Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Коля откидывается на диван, выдыхая остатки своего здравого рассудка, не сводя глаз с Бэррона. Тот лежит на койке Марка, веки чуть подрагивают, это белорус даже в темноте различить может, губы приоткрыты, грудная клетка медленно вздымается. Он дышит. Слава богу. Со стороны может показаться, что Бейкер просто уснул после тяжелого дня. Лукашенко не сдерживает отчаянного смешка. Насчет дня он не знает, но вот вечер и ночь у котенка явно выдались тяжелыми. Он просто нечто. На секунду, всего на какую-то жалкую секунду Коля закрывает лицо руками, понимая, он не выдерживает. Бэррон слишком много на себя берет, даже излишне. Он страдает просто потому, что хочет быть хорошим для всех. Так не бывает. Так не может быть. Рука обессилено валится на диван, а глаза с синяками под ними вновь застывают на Бейкере. Он же может построить башню в небо и запереть его там, лишь бы не страдал, правда ведь? Ответа на этот немой вопрос не следует, кажется мозг уже отключился, решив, что раз хозяин поехал кукухой, то помочь ему уже нельзя. Резонно. Время шло так медленно. Чертовски медленно. Лукашенко уже успел поменять свое положение на более удобное, забравшись на диван с ногами и скрестив те в позе лотоса. Бэррон спал. Бэррон будет долго спать. Коля надеется, что без кошмаров. Хотя какая разница, он ведь всегда будет рядом, всегда сможет успокоить его. Ничего больше не важно. Есть завтра тренировка? Нет? Он, наверное, если есть, не пойдет, останется тут. Нужно будет попросить Марка о том, чтобы тот в очередной раз прикрыл его жопу какой-нибудь правдивой историей, а не просто вылил на тренера, что Лукашенко—долбоеб. Кстати об Уокере, тот вообще возвращаться планирует? И, словно как по щелку пальцев, по коридору сначала проносятся тихие, практически бесшумные шаги, затем шорох бомбера Стивенсона, который просто невозможно ни с чем спутать, а после и сам виновник всех этих шумов появляется в дверях, явно сбитый с толку тем, что дверь, которая обычно плотно закрыта, потому что Лукашенко начинает орать на него за это, практически душа на распашку, даже не захлопнута, так, прикрыта для виду. У Марка лицо из уставше-заебанного вытягивается в непонимающее, когда они с Колей встречаются глазами, а после француз бледнеет, стоит провести взглядом по комнате и наткнуться на Бэррона, лежащего на нижней койке с поставленной капельницей. —Я все объясню. —Что это за хуйня? —Марк явно напуган тем, что увидел. Обычно Уокер менее впечатлительный, но, кажется, он забыл свою маску безучастного говна у очередного ебыря и теперь перед Колей обычный пацан, который вообще-то старше его, но все равно пацан пацаном, —Коля, что это? —упомянутый встает с дивана, кивает на балкон, но Марк продолжает, тем же ошеломлённым шепотом, —в смысле, я вижу, что это Бэррон, —заикаясь, произносит старший, —но…Коль? —Пойдем выйдем, —Марк поглубже кутается в бомбер Стивенсона, которуый собирался снять, но в последний момент решил оставить, шлепает вынутыми из кед ногами к своему сокоманднику и старается не перекидываться взглядом на лежащего Трампа, который, если не присматриваться, похож на труп больше, чем на что-то живое, —мне нужен воздух, —Марк придерживает хоккеиста за плечо, понимая, что его слегка качает от усталости. «От усталости ли?» —думает Марк, но вслух не произносит. Они выходят на балкон, но Коля тут же цыкает языком, собираясь вернуться. Уокер останавливает его, придержав за запястье. —Мы оставим дверь приоткрытой, если что, ты услышишь, —Коля смотрит на Марка пустыми глазами и в голове тут же возникают те слова Лизы, которые по-настоящему разозлили его. Марк друг. Настоящий. Он такого бы не сказал. Это чуть успокаивает, —давай, —вздыхает Уокер, прислоняясь спиной к стенке, —начни с начала. И Коля рассказывает. Не все, опуская некоторые моменты и без особых подробностей, игнорируя факт наличия Лизы во всей этой заварушке, а когда заканчивает, поднимает взгляд на Марка. И, о, даже спрашивать не нужно, чтобы понять—он не поверил ему. «Один?» —переспрашивает Уокер, — «ты сделал все это…один?» —в ответ уверенный кивок. Француз кривит бровь в непонимающем вопросе, но Лукашенко видит, что его волнует не только это. И, кажется, он знает, какая фраза будет произнесена уже через секунду. —Ты долбоеб, —и снова кивок. Пошло отчитывание, —ты понимаешь, что ты натворил? —Марк не повышает тона, как это обычно получается у стервозных мамаш, орущих на своих детей, нет, он наоборот говорит спокойно, так, чтобы было понятно—он на грани, —Коль, так нельзя, ты не врач, ты понимаешь, что все могло пойти по пизде, ты…—Уокер сглатывает, произнося следующие слова с дрожью в голосе, —если бы ты сделал что-то не так и он… —Я все сделал правильно, —Марк вздрагивает. Столько боли в голосе, столько отчаяния в глазах. Коля так сильно разбит, как маленькая чашка, которую криво-косо собрали и заклеили скотчем. Ему противит вся эта ситуация так же, как и Марку, но он ничего уже не может сделать, все уже произошло —я не мог ничего сделать, —шепот, практически неслышимый, —я не мог оставить все как есть, —белорус делает паузу, говорящую сейчас увереннее, чем слова, —я не мог потерять его. —Коля… Марк хочет дотронутся до плеча друга, но он уворачивается. «Не трогай меня» —давно отросшая челка лезет в глаза, в заплывшие, уставшие глаза, Лукашенко поджимает губы в узкую полоску и переводит взгляд с Марка на открывшуюся учебную территорию. Светает. Проснулись первые птицы, они потихоньку начинают разогреваться, нащебечивая своим голоском что-то на подобие песни, Марк кутается в теплый бомбер канадца, дрожа от сильного порыва ветра, а Коля щурится, стоит первым лучам выстрелить ему в глаза сквозь голые шапки, пытавшиеся спрятать за собой всю территорию их университета. Хоккеист видит краем глаза, как Уокеру много хочется высказать ему, но он почему-то молчит. Может потому, что тоже устал. Коля замечает эти вот-вот сошедшие покраснения на шее друга, рвано выдыхает и поворачивает к нему голову. —Зачем ты сбегаешь? —казалось вопрос должен был удивить или насторожить Уокера, но старший лишь печально хмыкнул, засовывая руки в рукава. —Потому что привык, —просто отвечает он, —потому что так будет лучше. —Для кого? —Для меня. Их глаза встречаются, а головы кивают в немом понимании. Коля понял, больше не лезет. Просто правда стало интересно. Чисто по-дружески. Белорус предлагает возвращаться, потому что не хочет больше оставлять Бэррона одного, Марк лишь согласно угукает. —Интересно, он сказал родителям, или сам сбежал? —бомбер Мэтта летит на диван, Марк остается в одной футболке, приобнимает себя за плечи, прыгая глазами от потерянного Коли до спящего Бэррона. —Маме точно сказал, —отвечает белорус, получая в ответ короткое мычание. Если бы, думает Марк, Бэррон не сказал, первая леди точно так просто не оставила бы побег своего сына. От этих мыслей мурашки по телу идут. Почему, черт возьми, Бэррон, мать его, Трамп, прилетел обратно в настолько ужасном состоянии, что какому-то там студенту третьекурснику—не брать в расчет, что Коля его парень и так далее—пришлось делать ему повторную операцию хрен знает где, но точно не в специализированном здании и приспособленном для этого кабинете. У Марка в голове не укладывается как можно относится к своему сыну так халатно. Пускай ты ненавидишь его, но, боги, он Трамп, он не должен получать медицинскую помощь от кого-то там попало, он должен лечится в больницах, что вообще творится в этом доме? Об их отношениях с президентом даже думать не хочется, там итак все понятно. И все равно. Для Марка это просто неприемлемо. —Марк, —собственное имя выбивает из колеи. Коля спрашивает не собирается ли он ложиться спать и между делом спрашивает про тренировку. На последний вопрос Марк отрицательно мотает головой, а вот про поспать это Коля вовремя спросил. Поспать нужно. —Я займу твою койку, —в ответ безучастное «хорошо». Марк, держа в руках полотенце, снятое со спинки стула, наблюдает за тем, как Коля садится рядом с Бэрроном и застывает взглядом на его лице. Сердце болезненно ноет при виде этой картины. Марку страшно. Страшно за Колю. Душ принимался от силы минуты три, настолько пропало желание осуществлять хоть какие-то телодвижения после этого отстраненного взгляда его извечно каменного друга. Уокер выходит из ванной комнаты и вздрагивает, когда понимает, что Коля даже не двинулся с места. «Коль» —мягким шепотом зовет он, осторожно дотрагиваясь до плеча друга кончиками пальцев, — «тебе надо поспать» —но в ответ настолько непонимающее мычание, что у Марка сердце кровью обливается. Уокер коротко трясет белоруса за плечо, заставляя его подняться и состроить себе импровизированную койку из подушек с дивана и завалявшегося пледа с первого курса. —Только поспи, ладно, обещай, что поспишь! —Марк забирается на верхнюю койку под недовольно-уставшее бурчание. Сегодня он не будет до него докапываться. Сегодня они оба устали для того, чтобы спорить и выяснять отношения, им надо отдохнуть. Обоим. Марк с секунду смотрит на то, как Коля ворошит плед и устраивается в нем поудобнее, но отворачивается, стоит хоккеисту осторожно убрать налипшие на лоб волосы Трампа. Уокер поворачивается к стене, прижимая ноги к себе. Он слышит, как Коля жалуется Бэррону на то, что придурок-Уокер сказал, что ему нужно поспать. Лукашенко болезненно усмехается, говорит, что попробует, но не обещает и желает ему спокойной ночи, называя «котенок», а у Марка сдавливает легкие и глаза сыреют. Он думает, что, может быть, ему стоило остаться ночевать у того парня. Или…когда там открывается кофейня?

***

Марк распахивает воспаленные красные глаза в тот самый момент, когда до ушей только начинает доноситься трель будильника. В какой-то момент он поменял излюбленную мелодию на что попротивнее, дабы та не стала таковой. Уокер чувствует, как у него сушит вместе с горлом глазные яблоки, а в висках тарабанит так, словно он бухал всю ночь на пролет. Ничего из этого Марк не делал, это, скорее, просто давление. Ха, думает парень, вот уже и старость подступает. Осторожно высунув голову из кровати, Марк натыкается на все еще спящего, но уже взаправду выглядящего именно спящим, Бэррона и Колю, с плеча которого вот-вот свалится отданный плед, уткнутого лбом в краешек кровати, едва-едва волосами касаясь Трампа. Уокер горестно вздыхает, потихоньку начиная окончательно выползать из кровати. Будильник он выключил как только приподнял голову, но то, что Лукашенко не проснулся от него, значило только одного—его друг вымотался так, как его не выматывала ни одна хоккейная тренировка. Это пугает. Босыми ногами ступив на пол и потянувшись, Марк решает для начала принять душ, а уже потом решать, что делать с белорусом. Нужно будет как-то заставить его пойти на занятия. Развернувшись, Марк приоткрывает дверь в ванную и только после замечает, что Лукашенко смотрит на него из своего положения. По стеклянным глазам можно понять, что свое «попробую» он явно наплел Бэррону просто так. Он вообще не спал. Уокер вздрагивает, отворачивается и хлопает дверью в ванную комнату, удивляясь, когда мобильник в руке начинает вибрировать от приходящих сообщений. «Привет, Марк!» «Это Финн» «Вчера было круто!» «Не хочешь как-нибудь повторить?» Уокер сводит брови, удивляясь самому себе. Он что, забыл кинуть его в чс? Вот же ж… Проделав нехилые манипуляции с телефоном, а после и со своим уставшим телом, Марк накидывает на плечи хлопковую футболку, ощущая как мурашки скопом ползут по спине. Только сейчас ему пришло осознание того, что на самом деле он сделал. Сбежал, да, как всегда. Но почему это больше не радует? Марк смотрит на себя в зеркало. Ничего не изменилось, лишь волосы в каком-то утреннем беспорядке, да глаза потухшие. Неужели Уолтеру реально нравятся эти кошки-мышки? На его месте, Марк бы уже давно принял этот отворот-поворот и жил бы себе спокойно дальше. На шее уже не видны следы, но Марк четко чувствует в каких местах этот придурок пытался пометить его. Никогда больше. Отвратно. Может Марк слишком часто появляется там? Может он сам все это себе надумал? Может стоит посидеть дома, не выходить никуда, а то ноги сами приведут туда, куда не надо. Уолтер школьник. Нужно помнить об этом. Это может быть типичный всплеск гормонов, он же пацан, причем довольно симпатичный и, Уокер может предположить, вырастит очень даже крепким, не таким, как хоккеисты, но тоже ничего. Это все как лес с капканами, на которые Марк постоянно натыкается. Может стоит попробовать обходить эти капканы? Чтобы убедиться окончательно, чтобы Уолтер понял, что это обычная привязанность, потому что, да, Марк симпатичный и на него можно глаз положить. Но…Марку надо далеко не это. Отмахнувшись от тяжелых мыслей, старший выходит в комнату, видя выпрямляющуюся спину друга и то, как дрожат от усталости у него плечи. Жалкое, на самом деле, зрелище. И заставляющее в очередной раз восхититься белорусом тоже. Он просто безумец. —Как самочувствие? —Марк намеренно переходит на шепот, ему кажется, что Коля бы разозлился, если бы он не брал в расчет сон Трампа. Хоть он и вряд ли проснется от их голосов, не хотелось бы ходить со свернутой шеей. Это, наверное, не очень удобно. У Коли болит голова. И все тело. И вообще, он будто лох школьный, которого постоянно избивают придурки, бегающие курить на перемене. Паршивое чувство. Живот урчит, моля о еде, но желудок крутит даже при самой мизерной мысли о чем-то вкусно пахнущем. Легкие сжались, словно сдутые шары, не продохнуть, а колени подрагивают, когда Лукашенко встает с насиженных ног, держась за деревянную лестницу кровати и облокачивается на руку. Хуево, просто слов нет. Он не пойдет на учебу, если Марк решил спросить его об этом, но начать с какой-то очередной хрени, дабы отвлечь, он останется тут. —Я не пойду. В ответ Уокер закатывает глаза, понимая, что его раскусили и больше притворяться белым и пушистым ему незачем. —Раз так, —Коля бросает на повышающего тон Уокера безумный, уничтожающий взгляд, но старшему хоть бы хны, —и не смотри так, он все равно не проснется, —Коля делает глубокий вдох, выпуская воздух сквозь плотно сжатые зубы, —кстати об этом, —Марк кивает на Бэррона, —не буду даже спрашивать о чем-то еще, не хочу знать, но кое-что спрошу, —в ответ тишина, —что ты влил в него? —Новокаин, —незамедлительно отвечает белорус, —лидокаин, —короткая пауза, —и кетамин. —Ебанулся…—изумленно произносит француз, устало вздыхая, —Коль, ты… —Заткнись, —неожиданно рявкает на него парень, —ты не видел его, ты не знаешь в каком состоянии он был и что с ним было, —Марк поджимает губы в узкую полоску, —ты, нахуй, даже не знаешь, что мне пришлось пережить, отъебись от меня со своими наставлениями как лучше, как хуже, похуй уже, уже все сделано, он жив—это главное, за остальное хоть голову мне оторви, мне насрать, я просто хотел, чтобы с Бэрроном все было в порядке, —Марк в пару шагов преодолевает расстояние между ними и крепко обнимает, притянув к себе. —Ладно, —хватка усиливается, стоит Лукашенко попытаться вырваться, —ладно, хорошо, я понял, —белорус стукается виском о висок Уокера, когда тот все же распускает сцепленные пальцы, похлопывая хоккеиста по предплечью, —давай собираться. —Я не пойду, я уже сказал, —на лице Уокера застывает то самое заебавшееся выражение лица, которое обычно у него появляется, когда Мэтт начинает ему впаривать какой-то бред. —Ты думаешь, Бэррону бы хотелось этого? —резкий вопрос, глаза в глаза. Коля вздрагивает, но уже через секунду его взгляд твердеет и холодеет, —чтобы ты так забивал на учебу? —Я не пойду, —как заевшая кукушка, повторяет парень, —я все равно уже знаю все то, что вы будете проходить, если тебе так хочется побыть наседкой, можешь мне принести свои конспекты, —Марк не успевает открыть рот для возражения, следующая реплика заставляет заглотнуть горячего сухого воздуха и резануть открытые раны, —все, чего Бэррону бы сейчас хотелось, это, чтобы если он очнется, я был с ним рядом, —они молчат, но это молчание закапывает обоих, —я не оставлю его, —Марк, принимая свое поражение, коротко кивает, —не тогда, когда я буквально мог потерять его, дай мне время, —пауза, —пару дней, —вздох, —не трогай меня, я хочу побыть с ним, я задохнусь, если отойду от него, я глаз не могу сомкнуть, мне кажется он может перестать дышать в любой момент, я… —Коль, —обрывает его Марк, —я все же принесу тебе конспект. Марк, быстро переодевшись в какие-то первые попавшиеся под руку шмотки, закидывает увесистую сумку с учебниками на плечо, перекинув через нее кофту Стивенсона, ныряет в кеды, шнуруя те, а когда берется за дверную ручку, практически начинает рыдать, как девчонка: —Спасибо, друг. Марк ничего не отвечает. Хлопает дверью и пулей вылетает на улицу. Он так зол на Колю. Но еще больше он зол на себя, потому что не может ничего ему сказать. Потому что случись что-то такое гораздо раньше, Марк бы тоже постоянно сидел у его койки, не сводил бы с него глаз. Но тогда…его белое лицо, бледно-синие губы и застывшая полуухмылка на них. Марк видит Мэтта с Никитой, которые о чем-то переговариваются сидя, и ему внезапно хочется побыть соплей. Стивенсон вздрагивает, стоит ему почувствовать, как в него врезается что-то мелкое. Канадец оборачивается, видя, как Уокер уткнулся ему лбом в спину. —Ты че? —Я хочу так постоять. Никита называет их обоих пришибленными, а после и вовсе охеревает, стоит их вспыльчивому другу, который должен был выдать что-то вроде «не приставай ко мне» или заорать что-то про гейские выходки Марка, лишь хмыкает: —Ну стой. Марка правда уже остоебало быть сильным. Но зная, что у него есть друзья и даже ебанат Мэтт всегда знает, когда нужно молча поддержать, он поносит эту маску еще недолго. Только потому, что их номер один сейчас разбит окончательно, а младшеньким крутит как хочет какая-то шаболда, про Никиту и его беды с повернотостью на дружбе с Коляном Марк вообще старается не думать. Хочется малиновых слоек и вновь ощутить этот горячий пацанячий жар, что исходит от тела Уолтера. Но пока он ограничится спиной Мэтта. На какие-то минуты он прикроет глаза и представит, что он за огромной стеной, где его никто не достанет. Стивенсон придурок, но он правда хороший друг, сколько бы Марк на него не орал и каким бы наивным ребенком с шилом в жопе он не был.