Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Ждать, к слову, пришлось не долго. Когда двое опоздавших пришли и получили втык от пятикурсницы, та, нахохлившись и дав им мысленные подзатыльники, затолкала в автобус, а за теми подтянулись и остальные. Коля поудобнее устраивается в полутвердом сиденье, в котором перестанет быть даже отдаленно удобно уже по прошествии пяти минут, и хмыкает, переводя взгляд с их с Бэрроном соприкоснутых коленок на водителя, который что-то быстро печатает в телефоне. —Сколько нам ехать? Бэррон, которому этот вопрос был адресован, задумывается, втягивая щеки и поправляя волосы назад. Коля откашливается, возвращаясь с небес на землю как раз вовремя. —Если повезет, то часа три, если нет, то пять, —Бэррон тут же поднимает глаза, полные вины, на своего хоккеиста, —извини, надо было, наверное, сказать раньше, —Бэррон явно не понимает, что Коля не злится на него. Точнее, как. Если бы Мэтт или Никита, или даже Марк потянули его хрен знает куда в каком-то душном автобусе и только когда он тронулся, радостно бы сообщили, что тут ему придется торчать пять гребаных часов, то да, тогда Коля, наверное, разозлился бы. Но это Бэррон. На него в принципе злиться невозможно, просто потому что Бейкеру достаточно не осознавать того, что о таких вещах действительно стоило бы предупреждать. Впрочем, не очень-то Коля хотел возвращаться пораньше. К тому же, он явно сегодня остается у котенка. А парни…ну, переживут без него как-нибудь. Тем более Марк вернулся в кампус и вроде как уже приходит в себя. По крайней мере, пишет в общий чат, а это уже о многом говорит. Может там и до кампуса дойдет, вернется. А может уже вернулся. В общем, впереди пять часов, чтобы подумать об этом, —мы поедем через Харрисбург, через аэропорт, все зависит от движения, —поясняет Бэррон, как будто это сделает дорогу менее отвратительной. Коля вздыхает. Небрежно хлопает по коленке и почти что вздрагивает от того, насколько несвойственно это действие для Бэррона. Особенно тогда, когда Бейкер в нем сжигает все одним только своим видом. Ну правда, иногда Коля просто не понимает как Бэррон, постоянно ходящий в его вещах и кутающийся в его одеяло—что, кстати, выглядит настолько очаровательно, что у Лукашенко звенеть в ушах начинает—и Бэррон, одевающийся как принц, может быть одним и тем же человеком. Хотя, тут же доходит до капитана, он, наверное, тоже хорош. Если Бэррон просто одеваясь может выглядит, как два разных человека, Коли словно и правда два. Тот Коля, который постоянно попадает на объективы камер в родной Беларуси, Коля в костюмах и замечающий любой неровный щелчок в его сторону и Коля тут, в Пенсильвании, играющий в университетской хоккейной команде, по выходным отстреливающий Никиту в танки и тихо угорая с этого, Коля встречающийся с Бэрроном. Нет, думает белорус, если так посудить, в нем словно живет миллиард разных версий его. Короткий вздох. Думать об этом утомляет. —Все в порядке. Бэррон знает, что Коля заранее устал. Пять часов в автобусе, в котором работает печка, хотя на улице не так уж и холодно, с шумными первокурсниками, которые, как только автобус тронулся, захрустели всевозможными снеками и пооткрывали газировки, в начавшейся какофонии смеха и перекрикиваний, где воздух смешивается и горючим и сладким запахом духов чертовой Евы, сидящей буквально через сиденье от них, под гудящий, тарахтящий мотор и с пятикурсницей, пытающейся рассказать куда они едут и зачем все это выглядит как первый круг ада. И Бэррон знает, что для вечно стабильного и спокойного Коли этот балаган давит на виски и бесит его неимоверно. Поэтому он предлагает ему самому рассказать про музей, в который они едут. Коля шутит, что надеется, что там будет кондиционер, а Бэррон смеется с такой легкой попытки в юмор и угукает, всего на секундочку задерживая свою ладонь на локте белоруса, лежащего на его подлокотнике. И если бы буквально на противоположной стороне не сидели две шушукающиеся одногруппницы, Бэррон бы правда сделал это. Потому что Коля его парень и он имеет на это полное право. Белорус на прикосновение лишь хмыкает. Бэррон точно знает, что они подумали об одном и том же. Они делали остановки. Короткие, по десять минут, и всего две, но машин оказалось мало, и они действительно управились в три часа. Это было настоящим чудом. Коля уже успел проклясть всех, кого только можно и оставалось только Бэррона, но он терпел. На одной из остановок белорус честно признался, что его бесит уже даже, как дышит он сам. Бэррон погладил по плечу и предложил ему купить хот-дог в надежде, что предложение успокоит его душу. Бэррон не ожидал, что Коля согласится, но когда хоккеист кивнул, даже немного обрадовался. Бэррон себе не брал, но Коля съел меньше половины и отдал ему. Сидящие буквально перед ними парень с девушкой, курящие поодаль от заправки, покосились на них, но Коля буркнул, что Бэррону пора привыкать к тому, что его парню—это он явно про себя, других парней у Бэррона нет—на это глубоко наплевать, а значит и ему должно быть все равно. Бэррон лишь пожал плечами. Коля просто не знает, что Бэррон не может с ним согласиться потому, что если отец прознает—конец всему. Пока Трамп старается об этом не думать. Пока он думает о том, что в хот-доге слишком много соуса, а еще о том, что привычный холодный запах хоккейного льда с его капитана выветрился и теперь рядом с Колей Бэррон чувствует жажду. Если Бэррон купил Коле хот-дог, то Коля купил Бэррону воды. —Я сам в состоянии заплатить за воду, Лукашенко, —белорус лишь издает какой-то иронический звук. —И что? —Трамп вскидывает бровями, когда белорус в одно мгновение откручивает крышку, отпивает и отдает Бэррону, —так ты будешь, нет? —Ты издеваешься, —не спрашивает, скорее констатирует факт. Белорус лишь подмигивает, отдает бутылку в лапы Бейкера и уходи к автобусу, прося Бэррона не задерживать. Бэррон думает, что его парень сошел с ума. А еще, что он тоже куда-то сходит, потому что такой Коля ему чертовски сильно нравится. Не сильнее, чем Коля-капитан-хоккеист, но тоже ничего. По-своему. Они доезжают до Пенсильвания Авеню по заковыристым улочкам. Время пеклища вышло и теперь солнце лишь отдаленно нагревает итак раскаленную крышку автобуса. Окна открыты практически нараспашку, что не дает студентам внутри ощутить себя словно они вновь побывали в летнее время года. Коля говорит, что погода связана с глобальным потеплением, но Бэррон слушает вполуха и угукает лишь для того, чтобы окончательно не потерять связь с реальностью. Ноги затекли, а коленки ломит, спина как будто бы онемела, а правая, только недавно восстановившаяся рука пульсирует и слегка жалуется своему хозяину, что ей неудобно. Бэррон устремляет взгляд куда-то вверх, над всеми этими короткострижеными зелеными лужайками и пышногривыми деревьями, тень от которых падает на огромное П-образное здание музея. Машины, проезжающие мимо на огромной скорости, не сразу дают им развернуться и остановиться, но, когда это происходит, Бэррон выдыхает. Такие путешествия ему явно не по нраву. Особенно с сиденьями, расположенными близко друг к другу. Он ниже Коли всего на пару сантиметров и заранее сочувствует своему парню, который, к слову, выглядит так, словно только-только сошел с подиума. На лице ни грамма страдания или даже усталости. Хотя говорит белорус об обратном. —Обратно едем на такси. Бэррон не сдерживает истерического смеха, опирается на Колю и пытается как-то перевести дыхание. Отличное решение, думает Трамп, но вслух не говорит, лишь согласно кивает головой и вбирает в легкие побольше пыльного, горячего дорожного воздуха. Три часа ада и вот он—Музей искусств Филадельфии. Бэррон уже видел этот музей. Правда только на фотографиях. Теперь же, стоя в низменности, глядя на людей, поднимающихся вверх по широким ступенькам к величественному зданию, Бэррон понимает, что никакие фотографии никогда не смогут передать то, что есть на самом деле. Поднимается ветер. Бэррон стискивает в кулаках собственный кардиган и поворачивается назад, где из автобуса уже вываливаются, радующиеся такому резкому порыву ветра, одногруппники, а Ева с ее подругой что-то смотрят в телефоне. К слову, как только Бэррон останавливает взгляд на Еве, та вздрагивает, словно почувствовав что-то и поднимает глаза на Трампа. Бэррон видит, как ее ресницы жалобно воют от количества туши на них, поэтому отворачивается, спрашивая у Коли «ну что?». Белорус жмет плечами, также оглядывается назад, но даже не смотрит в сторону Евы, которая, к слову, зацепилась своим когтистым взглядом за затылок хоккеиста и прожигает его. Ну или по крайней мере старается. Пока пятикурсница пересчитывает всех поголовно, прося не расходиться никуда, Бэррон подталкивает Колю к широкой, из серого камня, обрамленного плитами песочного цвета—в цвет самого здания—лестнице, уверяя, что ничего плохого не произойдет, если они отстанут на пару метров. К слову, Коля даже не пытался брыкаться. Он лишь наблюдал за тем, как его вечно тихий с его друзьями и порой даже с ним Бэррон превращался во что-то более уверенное; превращался в того Бэррона, которого Коля еще не знал. Он словно видел Бейкера насквозь. Все его шрамы и главное, бьющееся в венах и протекающее по артериям желание. Мальчик с мечтой. Его, расколотый и собранный по частям, такой хрупкий и одновременно невероятно сильный, мальчик с мечтой. Бэррон дергается, стоит Коле забросить на него свою руку и притянуть ближе, тяжело вздыхая. Это явно лишнее действие. Оно может навлечь много неприятностей, если одногруппники Бэррона такие же, как Ева, но Коле хочется думать, что это не так. Потому что сейчас он видит Бэррона, которого можно разорвать одним небрежным словом. И Коля не признается, но ему стало страшно, когда он понял это. Огромное здание. Оно действительно производит впечатление чего-то масштабного. Само здание отделано таким же, как и лестницы, песочным кирпичом, колонны прямо перед входом словно служат для него опорой, настолько крепко и внушительно они выглядят; треугольна крыша простая, но от нее вверх, будто подсолнухи к солнцу, тянутся фигуры, рассмотреть которые не удается из-за солнечного света, но видно, что те явно какие-то заковыристые и точно что-то, да значат. Северная и Южная часть, как две капли воды похожие друг на друга снаружи напоминают типичную постройку, ничем не примечательную; огромное колличество окон дает помещению внутри много естественного света, а пышные кусты по периметру спасают тенями в жаркую погоду и делают итак восхитетельные залы с исторической отделкой лишь прекраснее. Напоминает несостоявшюся версию Белого Дома, по крайней мере снаружи, думает Коля, но когда произносит вслух, Бэррон лишь как-то неопределенно хмыкает. Территория перед входом похожа на пустыню с вкраплениями в виде квадратов с насыпью мелких камней и округлых пригорок, ограждающих здание. Людей было столько, сколько обычно бывает на улице в хорошую погоду, в теплое время суток, в будние дни. Коля с облегчением заметил, что на них никто не обращает внимание и с сожалением отметил, что, будь он сейчас в Беларуси, на него бы были направлены все объективы. Даже камер наружного видеонаблюдения. Расслабившись в плечах и подождав, пока все соберутся воедино, а не будут разбредаться как цыплята, и когда пятикурсница-наседка наконец выдохнет, дружным скопом студенты двинулись ко входу. Пройдя через пункт досмотра и убедившись в том, что первокурсники—и не только—не пронесли с собой ничего опасного, пятикурсница попросила собраться всех у главной лестницы, пока она раздобудет им кого-нибудь поинтереснее. Коля наблюдает, как Бэррон мастерски стаскивает какую-то брошюрку со стенда и раскрывает ту, заинтересованно хмурясь. —Могу обрадовать, —шепчет он, пихая Колю плечом, —тебе не придется смотерть на бюст сорок минут. Шутка ужасная. Да и не шутка вовсе. Но Коля все равно ощутил некий прилив смеха и не сдержал его. Все это было странным. Он и Бэррон. За пределами кампуса. Не Николай Лукашенко лучший третьекурсник на потоке, лучший нападающий, центральный своей пятерки, лучший бамбардир и с недавних пор капитан и Бэррон Бейкер обычный первокурсник с явными проблемами в семье, а просто Коля и просто Бэррон. В музее. Странно, но занятно. Внтури было дикое освещение. Не яркое, именно дикое. Бледный Бэррон превращался в только что приехавшего откуда-то из Майами с начальной стадией желтухи, а блеклые волосы наливались такой желтизной, что у белоруса невольно воспроизвелось сравнение с яичным желтком. Бэррон говорит, что ударит его, но продолжает читать свою брошюрку и даже не смотрит в сторону хоккеиста. У которого, к слову, после этой реплики на губах выступила самодовольная ухмылка. С недавних пор ему нравится бесить Бэррона, это правда, когда Бейкер раздражается и начинает бухтеть это забавно. А еще его это непроницаемое лицо. Ну просто праздник какой-то. Залы были огромные. Бэррон сравнил их с гостиными в старинных замках. Щедящее освещение—не то, что раньше—высопкие потолки, ровные, гладкие стены и прохлада, веющая в воздухе. Им сказали о том, что после основных залов можно будет посетить и другие, обставленные совершенно иначе, но сначала у них будет обучающая программа. Бэррон шепнул Коле на ухо, что это бред и они просто вытягивают из их университета деньги, поскольку все собравшиеся учатся на соответствующем курсе и уж явно не будут ахать с каких-то давно известных им фактов. Девушка, сопровождающая их, явно эту реплику услышала, поскольку улыбка ее, итак напоминающая акулий оскал, сделалалсь еще шире, так, что были видны все отбеленные зубы. Она явно подумала о том, что Бэррон очередной богатенький выпендрежник, не умеющий сорить деньгами и не ставящий ни во что искусство. А Коля подумал, что у него закончился кислород в легких. Бэррон. Бэррон с колкими шутками и язвительностью в голосе. Не его мягкотелый мальчик. Самодостаточный и знающий, что нужно сказать и как увеличить децибелы, чтобы было слышно лишь тому, кому надо. Коле нравится. Его это даже как-то раззадоривает. Впрочем, продлилось все это не долго. Коля ушел в себя по непонятным причинам—скорее всего из-за того, что Бэррон замолчал, а в ушах, помимо шороха одежды и треска от ламп, еле слышно шептались люди, стоящие в разных концах зала—и очнулся только когда Бейкер подтолкнул его вперед. «Я хочу поближе» —Бэррон не говорит это вслух, потому что Коля не слышит его голоса, но читает по движущимся губам. Белорусу становится интересно что же он такого там увидел и поэтому также, как и Бейкер, переводит взгляд на картину. И отшатывается. Неосознанно, но так, что Бэррон точно это замечает. Его пальцы всего на мгновение стискивают локоть хоккеиста, а глаза впиваются в ужасно-прекрасную картину перед глазами. У Коли идут мурашки. Вновь. «Мягкая конструкция с вареными бобами» —Коле даже не нужно пробегаться глазами по названию, как делают большинство студентов рядом. Ему, как и Бэррону, достаточно одного взгляда на эти изуродованные и перепутанные части тела, на «нечто», вселяющее чувство дикого страдания, чтобы в голове всплыло название. Коля иногда все еще поражается ему. Но лишь иногда. Рядом жужжит девушка, что-то негромко рассказывая толпе однокурсников. Затылком Коля чувствует пристальный взгляд Евы, направленный далеко не на картину. Коля вообще сомневается, что она поймет ее, даже если посмотрит. Скорее зевнет, Ева не похожа на девушку, разбирающуюся в искусстве или хотя бы имеющую к нему непосредственное отношение. Хотя не ему судить об этом. Отголоски голубого неба, превращающиеся в черное, густое преддверие войны. Что-то в этом страхе, исходящем от фигуры на картине, напоминает Коле Бэррона. Коля знает, что картины действуют на каждого по-разному. И каждый видит в нем что-то свое или не видит вовсе. Коля видит и понимает. То, что перед ним—чувствует Бэррон, стоящий рядом и практически замеревший, застывший, глядя на картину. Он знает, о чем подумал Коля. Потому что страх и боль в преддверии чего-то ужасного—обычное состояние Бэррона. Коля сглатывает. Тяжелее, чем ему хотелось бы, и легонько хлопает Бейкера по предплечью, возвращая того обратно, пока Бэррон не ушел слишком глубоко в себя. Это одна из знаменитейших картин, представленных здесь, но смотреть на нее дольше, чем пару минут, даже у белоруса не хватает духа. Коля считает, что их программа, если таковая вообще существовала, определенно составлена на коленке и не учитывает вообще ничего. Нельзя с корабля на бал бросать студентов к картине, предвещающей войну. Это просто…нельзя так. После нее Коле совершенно не хочется впитывать в себя морские глубины или пытаться выведать у пейзажей их истинную природу. Коле хочется обвить Бэррона руками, стиснуть как можно ближе и пообещать, что все будет хорошо, зная, что это пустые слова. Все слова, сказанные на отрицательных эмоциях пустые. Но Коле хочется. Потому что, пока никто не видит, Бэррон касается его ладони своей, а у хоккеиста идут мурашки от того, насколько та мертвенно холодная. Он поворачивается к Бэррону, но тот мотает головой. «Потом, все потом» —означает этот жест и Коля дает сам себе установку. Он ни за что не оставит сегодня котенка одного. Ни сегодня. Не в этот раз. Бэррон смотрит на своего хоккеиста исподлобья и по одной лишь рвано вздымающейся груди может понять, что они подумали об одном и том же. Коля в оцепенении. Как и Бэррон. Он думает, что быть так близко к чему-то мертвому в самом начале—бред. Бэррон думает так же. Ему очень хотелось в музей, его влекли эти высокие потолки, освещенные слабым светом полотна и кучки людей, столпившихся у витрин с керамической посудой и различными безделушками из разных эпох, но после увиденного он понимает, что ему не хочется идти дальше. К горлу подступает тошнота и она не чувствуется как что-то мерзкое, как обычно, она словно идет откуда-то из головы, словно Бэррон хочет вытошнить не завтрак, а собственные мысли. Или воспоминания. Скорее воспоминания, потому что картина напомнила Бэррону об отце. О тех моментах, когда он был не «папа» а «президент». Трамп старший никогда не был отцом для Бэррона. Ну или по крайней мере был в те года, когда память не задерживается в детской голове. У них нет совместных фотографий и они не разговаривают об общих увлечениях, потому что их нет. У Дональда Трампа президентские дела важнее любых других, а у Бэррона Трампа сгоревший в камине мольберт с остатком его сыновьих чувств к отцу. Бэррон ненавидит все это вспоминать, но эти воспоминания, как ногти, неотъемлемая часть Трампа. Поэтому всего на мгновение Бэррон стискивает ладонь Лукашенко и впивается взглядом в его лицо. Он истошно кричит о помощи где-то у себя в голове и надеется, что Коля слышит его. Когда собственная ладонь чуть немеет, а пальцы начинают покалывать от контрастного тепла, Коля кивает и Бэррон успокаивается. Он открыт, как никогда прежде. И Коля его защитит. Его, слабого и бесполезного, кое-как склеенного самостоятельно, как дешевую вазу. Защитит…