за шутку, но раскаяния в голосе просто ноль, предлагает сходить выпить, а когда получает отказ, то отцепляется и бросает: —Тогда я к Еве, —Никита ничего не отвечает, лишь про себя думает, что ему насрать на то, куда он там собирается. —Ага, —они жмут друг другу руки и практически расходятся, как вдруг Мэтт окликает своего друга-славянина и выдает, неожиданно серьезным тоном: —Не притрахивайся к Марку, он заслуживает лучшего, —и хмыкает, —бывай, друг. Никита еще некоторое время стоит в оцепенении. Мэтт иногда и правда вел себя странно. На шутки обижался, причем на самые конченные, которые, казалось бы, должны были ему зайти, напивался ни с того ни с сего, по ночам шлялся где попало, а когда вот так вот становился серьезным и рассудительным, а в голосе проскакивали нотки угрозы—вообще будто бы и не Мэтт вовсе. Стивенсон все еще остается странным, непонятным для Никиты парнем.***
Как только Коля остается один, комната погружается во тьму. В голове вертится совершенно миллиард разнообразных мыслей, а тело хочет делать столько дел одновременно, что лежать и не двигаться кажется самым бестолковым и самым спасательным в этот момент. Сердце бьется так сильно, будто устроило рок-концерт и с удовольствием наслаждается им, прибавляя басы. Ладони, холодные и липкие от нервов, удерживающие телефон, подрагивают, а в голе застревает ком. От одного понимания, что Бэррон страдает становится тошно, противно, и злость вылезает из затворок сознания, начиная грызть. Коля бы ни за что не допустил такого. То, что Бэррону пришлось буквально выживать в месте, которое все зовут его домом—бред, чушь, не может быть такого. Но Коле приходится смириться с этим. Он никогда не думал над тем, что у Бэррона могут быть реальные проблемы. Он знал, догадывался, по крайней мере, что с отцом у Бейкера не очень хорошие отношения, а вот это сообщение лишь утвердило собственные догадки. В голове промелькивает ужасающая идея—взять и пристрелить тех, кто сделал его котенку больно. Чтобы они больше не смели даже пальцем его коснуться. Бэррон должен быть счастлив. Чтобы он мог улыбаться, смеяться, дуться, когда ему вздумается, касаться невзначай и таскать свою легкую учебную сумку через плечо, трепаться с идиотом Гленом, шутить, зарываться Коле в плечо, смотреть на него полными любви глазами, ходить на тренировки, рисовать и просто жить так, как ему хочется, делать то, что хочется и быть там, где ему радостно; обмениваться короткими сонными поцелуями с утра и перед сном, поправлять лезущие на глаза волосы, поводить тыльной стороной ладони по горячей щеке и встречаться взглядами с ясным, как чистое светлое небо, глазами. Слушать тихий смех и совсем шепотом «что ты делаешь?», целовать в висок, вдыхать родной, полный домашнего уюта, разгоряченный запах, касаться губами сморщенного носика, а после, когда Бейкер совсем расконючится и отвернется, проводить кончиком носа по плечам, выцеловывать спину и быть просто адски счастливым; переплетать их пальцы, чувствовать любимую прохладу и то, как Бэррон начинает играется с его ладонью, совершенно искренне и так по-детски. Лишь бы кровать Бэррона никогда не увеличивалась, думает Коля, понимая, что ему нравится быть вплотную к своему сокровищу, кожа к коже, настолько близко, что дыхание смешивается, а стук сердец, бьющихся одинаково быстро, превращается в мелодию. Коля просто хочет любить. Отложив телефон и прикрыв глаза ладонью, Коля тяжело выдыхает, и совершенно не замечает того, как усталость обрушивается на переживающие плечи и утаскивает в дремоту. Лишь громкий хлопок двери заставляет белоруса отрыть глаза и вытянуться, разминая затекшие мышцы. Все затекло и теперь болит, словно Коле не девятнадцать, а девяносто. Парень зевает, слезает с койки и переодевается во что-то более домашнее—шорты и футболку. Взлохматив волосы, белорус зевает, достает телефон и смотрит на время, что показывало начало одиннадцатого. Первое, что дошло до Коли—Марка в комнате нет. Если его нет уже сейчас, значит этой ночью Уокер домой не вернется. Хорошо это или плохо понятно не очень, но заострять на этом внимание у Коли нет никакого желания. Ровно как и вновь окунаться в чан под названием Бэррон Бейкер. Если котенок сказал, что постарается, значит так тому и быть. И хоть сейчас Коля сонный и не очень понимает, что будет завтра, ближайшее время он планирует потратить на учебу, которую сегодня очень некрасиво прогулял. Накинув на себя залюбленную Бэрроном кофту на молнии, Лукашенко выходит в каких-то тапках на кухню, кивает сидевшим там однокурсникам и ставит себе чайник, кладя в большую и глубокую кружку химозный пакетик, фальшиво пахнущий чайными листьями. Коля уже хочет было, из-за скуки, спросить, чем они там занимаются, как замечает учебник по патологии и больше не хочет спрашивать. Чайник докипает, белорус заливает в кружку кипяток где-то на половину, берет ее в руки и как можно быстрее доходит обратно до комнаты, пока руки не обожгло. Там, поставив кружку с чаем на стол, Коля вытаскивает конспекты и книгу из библиотеки, подумывая продвинуться дальше по программе, поскольку ему все равно больше делать нечего. Вытащив также из-под стола ноутбук и включив его, первым делом хоккеист просматривает то, что им задано и решает сделать сначала это. Восстановить, так сказать, свою идеально выглаженную репутацию. Не то, чтобы это было как-то супер важно для него, просто стабильность в учебе Колю привлекает гораздо больше, чем американские горки и многочисленные вопросы по типу почему ты на этой неделе учился хорошо, а потом вдруг скатился. Вздохнув и отпив горячего кипятка, Коля разминает шею и кладет руки на клавиатуру. Вечер, а может быть и ночь, обещают быть как минимум длинными. К огромному удивлению, с домашкой белорус управился относительно быстро. На часах было где-то без пятнадцати два, когда хоккеист откидывается на спинку стула и потягивается, хрустя костяшками. Время позднее и Коле бы ложиться спать, но он ведь собирался еще поучиться, поэтому берет в руки учебник и, прокрутившись на стуле вокруг себя, открывает тот. Когда Коле надоедает сидеть на одном месте, он встает со стула и, облокотившись на кровать, принимается читать стоя, иногда вовсе отходя от той, дабы не остались вдавленные следы от тех же самых перегородок. Лукашенко так увлекается тем, что читает, что совершенно перестает замечать все вокруг. Лишь когда дверь с какого-то перепугу открывается вовнутрь, а в комнату вваливается нечто шатающееся и еле держащееся на ногах, Коля отрывается от учебника, проклиная себя и свою забывчивость. Что за привычка Бэррона—оставлять двери открытыми. Кстати о… —Бэррон? Учебник предательски выскальзывает из рук, а Коля не может поверить своим глазам. Он спит, умер или сошел с ума? Что происходит? Бэррон делает шаг, но спотыкается о что-то невидимое и практически летит вниз, как Коля резко дергается к нему и придерживает, тут же чувствуя мурашки, пробегающие по затылку, когда с губ Бейкера срывается болезненный стон. Бэррон как не в себе, быстро перебирает губами и пытается навалиться на Колю еще сильнее, но его не пускают и это расстраивает, раздражает даже. —Твою мать, что с тобой? —белорус, вопреки своим неуместным словам, осматривает всего парня, останавливаясь, когда Бэррон поднимает голову. Глаза просто никакие, плывущий небесный взгляд, заставляющий сглотнуть вязкую слюну, —Бэррон? —проверяет понимает ли тот вообще где находится и что делает. У упомянутого морщится лоб, словно от боли, ноги подкашиваются, а с губ срывается судорожный вздох, —котенок, ты бледный. Коротким махом головы Бэррон просит переместиться хоть куда-нибудь, потому что он вот-вот свалится на пол. Коля тянет его на себя, усаживает на кровать, рядом с собой, трогает безумно горячий лоб и еле сдерживается, чтобы самому не вздохнуть, когда Бэррон начинает ластиться к его руке и слабо улыбаться, явно через боль. Бэррон что-то быстро шепчет Коле в руку, когда как сам хоккеист не может оторваться от загипсованной руки, пальцы которой уже приобрели синюшный цвет. Коля смахивает поступивший холодный пот и на свой страх и риск спрашивает не хочет ли Бэррон пить или что-то вроде. Вопрос, правда, был полностью проигнорирован. —Коль. —М? —Не поможешь мне? Коля буквально готов сделать все, что угодно, убить несуществующего дракона или его отца, не важно, кого угодно, кто посмел довести его мальчика до такого состояния. —С чем? —как можно нежнее спрашивает хоккеист, убирая прилипшую светлую прядь. —Я…—Бэррон откашливается, а Коля кажется понимает, что с каждым произнесенным словом у Бейкера рвет горло от сухости. Впрочем, после следующих слов Коля перестает думать о симптомах. Коля вообще перестает думать, —руку не чувствую.