Два дня. Ровно два дня, может четыре часа и, возможно пару минут, Бэррон был весь на нервах из-за предстоящей поездки. Казалось бы, просто картинная галерея, ничего особенного, но. Но там будет много знакомых, там будет Ева и, самое главное, там будет Коля. Когда Бэррон, отловив пятикурсницу, спросил не забит ли еще автобус и хватит ли место для еще одного, та скептически повела бровью и спросила, без тени интереса, кто его друг. Бэррон думал соврать, но решил, что ни к чему хорошему это не приведет, поэтому сказал как есть. Девушка удивленно охнула и чуть ли не выронила какую-то папку из рук, из которой уже вываливались бумажки. Она с нескрываемым шоком осмотрела Трампа с ног до головы и, пробубнив что-то о том, что она может и постоять всю поездку, сказала, что сама впишет его и велела Бэррону шуровать на занятия и не прогуливать. Бэррон угукает, благодарит ее и прощается, про себя усмехаясь ее реакции. Порой ему все никак не удается привыкнуть к тому, что его парень—самая обсуждаемая фигура во всем универе.
Глен узнает о том, что Коля едет буквально в ту же секунду, может немного позже. Трамп заходит в аудиторию и чувствует проходящий по спине ядовитый рой мурашек. Макларен встречает его не обычным кивком, а испепеляющим взглядом и шипящим, на грани слышимости «какого хуя?». Не надо быть медиумом, чтобы понять, что так взбесило Глена, потому что до такого состояния он сам себя доводить лишь при одной мысли о Лукашенко. Бэррон жмет плечами. Говорит, что просто предложил ему, потому что они, вообще-то, тоже друзья—Глен вздрагивает так, словно его бьет разрядом тока—и Коля согласился. Макларен язвит, что хоккеисты слишком тупы для того, чтобы проникнуться искусством, а Бэррон напоминает другу о том, что Коля еще и медик и просит его заткнуться, а то он не слышит преподавателя. Шотландец в шоке экает, не ожидая от своего, вечно игнорирующего такие высказывания в сторону белоруса, друга, что тот будет отвечать на нападки. Глен смотрит на Бэррона, который садится рядом и понимает—в нем что-то изменилось. Они не виделись довольно давно, поэтому Глен может точно сказать, что что-то в его большом и чувствительном друге поменялось. Но вот что конкретно, до Макларена так и не может дойти. Может это что-то незаметное, но. Но это бесит. То, что Глен не может теперь прочитать его, как открытую книгу. Почему он язвит в ответ на слова о Лукашенко? Что вообще происходит, черт возьми?
Впрочем, все эти мысли занимали лишь голову Макларена и произнесены не были. Глен пообижался на Бэррона где-то день, а потом ему стало не до этого. Из-за завала по истории искусств, Глен теперь вынужден был ходить на факультатив по этому предмету, чтобы понять почему у него случился завал и в какой момент это вообще произошло. Бэррон желает другу удачи и до самого вечера остается наедине с самим собой. Коля звонит ему где-то часа в четыре и, они разговаривают минут двадцать от силы. Он говорит, что Марк говно и не пришел на пары, а еще что, похоже, Тони слег с простудой и теперь тренировки накрываются. Бэррон спрашивает почему Коля не может их проводить, как это делал Скотт, по его рассказам, но белорус лишь усмехается. «Потому что я всего лишь капитан, я часть команды» —Бэррон угукает, не зная куда себя деть от мысли, что он сказал что-то глупое. Коля говорил, что ему, похоже, придется связаться со вторым тренером. «У вас есть второй тренер?» —искренне удивляется Трамп. «Ну да» —отвечает ему Лукашенко таким тоном, словно это знать должен любой ныне живущий на Земле, — «в команде всегда должен быть главный тренер и второй, это логично.» —Бэррон кивает, но Коля этого не видит. Впрочем, Бэррон получил немного бесполезной для него информации о том, что их второй тренер частенько в разъездах и болезнях, поэтому Тони и заправляет по сути всей их шайкой-лейкой. Очень успешно, между прочим, добавляет белорус, а после они прощаются и Коля предупреждает, что он сегодня останется у себя, аргументируя это тем, что ему нужно помочь ребятам с хирургией. Бэррон понимающе угукает, желает ему удачи и просит передать парням тоже самое. «Еще чего» —фыркает белорус, — «обойдутся». Бэррон называет его жадиной и на этом их диалог заканчивается.
День проходит мимо, впрочем, как и вечер. Трамп в одиночестве занимается мозговой активностью, одной рукой перелистывая лежащий на коленях учебник, а другой подбрасывая в воздух мячик, крутя запястьем и сжимая пальцы. Он уже чувствует себя намного лучше, может держать ручки и карандаши между пальцев и не ронять их. Недолго, конечно, но Коля говорит, это успех, а Бэррон привык верить Коле. Редкое использование левой руки Лукашенко игнорирует, хотя Трамп и видит, с какой периодичностью в глазах парня возникают вопросы по типу, почему он тогда не пошел на учебу раньше, раз отлично справляется левой рукой. Бэррон не может ответить на эти вопросы, а Коля и не требует. Кажется, эта тема останется нераскрытой.
Ложится спать Бэррон рано, что для него несвойственно. На это есть ряд причин. Во-первых, он жутко нервничает перед завтрашним днем, во-вторых, учиться без Коли как-то не получается, нет настроя и он постоянно на что-то, да отвлекается, и в-третьих, в заключение, Бэррону просто-напросто скучно, с Колей можно было хотя бы переброситься парой фраз, сходить на кухню для подпитки желудка и мозгов, вернуться, вытянуть из рук третьекурсника учебник—он это жутко не любит, но Бэррону прощает—и под ворчание упасть прямо на него, бубня, с толикой издевки, что его номеру один нужно иногда отдыхать. Коля, конечно, если бы мог, только и сидел бы за учебниками, но не с Бэрроном. Бэррон не даст ему пропасть в мире хирургии, обязательно напомнит про еду, про отдых и еще множество всяких мелочей, которые сам не соблюдает, а Колю контролирует хуже воспитательницы. Когда белорус вслух высказал это сравнение Бэррон на него обиделся. Пришлось, с горем по полам, включать все свое обаяние и просить прощение. Долго все равно Бейкер не умеет дуться. Особенно на своего хоккеиста.
Вспоминая все эти мелочи, Бейкер засыпает, не забыв поставить будильник. Из-за поездки расписание чуть изменилось и завтра занятия начнутся утром, часов с девяти, просто чтобы не пропали часы начертательной геометрии и живописи. Всего две пары, но какие. С начертательной геометрией у Бэррона чуть лучше, чем с бизнесом, но не на много, так что завтра придется попотеть. А еще встать пораньше, потому что, ему хоть и нравится гонять в шмотках Лукашенко, в галерею лучше поехать в чем-нибудь своем. Не то, чтобы Бэррон хотел нарядиться, нет, просто тот факт, что там будет Коля и будут они вместе в совершенно другой обстановке, это приводит в некий особый мандраж.
Сны не успевают напасть на укутавшегося в одеяло с головой из-за недостатка белоруса рядом Бэррона, как уже звенит будильник. Телефон стоит на зарядке, что находится слева от письменного стола. Чтобы выключить бьющую по мозгам трель Трампу приходится, недовольно простонав, сначала выпутаться из своего теплого кокона, вылезти из-под одеяла на половину, и только потом дотянуться до телефона. Когда мелодия перестает терзать уши первокурсника, глаза открываются сами собой, а дремота спадает с плеч. Окно закрыто, но Бэррон все равно вздрагивает, окончательно вставая с постели. Матрас легко пружинит, Бэррон берет со спинки стула Колину кофту на молнии и, укутавшись в нее, направляется в ванную, где умывается, чистит зубы и моет голову, цыкая, когда понимает, что его волосы слишком отросли.
Колина кофта приятно защищает худые плечи и дрожащие руки и даже несмотря на то, что из-за воды, капающей с волос, она становится чуть влажной, эта влага остается лишь на ткани, не касаясь самого Бэррона. На часах было восемь часов и пятнадцать минут, когда Бэррон выходит на кухню за утренним завтраком в виде банана Глена и горячего чая, обжигающего горло. Макларен, появившийся на кухне как раз в тот момент, когда Трамп наливал себе кипяток с бананом во рту, назвал его идиотом и предложил сделать ему сладкие тосты. Бэррон решил, что отказываться не в его прерогативе, поэтому лишь согласно угукнул. В итоге вместе с бананом в Бэррона полез еще тостовый хлеб, чуть обжаренный, с кусочками банана и клубники, сверху политыми нутеллой. Когда Бэррон спрашивает откуда у Глена все это, Макларен просто отвечает, что это не его, смеется, и, отсалютовав и пожелав другу приятного аппетита, сваливает к себе в комнату с тарелкой полуфабрикатов. Бэррон хмыкает, раздумывая, что иногда Глен все же может быть хорошим другом. За это Трамп пересылает ему ответы на самые заковыристые вопросы по истории искусств. Глен пишет, что, если бы Бэррон был в его вкусе, он бы предложил ему встречаться. Бэррон отвечает: «как хорошо, что это не так» и на этом их диалог заканчивается. Стрелка на часах близилась к тридцати трем минутам, когда Трамп наконец открывает шкаф и тяжело вздыхает. В итоге пришлось доставать свой чемодан, с которым он приехал. Там в основном были фирменные вещи или те, которые Бэррон не надевал дома, потому что для них не было мероприятий, или же его просто не приглашали на таковые. В общем и целом, там были менее ношенные вещи, чем в обычном шкафу. Поразмыслив, Бэррон снимает с себя Колину кофту и аккуратно вешает ее на спинку стула—ее законное место.
На ноги надеваются штаны, зауженные к низу, из ткани, из которой обычно делают костюмы, та приятно прилегает к коже, а у Бэррона почему-то чувство, словно ему некомфортно. В общем, он старается не думать об этом. Наверх футболка из плотной мягкой ткани; ни единой выбивающейся ворсинки, она настолько черная, что напоминает Бэррону глазной зрачок. Всепоглощающая чернота. Футболка заправляется в штаны, в заклепки продевается узкий ремень, но на ногах все равно, помимо черных носков, остаются черные кеды, плотно зашнурованные. Могли бы быть туфли, но это же не официальный вечер, поэтому они были бы чересчур. С волосами Бэррон сотворил нечто непонятное. Из-за повышенной влажности они вьются и не слушаются, поэтому Трампу просто приходится уложить их так, чтобы они не падали на лицо, и чуть приподнять у корней, чтобы придать объема. Бэррон смотрит сам на себя в зеркало и ему кажется, что единственное, чему не помочь—это его бледному, исхудавшему и чуть заспанному лицу. Трамп отворачивается от собственного отражение, накидывает на плечи кардиган цвета крем-брюле в клетку, забрасывает на плечо учебную сумку и, забрав телефон с зарядки—на котором было без восьми минут девять—выходит из комнаты, прикрывая дверь и направляясь на занятия, ловя на себе немного удивленный взгляд соседки. Ну да, думает Трамп, иногда я могу выглядеть по-другому. Но «по-другому» мягко сказано, потому что получить сообщение от собственного парня: «Марк сказал, что влюбился в тебя» и тут же за ним: «я хочу его убить, но сначала должен увидеть тебя и убедиться, что он не прикалывается надо мной». Бэррон сначала делает пометку у себя в голове, что Уокер все же соизволил вернуться в кампус, а только потом пишет, что у него пара, на что Лукашенко присылает слово «вздох» и выходит из сети. А у Бэррона краснеют щеки, потому что, кажется, давно он не ощущал себя по-настоящему красивым под взглядом своего хоккеиста. Интересно, думает Бэррон, подперев щеку на геометрии, насколько сильно он пошатнет итак некрепкое терпение своего капитана на этот раз?
Лишь досидев до конца пары Бэррон, наконец, замечает перемены в своих одногруппниках. Все они выглядят не как обычно. Замызганные футболки и толстовки сменяются идеальными бадлонами с жилетками, рубашками с укороченными рукавами и теплыми, безразмерными свитерами. Например на подруге Евы, той блондинке с каре, вязаный свитер с V-образным вырезом, узкие черные джинсы и какие-то туфли; парень, что сидит перед Бэрроном и Гленом, на котором обычно не увидеть другой одежды, кроме серой толстовки с логотипом студенческой футбольной команды, сегодня тоже отличился, во-первых, вечное гнездо из волос на голове приглажено, а вместо толстовки на нем рубашка в черно-коричневую клетку и тоже зауженные джинсы. В основном на студентах комфортная, теплая, но странная для их повседневного выхода на учебу одежда. Бэррон осматривает сам себя. Впрочем, даже гадать не стоит, чтобы выцепить из вакханалии архитекторов кто едет в галерею, а кто нет. На Глене, например, его вчерашний джемпер и джинсы с полоской синей пасты от ручки. Макларен резко поднимает глаза, заставая друга за рассматриванием себя, показывает Бейкеру средний палец и скрещивает ноги под партой, фыркая куда-то в учебник. Трамп строит самое сочувствующее выражение лица, на которое он только сейчас способен, хлопает шотландца по плечу и предлагает начать собираться.
Стоит только Бэррону вытянуть своего погрязшего в хандре друга из аудитории, как его телефон, лежащий в кармане штанов, начинает трезвонить. Нейтральное «Коля» режет глаза и заставляет бросить все свои дела и Глена в придачу, ответить на звонок взбудораженным «ало» и отойти от Макларена, отмахнувшись, мол, иди без меня я позже подойду. Глен даже не удивляется. Закатывает глаза и уходит, поняв, что Бейкер опять пропал и достучаться до него будет невозможно.
—Зачем ты мне звонишь, мы буквально через пару часов встретимся? —Коля мычит в трубку, из-за чего по телу Трампа проносится рой мурашек, отвечает, не ему, а кому-то другому «я пошел» и, кажется, забрасывает на плечо сумку, потому что Бэррон слышит какой-то шорох. «Колян, а фифа?» —возглас Мэтта Бэррон ни с чем не спутает. Трамп подходит к подоконнику и облокачивается на него спиной, хмыкая прямиком в динамик.
—Потом, я пас, —затем слышится Никита: «ты опять? Когда ты вернешься?», —вечером, —хоккеист вздыхает на одновременный страдальческий стон, —не нойте, позвоните Марку, он вас развеселит, — «Марк жопа, он не придет!» —ноет Стивенсон, —сами себя развлечете, все, я пошел, —Бэррон уже хочет было открыть рот, но последнее слово было явно не за его капитаном. «Малышке привет!» —орет Никита и за ним Мэтт: «Какая малышка?!». Коля, по голосу слышно, злится, но ничего не отвечает. Хлопает дверью и движется по коридору этажом ниже. Бэррон все-таки не сдерживает неловкого смешка, —смешно тебе?
—Скорее неловко, —сознается Трамп, —особенно из-за Никиты, —белорус лишь цыкает.
—Иногда мне хочется оторвать ему язык, —Бэррон смеется в ответ.
—Слишком жестоко, капитан, —Бэррон делает разворот к окну и прислоняется к холодной стенке виском, вздыхая, —так зачем ты мне позвонил?
—У меня занятия кончились, —Бэррон удивленно кряхтит в ответ.
—Уже?
—Угу, я забыл тебе сказать, сокращенный день, —Коля усмехается, —как совпало-то, а, а то я уже думал как сваливать с следующей педиатрии, —Бэррон в шоке хлопает глазами, не в силах поверить собственным ушам.
—Что я слышу, —игриво тянет он, —лучший ученик планировал прогуливать занятия? Ты плохой мальчик, Лукашенко, знаешь об этом?
—Знаю, —Бэррон несдержанно прыскает, —потом как-нибудь разберешься с этим. Я, собственно, зачем звоню-то, —Коля на том проводе здоровается с кем-то, но диалог развить не дает. «Я спешу, извините», —так о чем это я, ах да, —белорус делает короткую паузу, прокашливаясь, —так как у меня закончились занятия и с пацанами зависать я не хочу, я думал потусоваться пока у тебя, чтобы мы потом просто вместе поехали, —Бэррон чувствует, как внутри него нарастает волнение, а еще он слышит по голосу капитана, что тому неловко произносить все это, но он все равно, чуть сквозь зубы, произносит, —если ты не против, конечно.
—Конечно, —с каким-то придыханием произносит первокурсник, но тут же мотает головой, приходя в себя, —в смысле…э-э-э, да, ты можешь, дверь все равно открыта.
—Ладно, —процент неловкости достиг своего апогея. Бэррон чувствует это по своим вспотевшим ладоням и тому, как топорно Коля произносит слова с ярко слышимым акцентом, —ладно, —и кладет трубку. Бэррон даже не успевает понять, что произошло. Как в трансе отнимает мобильник от уха и вновь прикладывает пару раз, пытаясь разобраться что пошло не так. И только когда телефон вибрирует в руке, оповещая о сообщении, до Трампа доходит, что Коля просто сгорел от смущения.
Kolya: хочу тебя увидеть.
Kolya: вот что я имел в виду.
Kolya: когда-нибудь я скажу тебе это.
Kolya: надеюсь.
Бэррон дрожащими пальцами набирает ответ.
Barron: можешь не торопиться, кажется у меня подскочило давление.
Kolya: мне прийти?
<right>
Barron: не надо, иначе оно скаканет еще выше.
Barron: встретимся в комнате?<right>
Kolya: угу
Бэррон уже подходил к кабинету, как ему снова приходит сообщение.
Kolya: и насчет опять открытой комнаты мы с тобой потом поговорим.
Улыбнувшись этому серьезному тону, Бэррон заходит в кабинет и быстрым шагом доходит до их с Гленом парты. Макларен вертит в руках телефон и нервно вздыхает. И уже через две минуты пара начинается.
***
Впрочем, решает Трамп по прошествии пятнадцати минут, он все равно не собирался настраиваться на учебу. Преподаватель по живописи, прознав, что ее студенты направятся в галерею—все упорно говорят «галерея», хотя по факту это музей искуств— решила сделать исключение и просто проводила опрос или беседу, как она сама таковую назвала, на наличие знаний у перваков о художниках, с которыми им предстояло познакомиться. Бэррона с Гленом, сидевших где-то посередине, мастерски умудрялись пропускать. Ну, это и к лучшему, думает Трамп, поскольку голова у него забита далеко не художниками.
Глен делится с другом, что его немного беспокоит состояние бабушки и, наверное, на каникулы он поедет обратно в Шотландию, навестить ее. Бэррон за друга правда переживает, потому что видеть Макларена таким встревоженным не то, что непривычно, немного страшно. Истеричный и практически всегда злой Глен вообще не идет ни в какое сравнение с Гленом, который нервно кусает губы и называет свою бабушку «ба». У Бэррона в груди что-то щемит, он хлопает приятеля по плечу и уверяет его, что все будет хорошо. Глен угукает, но скорее для того, чтобы от него отстали, а не потому, что поверил ему. Остается только лишь вздохнуть и сделать вид, что Бэррон ничего не заметил. Так ведь поступают настоящие друзья?
Со звонком вся аудитория подскакивает, как и сердце у Трампа. Он даже не заметил, как пролетели эти полтора часа. После их разговора, буквально три минут спустя Коля пишет Бэррону, что оставит у него свою учебную сумку и зайдет за ней вечером, когда они вернутся. После занятий Бэррон ему отвечает коротким «хорошо», прощается с Гленом, который, понурив голову, направляется в библиотеку, дабы утонуть в своем странном увлечении рептилиями и забыть о тревожащих его мыслях. Бэррон не держит, провожает шотландца взглядом, читает в общем чате, что автобус подъедет минут через тридцать-сорок, так что время прийти в себя у архитекторов было, и, не став дожидаться какого-то чуда или знака, направляется к себе в кампус, краем глаза все же замечая Еву в коридоре. Неосознанно Трамп натягивает самое непричастное ни к чему выражение лица, проходит мимо девушки, слышит ее голос, произносимый имя его парня и ускоряет шаг. Не важно, вообще не важно, что она там льет своим прихвостням в уши, Бэррона это ни разу не волнует. Вот он увидит сейчас Колю и вообще забудет о том, что видел ее в коридоре. Вот так вот!
Трамп заходит в кампус и его тут же останавливает вахтерша, оживленно охая и ахая, что никак не может отойти от вида прошедшего Лукашенко. Бэррон шутит, что она дразнит его, на что женщина смеется своим звонким грудным смехом, хлопает его по плечу, подмигивая, что Трамп вообще-то тоже сегодня выглядит как-то по-особенному, она это еще с утра заметила, но сказать не успела, так как по Бэррону было видно, что он спешит. Первокурсник неловко краснеет, от чего женщина лишь сильнее умиляется и прогоняет его к себе, прося не издеваться над ее сердцем так сильно. Бэррон желает ей хорошего дня и убегает к себе наверх, чувствуя, как воздух буквально-таки покидает его тело с каждым шагом.
Коля даже не потрудился закрыть дверь. Ну да, а зачем, все равно во всем кампусе пусто, как на кладбище. Трамп закатывает глаза, в несколько шагов преодолевая расстояние от двери до двери и, толкнув ту ладонью, заходит внутрь, застывая от шока.
—О господи, —и тут же, еще громче, —О! Господи!
—Можно просто Коля, —произносит он будничным тоном, но это он так язвит, —и тебе привет.
—Какого черта, Лукашенко?! —учебная сумка летит на пол, а Бэррон неосознанно прикладывает ладонь к гулко стучащему сердцу под одеждой. О, он на грани смерти.
—Что не так? —не понимает хоккеист.
—Что? —Трамп глотает ртом воздух, —да ты…ты…мой парень меня убьет, кажется, я опять влюбился в тебя.
—Я твой парень, Бэррон.
—Я даже не знаю, что хуже, —Коле надоедает слушать этот мозговыносящий бред, поэтому он просто подходит, берет лицо Бэррона в свои руки и целует. Ладони Трампа обессилено опадают вдоль тела, а с губ срывается усмешка, —это что, лечебный поцелуй?
—Прекрати нести бред, —шепчет белорус, но тем не менее Бэррон чувствует улыбку на поцелованных губах, —ты ведешь себя как дите.
—Тебе нравится.
—Чертовски.
Они дарят друг другу немного неловких, любовных поцелуев, пока Бэррон не отрывается от белоруса и, издав какой-то смущенный звук, льнет ближе, чувствуя, как руки Лукашенко проводят вверх по спине и легко хлопают по лопаткам. Бэррон не понимает себя. Ему просто хочется обнимать своего хоккеиста, проводить пальцами по колючему затылку и смеяться. Нет, это точно не было шуткой. Бэррон опять влюбился в него.
На Коле черная водолазка, явно не та, которую он надевал до этого, какая-то другая. Ткань у нее более плотная и небольшой воротник прилегает к шее, отчего кадык белоруса словно выделяется, хотя и до этого не заметить его было сложно. Сверху футболка. Такая же черная, настолько похожего цвета, что Бэррон ее присутствие заметил лишь при соприкосновении с ней. И она легкая, ткань словно не весит вообще ничего. Черные штаны с массивным темно-серебренным ремнем и идеально начищенная пряжка, отражающая неяркий свет от лампы. Трамп называет Колю идеальным мужчиной, пока белорус ерошит его по волосам своей большой и теплой рукой с часами, ремень которых был сделан словно из холодной стали, прямо как глаза у белоруса, когда он смотрит на Бэррона дольше, чем секунду, а циферблат внутри был цвета вороньего крыла. В общем и целом, Лукашенко был чертовски красивым и адски горячим во всем черном, с небрежно убранными назад волосами и его этой извечной ухмылкой на лице. Он явно знает, что хорош собой, и явно знал, какой эффект произведет это на Бэррона. Трамп качает головой, словно не верит в то, что это—его парень, а затем Коля открывает рот и это было его ошибкой.
—Так мы идем или…можем остаться? —и этот туманный взгляд исподлобья, эта ухмылка, обнажающая идеальные белые зубы, заставляют Бэррона потерять дар речи и только благодаря тому, что помимо всеобъемлющей любви к своему Николаю—а сейчас он явно был именно Николаем—у Бэррона есть немного выдержки, Трамп не падает ему в ноги и не соглашается остаться тут и, возможно, придаться так давно хотевшим извращениям. Бэррон очень, очень-очень-очень хочет в музей. И Колю он тоже очень, очень-очень хочет. Это нечестно, быть таким в такой день.
—Идем, —сглотнув тяжелый ком, отвечает Трамп, притворяясь что не видел эту нотку разочарования в самоуверенном лице своего капитана. Очуметь, думает Бэррон, это реально мой парень, почему он такой красивый? —но я не могу отпустить тебя, —вздыхает первокурсник, все же не сдерживаясь и проводя ладонью по холодной щеке хоккеиста слегка подрагивающими пальцами, —не хочу, чтобы они смотрели на тебя, —бурчит парень, вбирая ртом воздух, когда Коля тихо смеется и целует в висок. Такое нежное, теряющее в пространстве ощущение, —ты слишком красивый.
—Ммм, —Бэррон не понимает, что означает это мычание, но ему хочется думать, что это было «я знаю», —ты тоже, —Бэррон шепотом произносит то, что Коля не сказал вслух о самом себе, слыша над самым покрасневшим ухом усмешку. Белорус поправляет его чуть ломкие из-за укладки волосы, заглядывает в блестящие глаза и выдыхает, —пойдем, иначе я не смогу перестать смотреть на тебя.
Бэррон думает, что эта поезда будет огромным шагом в их отношениях. По крайней мере, они еще никогда не выезжали куда-то вместе. И пусть все вокруг будут знать лишь самую малость—что Коля и Бэррон общаются в универе и что они, возможно, друзья—они-то знают, что на самом деле между ним происходит. И то, что белорус задерживает взгляд на Бэрроне гораздо дольше, чем на том же самом Марке или Никите, говорит о многом. Потому что на друзей Коля просто смотрит, а Бэрроном—любуется.
—Прекрати думать вслух, —Бэррон несдержанно смеется, шлепает хоккеиста по плечу и, быстро выложив все учебники и засунув в сумку лишь все самое необходимое—телефон, кошелек, паспорт, пару карт и ключ от комнаты—толкает капитана к выходу из комнаты, напоследок окидывая ее ничего не значащим взглядом.
В обычный день Глен бы вылез на шум в коридоре, но он занят в библиотеке, поэтому Бэррон решает не задерживаться в коридоре и просто подойти к автобусу чуть раньше. Вахтерша называет их обоих принцами и восхищенно охает, стоит ей заметить чуть закатанные рукава Лукашенко—ровно три четверти, идеальная длина. Бэррон фыркает, что он тоже, вообще-то, старался, но стоит на плечо опуститься тяжелой руке третьекурсника, как вся детскость тут же сходит на нет. Коля такой невероятно галантный сегодня, решает Трамп, когда белорус открывает ему дверь и покорно ждет, пока его парень налюбезничается со своей вахтершей.
—Бэррон, мы опоздаем.
Трампу хочется его поддразнить. Заканючить и противным голосом выдать «еще минутку, милый», но он сдерживает себя, окончательно прощается и обещает женщине показать фотки, если таковые будут. «Беги уже» —прогоняет она его и Коля ей за это очень благодарен. Он называет Бэррона болтуном и отстраняется, когда Трамп пытается взъерошить его копну.
—Прекрати, —ничуть не зло просит Лукашенко, получая в ответ игривое «не-а». Тогда белорус, с совершенно каменным лицом, вытаскивая телефон из кармана, произносит, —тогда мне придется что-нибудь с тобой сделать.
Бэррон мог бы продолжить их игру одним небрежным прикосновением к твердому торсу, покрытому слоем дорогой и теплой одежды и тихим «например?», но это опасно. Это тонкий лед, на котором не то, что играть, лучше даже не смотреть в его сторону. Бэррон хочет Колю. Как и Коля Бэррона. И все вот эти вот невзначай брошенный фразочки лишь сильнее вдалбливают в голову эти мысли. Один взгляд, всего секунда пересеченных холодно-пепельных и глубоких синих заставляет обоих парней уткнуться куда угодно, но не на своего парня. Бэррону очень хочется взять Колю за руку. Сжать его пальцы, прильнуть к руке и выдохнуть. Ему не хватает прикосновений. Особенно Колиных. Поглаживаний по голове не хватает, хочется больше, дольше и гораздо интимнее. Бэррон сходит с ума.
Впрочем, эти мысли приходится удавить и засунуть куда поглубже, когда они замечают тщательно наполированный до блеска автобус серебристого цвета, отражающиеся лучи неяркого солнца от которого неприятно бьют по глазам и заставляют сморщиться. Бэррон первый замечает и ряд одногруппников, и ту пятикурсницу, заходившую к ним; она периодически встает на носки и пересчитывает ребят, прямо как в детском саду на прогулке, и, конечно же, он первый замечает Еву. Та, казалось, ничуть не удивилась приходу ее «любви всей жизни», вот только Бэррон заметил, что она чуть было не выронила телефон с идиотским чехлом и надписью «F*CK», где за цензуру была взята обычная банная утка. Ну и отстой, решает Трамп, а после его чуть хлопают по спине. Коля быстро и незаметно, насколько для него это возможно, с совершенно обыденным лицом и голосом, будто бы спрашивает о погоде или времени, говорит, что Бэррон сейчас в ней дыру прожжет и обратно в ад отправит. Коля пытается шутить. И только ради этого Бэррон может перевести глаза на что-то более приятное. Или Коля просто утащит его куда-нибудь. Да, было бы неплохо, он бы даже не сопротивлялся, даже просто так.
Когда парни подходят к пятикурснице, та, оглядев обоих снизу-вверх, хмыкнула, немного нервно, поправила выбившиеся пряди и в своей наскоро написанной от руки таблице отметила плюсиком возле «Бейкер Б» и «Лукашенко Н», пробубнила, что парни могут садится внутрь, если хотят, а так им нужно подождать еще всего пару человек и, как только опоздавшие появятся, они тут же тронутся. Бэррон с Колей одновременно кивают и тут срабатывает привычка, потому что Коля пропускает Бэррона вперед, а Трамп не делает как полагается друзьям—отшучивается и отмахивается—а просто коротко хмыкает и проходит первый.
Когда они садятся—Бэррон у окна, Коля у прохода—белорусу явно становится весело. Бейкер замечает, как тот крутит головой, хотя делает это медленно, словно просто осматривается, а коленка, что соприкасается с первокурсником, адским усилием старается не подрагивать. Бэррону неловко. От того, что все происходит вот так и потому, что Коля такой…милый?
—Ты чего? —Лукашенко оборачивается на этот мягкий голос, а по рукам невольно начинают ползти мурашки. Бэррон вздрагивает, когда капитан просит его придвинутся чуть поближе и, наклонившись к самому лицу, шепчет:
—Немного нервничаю.
Бэррон не может сопоставить эти два фактора. Коля нервничает. Это кажется невозможным, но стоит лишь подольше поглядеть на белоруса, заметить нервно дергающийся уголок губы и то, как он редко шмыгает носом, вздыхая, как его крепкие руки пальцами выстукивают какую-то мелодию на коленках и становится понятно, что Лукашенко не шутит. Он правда нервничает.
Бэррон делает над собой усилие, чтобы не растянуться в счастливо-влюбленной улыбке и не прильнуть ближе, мурча куда-то шею. Он лишь спрашивает что Коля сказал парням, а белорус открывает телефон и поворачивает экраном к Трампу. Суровое «буду занят» режет глаза, но последующие сообщения: от Мэтта: «если вы с Никитой в танки, ты говно», от Никиты: «если ты в танки не со мной, ты говно» и Марка: «не понял» —дают понять, что капитанский тон никто из друзей так и не услышал. В общем хоккейном чате Кэмерон что-то обсуждает с Дарреном, а Рассел пытается им объяснить, что есть личные сообщения и вообще-то некоторые еще на занятиях. Даррен пишет, что это не важно и зовет тех, кто свободен, играть в баскетбол. Им никто не отвечает, поэтому Коля выходит из чата, вновь вздыхает и откидывается назад на сиденья. Остается только ждать.
