***
—Ну что?! — зайдя в комнату, Марк резко подносит телефон к уху и буквально-таки рычит, не пытаясь сдержать собственный гнев, —что тебе опять от меня надо, я сказал, что буду с друзьями в баре, какого хера я должен отзваниваться тебе о каждом своем шаге, ты мне кто, парень что ли? —на том конце только и успевают раздраженно вздохнуть, —не забывай, что ты всего лишь очередной ебырь, если я захочу, наши отношения закончатся прямо сейчас, думаешь у меня не найдется замены? О, ты ошибаешься, знаешь сколько таких, как ты, кто готов на все условия, лишь бы я просто был рядом, а?! Ну и что ты молчишь?! —Ты пьян, —Марк скидывает звонок и бросает на пол куртку, вместе с бомбером Мэтта. Как же его бесит вся эта ситуация. Он просто хотел забыть о своих проблемах хотя бы на несколько часов. Хотел забыть о Джастине, контролирующем его, об Уолтере, его крепких руках и улыбке, мягкой потемневшей коже и горящим изумрудным глазам, о его голосе, спокойном и размеренном, куда-то в макушку, хотел забыть о том, что ему непозволительно себя так чувствовать. Марк бросается на кровать, лицом в подушку, и воет от того, насколько все это ему осточертело. Проще просто лечь и умереть, думает Уокер, а после телефон начинает вновь вибрировать, вызывая дрожь во всем теле. Марк даже не понимает, как с глаз начинают катиться слезы отчаяния. Почему его не могут просто оставить в покое? Он поворачивает лицо к светящемуся экрану. И принимает вызов. —Что? —голос дрогает, но это остается, слава богу, незамеченным. Джастин молчит некоторое время, затем произносит, исключительно ровным, безэмоциональным голосом: —Слушай, прости, я перегнул палку, —в ответ слабое «угу», —я понимаю, что не должен был, но я правда волновался, —Уокер ничего не отвечает, переворачивается на спину и нажимает на громкую связь. Все тело словно ослабло. Силы уходят, —ты сейчас в кампусе, — снова угуканье, —давай я заберу тебя? —Марк вздыхает: «зачем?», —не хочу, чтобы ты был сейчас один, —секунду, всего одну секунду Марк позволяет себе не думать о том, что он уже давно решил не доверять Джастину на все сто. И этой секунды хватает, чтобы предательский голос выдал короткое «давай». Джастин, явно оставшийся доволен собой, говорит, что приедет через десять минут и сбрасывает звонок, а Марк поджимает ноги к себе и мысленно просит прощения у всех, кто только пытается всплыть в голове: у мамы, папы, Саманты, у него, у Уолтера,—у него он его просит раз тридцать, если не больше— у Коли, который считает его взрослым, у Никиты, которому сегодня пытался открыть глаза, у Бэррона, который хоть и ребенок, но иногда читает его лучше собственного парня, и больше всего у Мэтта, у лучшего друга, который сегодня выслушивал все его проблемы, а потом махнул на них рукой, сказав, что если что, он сможет сломать еще одну машину и ему срать. У Марка такие отличные друзья…так почему же он не может быть таким же, как они? Уже буквально через пару часов, лежа в кровати Джастина Марк отвечает на собственный заданный вопрос. Потому что он трус. Он боится. Он все еще тот восемнадцатилетний Марк, потерявший любовь всей своей жизни, он становится им, когда кто-то начинает по-настоящему понимать его, становится им рядом с Уолтером, с открытым и честным, который говорит о своих чувствах, но не наседает. Марк проводит по голой спине Джастина кончиками пальцев, прижимается к ней лбом и с огромным усилием, зажмурившись, сдерживает порыв снова заплакать. Так происходит всегда после того, как они с Джастином занимаются сексом. Марку хочется забрать все своим шмотки и явится к Уолтеру под дверь с повинной. Потому что он тоже. Черт возьми, он всецело разделяет все его чувства и это так мерзко, то, что Марк творит, пытаясь заглушить все это. Он просто ничтожество. Хорошо, что эти выходные он проведет с друзьями. Меньше проблем, больше эмоций.***
Мэтт стучится в уже знакомую комнату, надеясь, что соседка Евы сегодня не ночует дома и он не разбудит обоих девушек. Хоть Мэтт и выглядит козлом, таковым он, на самом деле, не является. —Чего тебе, Стивенсон? —Несмотря на позднее время и на нечастые заявления такого рода, Ева открывает дверь и даже не злится. По девушке видно, что она не спала, скорее всего, как обычно, смотрела какие-нибудь медицинские короткометражки, пытаясь понять хоть что-нибудь. Иногда Мэтта это поражало. Ну то, что она настолько стремится покорить Лукашенко, что даже решилась начать разбираться в том, в чем не сильна вообще от слова совсем. Мэтт даже как-то пытался помочь, предлагал свою помощь, хоть и понимал, что учитель он никудышный, но Ева всегда отказывалась. Глубоко в душе канадец знал почему. Потому что она хочет впечатлить Колю А впечатлить не получится, если ей кто-то будет помогать. Мэтт вздыхает, —Я одна, если тебе интересно, —в ответ короткое «угу», Мэтт залипает на ее открытые щиколотки и не может связать двух слов, —зайдешь? —пару прядок непонятного, кажущегося черным, цвета спадают девушке на бледноватое, чуть вытянутое с отчетливыми скулами, заостренное лицо, из-за чего из груди канадца вырывается судорожный вздох. Ему внезапно захотелось убрать ей волосы за ухо. Мэтт кивает, и Ева отходит в сторону, пропуская его внутрь, —что-то хотел? —Могу я остаться сегодня у тебя? В комнате приглушен свет. На кровати Евы, что стояла у стены, как и кровать Никиты в их комнате, бардак, но это скорее всего из-за того, что она сидела под одеялом, а теперь встала, когда как кровать ее соседки—Мэтт не помнит ее имени, как бы не старался вспомнить—идеально заправлена, без единой складки. Канадец усмехается, решая не говорить о подмеченном вслух. Ева вновь зевает, прикрывая рот ладонью с белыми ногтями, свободными от лака, что для нее несвойственно, спрашивает голоден ли Мэтт и, если да, то она может принести ему чего-нибудь с кухни. Мэтт отрицательно кивает, сознаваясь, что они сегодня ходили с парнями выпить и ему не очень хочется после алкоголя есть. Ева странно косится на него, но ничего не говорит. Жмет плечами и предлагает ему досмотреть вместе какую-то короткометражку про операцию на позвоночник. Мэтт соглашается, но без особого удовольствия. Шорох постельного белья возвращает Мэтта в те далекие времена, когда его семья была еще полная, когда у отца не было неслыханного богатства, а мать не задумывалась о том, что между ними, счастливыми и влюбленными, может пробежать молния раздора. Ева пихает Мэтта в угол между кроватью и стеной, устраиваясь меж ног третьекурсника. Девушка опирается спиной о хоккеиста, и, хотя Мэтту не очень удобно, он не говорит ей об этом. На экране крупным планом ровные позвонки с красными прожилками и кое-где натянутой кожей. Мэтт видит, как по плечам Евы бегут мурашки отвращения и чувствует, как она неосознанно прижимается к нему ближе, видимо чтобы ощутить хоть какую-то поддержку. Стивенсон проводит рукой по лицу, откидывая голову назад. В глазах звездочки и непереносимая сухость из-за которой, он уверен, с утра они будут красными, и он не сможет открыть их полностью. Мэтт спрашивает может ли он позвонить, на что Ева угукает, делая потише. Мэтт достает телефон и набирает номер, в последний раз на который звонил еще на первом курсе. После двух гудков трубку снимают. На том конце уставший голос бывшего папиного лучшего друга и по совместительству дяди Мэтта сначала недоуменно спрашивает «кто это?», а потом хмыкает «ну конечно», ожидая ответа от своего племянника. —Я…—Мэтт цыкает, не зная как начать разговор, —во-первых, привет и прости, что звоню так поздно, —оставшись без ответа, Стивенсон продолжает, —мы тут с парнями решили выбраться на выходные. Помнишь, ты… —Ну и ты засранец, —Мэтт смеется, неосознанно, чувствуя в горле застывший ком. Это было так давно…счастливое детство, —давно ты не звонил. Забыл, небось, как собственного дядю зовут, а? —насмешливый голос, немного хриплый из-за ниспавшей дремоты, заставляет судорожно выдохнуть воздух сквозь нос и прошипеть: —Стив, —в ответ смешок, —я, правда, мне жаль, что я звоню только ко… —Забей, —прерывают его, —серьезно, Мэтт, оставь свои дурацкие извинения, я разве не говорил, что ты можешь просить меня о чем угодно? —Говорил. —Ну так и в чем проблема? —Мне нужен свободный дом, —на том конце угукают, —на чет…нет, нас будет пять, —Мэтт прикрывает глаза, усиленно о чем-то думая, —что-нибудь рядом с Маунт-Игл? —получается вопросительно. Стив снова кивает, просит подождать секунду, а затем Мэтт слышит приглушенное клацанье по клавишам. —Могу предложить Сион или Кертин, до Сиона добираться ближе, но Кертин ближе к горам. —И сколько до Кертина? —Минут сорок на машине. Какое-то время повисает молчание. —Если вы собрались тусоваться без девчонок, я бы выбрал Кертин. Горы это, вроде как, мужественно, —Стив нервно усмехается, —это если тебя вдруг интересует мое мнение. —Мгм, да, Кертин звучит здорово. —Отлично, —Стив хлопает крышкой ноутбука, —тогда я скину тебе координаты дома, но только если ты пообещаешь мне кое-что, —Мэтт напрягается, но все же спрашивает: —Что? —Что после нашего разговора ты не пойдешь бухать дальше, а пойдешь спать, —в ответ фырк. —Я итак собирался. —Ну да, —усмешка, —ты же хороший мальчик. —Да пошел ты, —без особой агрессии выдает Мэтт, подавляя в себе улыбку, когда Стив начинает несдержанно смеяться на том конце. —Давай, парень, звони почаще. —Да, —Мэтт делает паузу, —еще раз спасибо. Гудки, оповещающие о конце звонка, приводят Мэтта в чувства. Он вздыхает с легким раздражением и убирает телефон в карман джинсов, думая, что Ева, наверное, поинтересуется с кем он разговаривал, но девушка лишь убирает прядь за ухо и, обернувшись на секунду, хмыкает: —Коля тоже едет? Мэтт чувствует острую боль где-то в районе груди, но игнорирует это. Кивает, не давая ответа вслух и, мельком глянув на экран, говорит, что пациент, скорее всего, не выживет после операции. Ева косится на него, как на умалишенного, но, когда фильм заканчивается, все же признает, хотя и без особого чувства поверженности: «ты был прав, он умер». Ева бубнит что-то о том, что не понимает зачем тогда выкладывать неудачные операции на всеобщий обзор, а Мэтт говорит, что неудачи—это тоже своеобразный опыт. —Не пытайся быть умным, —хмыкает Ева, —твоя роль заключается в другом. —И в чем же? —Ева ставит телефон на зарядку, рукой показывает, чтобы Мэтт снимал свою футболку и, задумчиво мыча, отвечает: —Быть смешным, —пауза, —и помогать мне с Колей, —она совершенно легко и коротко улыбается, забираясь под одеяло, когда Мэтт стаскивает джинсы и вешает их на спинку кровати. —Вот как…—в никуда произносит Стивенсон, собираясь уже повернуться и приобнять девушку во сне, как она внезапно останавливает его одним коротким «не хочу». Мэтту ничего не остается, кроме как уткнуться лбом в холодную стену. —Вы с Колей примерно одной же комплекции? —выключив свет и понизив тон, спрашивает она. —Не особо. У них с Никитой примерно одинаковое телосложение, —Ева выдает короткое «понятно», —а что? —Надо было тогда с Ершовым замутить, —Мэтт ничего не отвечает на это, делая вид, что не услышал, —ну ладно, ты тоже сойдешь. Девушка прижимается щекой к спине канадца и, выдохнув «спокойной ночи» тут же засыпает, пока Мэтт смотрит куда-то в стену и сдерживается из-за всех сил, сжимая ладони в кулаках, чтобы не сорваться прямо здесь и сейчас. Каждый раз после таких вылазок перед глазами лицо Марка и его слова о том, что его просто используют. О, Мэтт знает об этом, правда он думал, что это не будет столь больно осознавать. Он знает, что Еве интересен только Коля, и что спит она с ним только потому, что без Мэтта у нее не будет даже малейшего доступа к Лукашенко, но почему-то вначале всех этих отношений Мэтту было куда больше все равно, чем сейчас. Вот дерьмо, думает канадец, понимая, что, кажется, попал.***
Несмотря на то, что первые пару минут Колю действительно парил тот факт, что они с Мэттом будут в одном общежитие и что процент ненужной встречи внезапно может возрасти, как только Коля зашел в теплое здание, ему тут же, совершенно небрежным тоном сообщили, что, если белорус к своему другу, то тому на третий этаж, тем самым полностью раздавливая его волнение в пух и прах. Коля затормаживает, ибо не совсем понимает к чему это было сказано, но стоит ему встретиться с ну уж очень понимающим взглядом женщины, что делает телевизор погромче и тут же становится все понятно. Когда-нибудь Коля обязательно выскажет ей огромное количество слов благодарности, но не сейчас. Сейчас Коля поднимается по лестнице на второй этаж и не хочет ни о чем думать, кроме как теплой кровати с не менее теплым Бэрроном, который явно уже давно спит, уткнувшись в подушку и, даже не осознавая этого, жмется ближе к стенке, оставляя место своему широкому хоккеисту. Но это ненадолго. Как только Коля даст котенку понять, что он рядом, Бейкер тут же развернется на бок, промурчит что-то нечленораздельное куда-то белорусу в ухо и, закинув на него свои ручища, продолжит болтаться в сонном царстве, только теперь явно с более счастливыми снами и без тревожных поерзываний и кошмаров. Коля как вспомнит Бэррона в коме: бледного, еле дышащего и с постоянными тихими стонами от болезненных воспоминаний, что приходились на неестественно долгий сон, так его тут же перетряхивает…