Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Бэррон обиделся. Он состроил оскорбленную мину, надул щеки, пихнул белоруса в грудь и фыркнул «иди отсюда», стоило хоккеисту протянуть ему заранее рассчитанную дозу трамадола. Бейкер послушно кидает таблетки в рот, запивает водой и ложится обратно, отворачивая лицо к стене. Коле так хочется выть. Больше, чем выть, ему, наверное, сейчас хочется только Бэррона. И от этого только паршивее становится. Бэррон прогоняет его с кровати, так что остается страдать белорус с башней в штанах на излюбленном диване. В голову тут же ползет куча воспоминаний о том, как Бэррон на этом самом диване валялся в его вещах, что немного больше в плечах и оттого висят на парне. Коля бы очень хотелось перестать думать вовсе, но он не может. Нужно чем-то занять голову. Чем-то, что не Бэррон, потому что, если Лукашенко будет думать о Бэрроне, ничего хорошего из этого не выйдет. Потребовалось целых три минуты, чтобы переодеться и, шаркнув стулом по паласу, усесться за ноутбук. Учеба. Учеба должна помочь. Нужно найти что-то сложное, то, над чем нужно много и упорно думать. Что угодно, лишь бы не Бэррон и его эти полусонные вздохи. Коля не выдерживает. Дыхание частое, а ладони на кончиках пальцев холодеют. Концентрация. Главное сконцентрироваться. —Я тебя не понимаю, —раздается откуда-то справа. До белоруса даже сначала не доходит, что это Бэррон обращается к нему, —не думал, что когда-нибудь скажу такое, но я правда не понимаю, —Бейкер вздыхает, ерзая по постели. Лукашенко, которого все еще потряхивает, а по спине ползут мурашки, опираясь щекой на свою руку, поворачивает голову к Бейкеру на какой-то жалкий миллиметр, —в чем твоя проблема? Почему ты не можешь сказать мне прямо? —хоккеист чувствует, как тревога сдавливает легкие и бьет по голове железным молотком. Он хочет было уже ответить. Что-то, что угодно, лишь бы не дать железным цепям повиснуть на шее, как вдруг голос Бэррона слабнет, становится каким-то далеким и плавным, —забудь, я все равно засыпаю. Бэррон спит беспробудно почти два часа, минут двадцать из которых Коля неотрывно смотрит на него. Бэррон спокойный, когда спит. Ему не больно, ни морально, ни физически, не приходится думать о том, почему его парень ведет себя как идиот. Да, Коля идиот. И его, если честно, воротит от этого признания. Почему он не может сказать прямо? Потому что это бы звучало как отврат. Коля хочет его. И то, что физическое желание расталкивает все то теплое и трепетное, что белорус испытывает, просто глядя на своего котенка, ероша его волосы и зарываясь в изгиб шеи, вдыхая жаркий аромат кожи, злит Колю просто до трясучки. Конечно, это естественный процесс и с ним ничего не поделать, но нужно же держать себя в руках, он же не животное в конце-то концов. Бэррону нужно отдыхать, ему нужно, необходимо вести себя эгоистично и заботиться о своем здоровье в первую очередь. И Коля это понимает. Коля будущий врач, он как никто другой понимает Бэррона. Но та его черта, не врачебная, не хоккейная, требует и давит на мозги. Господи, да лучше бы он реально просто пошел и подрочил, чем вот это все. Это ужас какой-то. Он реально это сделал. Будь он проклят, если это не так, но все произошло как и было сказано. Он просто успокоился. Это вообще реально? Как оказалось, да. Просто невероятно. Он теперь вообще все может. Ладно, может не все. Это был первый и, Коля надеется, последний раз, когда он идет на такие кардинальные меры. Просто нужно подождать до того момента, пока Бэррон не поправится. Месяц? Два? Ерунда какая-то. Нет, не ерунда. Коля как глянул на количество дней в месяце, его аж передернуло. Как он вообще жил раньше без мыслей о таком, вокруг же постоянно кто-то, да крутился, а тут на тебе, явился Бейкер из солнечной Калифорнии, такой весь из себя наивный и так открыто влюбленный. Ну вот как их вообще угораздило залезть в одно и тоже болото. А ведь Коля первый его заметил. Даже не помня о том, что они виделись до этого летом, на той вечеринке. Коля первый увидел его. Высокий, отстраненный, взгляд небесных глаз уставший и скучающий, стоит и молчит, когда вокруг все треплются о какой-то ерунде. Тогда Коля впервые почувствовал интерес. Ему стало интересно, Бэррон так выделялся на фоне остальных. Эти его скованные движения и беспечность в выборе алкоголя, красные щеки и постепенно плывущий куда-то взгляд. Его это «как-как?», когда белорус называет свое имя и смешок, пьяный, но такой искренний. Бэррон был словно единственным настоящим человеком среди этого театра фальшивых кукол. И насколько же надо было влюбиться, чтобы пережить все эти американские горки. Чтобы сбегать от самого себя, но находиться в этих прохладных руках и чувствовать себя правильно. Чтобы до самого конца молчать, но касаться, целовать, слышать, как сбивчивый голос шепчет собственное имя и не думать о том, что все это неправильно. Казалось Бэррон одним своим присутствием взял и зачеркнул это слово в голове Лукашенко. Неправильно. Его просто не существует, когда они вдвоем, потому что то, что они разделяют—это правильно, это чувства, что греют друг друга как лава жерло вулкана и разрушают все вокруг, если их задеть. Коля ощущает острую необходимость находиться рядом с Бэрроном. Он чувствует, понимает, что с ним, именно с ним, он сможет крепко встать на ноги. Это сейчас они обычные студенты, в будущем… Коля не знает, что будет, но точно знает одно—он никогда не отпустит руку Бейкера, ровно как и Бэррон никогда не отпустит его. Чего бы ему это не стоило, белорус примет тяжелый удар судьбы на себя. И когда это произойдет, когда они восстанут из пепла собственного прошлого, они будут другими, но одно останется неизменным: они все еще будут вместе, крепко держать друг друга и не отпускать. На секунду Лукашенко показалось, что Бэррон зашевелился. Действие трамадола не могло закончиться так быстро, поэтому белорус решил, что он уже поехал головой. Впрочем, это не было новостью, крыша съехала уже давненько. Конечно Бэррон все еще спит, было бы правда странно, если бы он проснулся. Да даже если и так, что бы Коля сделал? Извинился бы, наверное, раз сто или больше, смотря когда Бэррон простит его. А еще, возможно, повел бы себя по-детски, как ведет себя только с Бэрроном, уложил бы на него голову и просто слушал бы, как Бэррон дышит. Иногда Коле кажется, что он странный. Но только иногда. На телефон приходит смс, напоминающее о встрече по поводу лекарств. Коля смотрит на время, вздыхает и встает со стула. Лучше выйти пораньше, ему еще нужно снять денег с карточки и как-то доехать до места встречи. Белорус вновь переодевается в джинсы, кофту и поверх надевает все ту же на молнии, закидывая капюшон на голову и заправляя под него волосы. Встает, проверяет по карманам все ли у него с собой и сколько осталось заряда на мобильнике. Во все оружия, так сказать, если не считать самого оружия. Хоккеист нервно усмехается, подходит к Бэррону и, чуть наклонившись, шепчет. —Я скоро вернусь. Бэррон ему не отвечает, но Коля все равно смотрит на парня долгих пару секунд. В конце концов, чуть прикрыв глаза и рвано выдохнув, Лукашенко выходит в коридор. Это все во благо Бэррона, твердит он себе. И даже то, что он выглядит как чувак, который обычно по вечерам выползает за чем-то не очень законным, не останавливает хоккеиста от того, чтобы вызвать такси и, дождавшись его, назвать адрес центра их студенческого городка. Приключения никому не помешают, решает парень, нервно постукивая пальцами по коленке все те семь минут, что они ехали до скрывающегося в вечерних сумерках городка.

***

Темнеет рано. Скорее всего от того, что на смену осени скоро обрушится, хоть и не такая холодная, к каким Коля привык, но зима. Одно название от этого времени года, но все же, какая-никакая, а зима. Коля просит остановить практически сразу, как только они въезжают в Лемонт. Все равно он тут надолго не задержится. Расплатившись, белорус выходит, ждет, пока свет фар исчезнет за поворотом и только потом направляется к автомату. Все происходит как в тумане. Коля даже не успевает в себя прийти, а у него в руках уже оказывается нехилая сумма наличкой, которую хоккеист тут же прячет в карман. И почему все его естество противится самому себе в этот самый момент? До места встречи нужно было проехаться. На карте он обозначался каким-то угловым переулком между домом. Обычно в таких переулках убивают. Хоккеист вздыхает, вызывая очередное такси. Было опрометчиво идти на такое без оружия. Папа все-таки подарил его для самозащиты, а где, если не в таких ситуациях, ему еще понадобится защищать самого себя. Ладно, стоит понадеяться на связи Лизы и то, что их двоих не надурили. Стоит понадеяться, все же это другая страна. На этот раз приехала черная легковушка. Коля прыгает на переднее сиденье, слегка удивляясь, когда замечает за рулем женщину. Он коротко здоровается с ней и называет адрес. В квартале от того места, куда ему надо. Лукашенко не дурак, а посторонним незачем переться туда, куда не стоит. Минут восемь, если не меньше, понадобилось, чтобы преодолеть нужное расстояние. Вообще они должны были ехать почти пятнадцать, но дама сразу сказала, что меньше ста не ездит. Коля кивнул и, они тронулись. Было неплохо. Лукашенко не так часто ездит на таких скоростях, особенно здесь, но это было по-настоящему здорово. И то, что, несмотря на почти нулевую погоду на улице, она приоткрыла окна и в салоне шумел, возмущаясь, предночной ветер, ни капли не испортило впечатление от поездки, скорее наоборот. Девушка называет его лучшим пассажиром за все ее ночные вылазки, потому что он молчал и не возмущался, на что Коля бросает ей «надеюсь еще увидимся», захлопывает дверь и под молниеносный звук рычащего мотора двигается в сторону перехода. Пришлось перейти дорогу, свернуть направо и пройти пару метров, прежде чем разглядеть странноватый угловой переулок, к удивлению белоруса, не темный, с подсветкой. Хоккеист даже успевает разглядеть какой-то прудик и рядышком клумбу с цветами. Вот это у него сейчас полный когнитивный диссонанс. Он замечает парня, раза в два может старше его самого, в легкой футболке, джинсах, растянутых на коленках и порванные в каких-то местах, обшарпанные кеды с практически отрывающейся подошвой. Он тоже замечает Колю. Тушит окурок об стену, бросая на бетон и с небрежным кивком делает шаг, прося, видимо, последовать его действию. Как только парень выходит в свет фонаря Коля разглядывает черты лица, неосознанно останавливаясь на карих глазах с узкими зрачками и подрагивающих губах. Парень оказался брюнетом с настолько типичной внешностью, что его никак нельзя было описать, кроме как «обычный». Самый обычный чувак. Никакой беседы не завязывается. Ему протягивают черный пакет с нехилым содержимым. Препараты на первое время и скрепленные зеленой маленькой скрепочкой, видимо, рецепты на них. Коля чувствует себя как во всех этих бандитских фильмах, но почему-то мысль о том, что его сейчас тут и похоронят не возникает. Может потому, что они реально находятся где-то не за городом и тут не стоит мертвая тишина. Отдаленно белорус слышит, как проезжает машина. Помедлив, он все же передает пачку с деньгами в протянутую ладонь парня, тот пролистывает ее на наличие фальшивости и, поняв, что все в норме, кивает. Белорус, сколько может, наматывает пакет на ладонь и уже хочет пойти обратно, как вдруг неожиданно слышится короткий смешок. Парень вновь закуривает. —Твое лицо кажется очень знакомым. Русская речь заставляет кровь в жилах застыть, а коленки чуть не подкоситься. Ну конечно, как он мог подумать, что кто-то из местных вообще будет заниматься таким. В висках неприятно стучит, а горло сдавливает внезапный приступ паники, но Коля все же находит в себе силы накинуть капюшон на голову и ответить на английском: —Просто кажется. В ответ темные глаза лишь прищуриваются, а губы расплываются в ухмылке. Он останавливает хоккеиста, уже на английском предупреждая об осторожности и, если что, пусть даже не думает проболтаться об этом. На такую глупую угрозу не выдерживает уже белорус. —Я делал вещи и похуже, —казалось, этими словами он ввел парня в ступор, —я все знаю, —вздох, —я пошел, —и разворачивается, двигаясь в сторону своего прежнего маршрута, только в обратную сторону. Уже когда белорус переходит дорогу и оказывается в свете фонаря, он понимает, что у него ужасный тремор рук. Приходится облокотиться на ближайшую стену какой-то продуктового магазинчика и сползти на корточки. «Твою мать» —срывается сквозь зубы, когда он проводит ладонью по лицу и резко выдыхает. Голова кружится от всего, что он творит. Это же незаконно. И он…сын президента. Господи, если что-то пойдет не так он встрянет в такую жопу, что из нее чисто физически нельзя будет вылезти. Сердце колотится так сильно, словно хочет выбить из легких весь воздух, проломить грудную клетку и свалить от всех этих тревог, что испытывает. Коля понимает. Но бежать—удел слабых. А Коля не слабый. Коля поднимается на ноги, вызывает такси и едет обратно в кампус, просачивается мимо вахтерши, которая делает вид, что не видит его, заходит в комнату под убийственный взгляд Марка, просит его подойти поближе и пихает ему в руки тот самый пакет со словами: —Не дай мне проебаться. Они смотрят друг на друга так долго, пытаясь что-то выяснить, что-то найти, может быть здравомыслие или его отголоски, в глазах друг друга, но находится лишь немая просьба о помощи и твердое согласие на это. Марк с Колей итак варятся в одной и той же тарелке, учитывая, что только Уокер знает про Бэррона и про некоторые нюансы, но теперь, в эту самую секунду, когда Марк кивает и отходит, чтобы высыпать все содержимое в ящик и пролистать рецепты, между ним образовывается нить. И если эта нить из доверия разорвется, они пойдут на дно вместе. Вместе с Лизой, вместе с Бэрроном. Либо они строят крепкую паутину, либо попадаются к какому-то лоху, и он рушит все это одним ударом палкой. По глазам Уокера—уставшим, не понимающим себя, но пытающимся помочь другим—Коля видит, что он так просто не сдастся. И Коля очень ценит это. Он правда ценит Марка как друга. Такие друзья на дороге не валяются. Хотя пару раз и было.