***
Просторная квартира на последнем этаже элитной многоэтажки встречает непривычным для души и сердца холодом. На пороге не валяется куча разбросанных чужих кроссовок, из-за которых Чонгук часто спотыкался, после громко возмущаясь их хозяину. Рядом стоящее трюмо покрылось весомым слоем пыли, как и зеркало, висевшее по правую сторону от входа в некогда «семейную» обитель, а нетронутый пакет с бумагами, который должен был отправится на переработку, так и стоит в углу, не дождавшись своей участи. Полки в ванной больше не хранят различные бутыли с шампунями, масками, гелями, да кремами, лишь оставшиеся после них круглые следы на фоне пыли. На крючках рядом с темной душевой висит только один, чонгуков, черный халат, теперь без пары в виде светло желтого. Во вторую ванную комнату заглядывать даже желания нет. В гостиной, соединенной с кухней, обстановка не менее удручающая. Разбросанные подушечки и скомканный плед в углу дивана, такой же слой пыли, как и во всех комнатах, на дорогой плазме, треснутый стеклянный столик и увядшая на нем Калатея. Когда-то Чимин притащил это растение в дом с весьма громким заявлением — «Нужно озеленить эту серость!», и в последующие дни обхаживал ничем неприметное растение, внимательно следя за уровнем влаги. Барная стойка уставлена пустыми бутылками крепкого и не совсем алкоголя, молча давая понять, что именно он был завсегдатым гостем в одинокие вечера брошенного омеги. Запах которого, кстати, так и витает в этой опустевшей квартирке. Горько-кислый аромат просочился в холодные стены, а значит, что Чимин либо был, либо еще здесь. И Чонгук в следующую секунду уверен именно в последнем варианте, так как из последней комнаты, их бывшей спальни, слышится совсем тихий вздох. Дверь бесшумно отворяется, являя хозяину квартиры совершенно нежданного гостя. Тот, забравшись на постель прямо в обуви, сидит с очередной полупустой бутылкой горького виски, опустив уже тяжело пьяную голову. Чонгук же стоит, намертво прилипнув к полу. Осматривает просторное помещение, натыкаясь на опустошенный шкаф, принадлежащий как раз-таки омеге, и слегка недоумевает. Чимин, почувствовав знакомый запах, резко откидывается назад, прижимаясь спиной к деревянному изголовью их когда-то горячо любимого места. — У меня началась белая горячка или ты действительно вернулся? — хрипота доносится до чуткого слуха быстрее, чем опьяненный взгляд фокусируется на силуэте в дверном проеме. — Могу поздравить, ты еще не совсем спился, — хмыкает Чонгук, на что омега на кровати поломано улыбается. В сердце что-то ёкает при виде такого Чимина, когда-то улыбающегося, счастливого, чересчур эмоционального. Воспоминания, где оба из них были счастливы мелькают перед глазами быстро словно титры в конце фильма, и Чонгук напряженно выдыхает. Потому что как раньше у них уже никогда не будет. Навряд ли получится… — Какая по счету бутылка? — головой указывает он на янтарный алкоголь в руках омеги. — Первая, — тут же прилетает ему в ответ, а затем Чимин видит вопросительный, косой взгляд в сторону кухни и добавляет. — Всё, что там стоит, это ещё с прошлых дней… когда я ждал тебя, в июле, — получается надрывно. Чонгук слабо кивает, мол «хорошо», и подходит к одному из шкафов, осматривая стопки своих нетронутых футболок, джинсов, маек и прочего. Полки, которые раньше были забиты до отвала вещами одного омеги, пусты, как и все остальные ящики. — Где твои вещи? — Хосок забрал, я же, вроде как, у него теперь живу. Чонгук поджимает губы, прикрывая ненадолго глаза. Жуткая боль сдавливает грудную клетку, кажется собственные ребра грозятся треснуть под таким напором и проткнуть собой многострадальное сердце. Голова кругом от бесконечного потока тревожащих разум мыслей, становится тяжело дышать. Зачем Чонгук вообще сюда приехал? И что тут делает Чимин? Разве Хосок его еще не ищет? — Почему вернулся? — противный ком застревает в горле, заставляя альфу несколько раз прокашляться. Кислота ягод оседает на дне легких. — Я прихожу сюда уже вторую неделю. Пришлось постараться изобразить себя нормального, чтобы Хосок дал хоть какую-то свободу от своей опеки, — Чимин вновь делает глоток, морщится от алкогольной горечи и откидывается спиной на изголовье кровати. — Думаю, он догадывается, где я пропадаю каждый день, но пока что молчит. Взгляд Чимина наконец устремляется в омут черных глаз напротив. Там в глубине плещется разочарование и боль. Ее так много. Так много и конца ей нет. Она таит в себе переживания, страх, тоску и ненависть. Ненависть к себе, к человеку, который все разрушил, уничтожил… или… Чимин видит отражение своих глаз? — Тут так пусто, — оглушающую тишину нарушает надрывный омежий голос. — Неуютно. Одиноко. А помнишь как было раньше? — Чонгук молчит, что ответить не знает. Чимин же просто продолжает. — Я помню, как готовил тебе ужин на нашу первую годовщину. Никогда не готовил до этого и не умел, а тут решил попробовать ради тебя. Накрыл на стол, ждал тебя, ждал, но ты не пришел. Забыл. Просидел весь вечер с Хосоком в баре, даже на мои звонки не отвечал… Мне тогда было так обидно, одиноко, больно… А теперь понимаю, что всё это ничто, по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. Чонгук по-прежнему молчит, лишь зубы сильнее стиснул, дабы не явить на свет свои настоящие эмоции. Мнимое существо под названием «Совесть» со всей жестокостью вгрызается в плоть, ядом своим кровь итак испорченную заражает. Противно от самого себя, от своих слов и поступков, от жизни, которую уже не исправить. Не вернуть уже им двоим себя прежних. Не вернуть ни счастье в чиминовых глазах, не былое беззаботство в жизнь. Чонгук ощущает себя полной гнидой. Сам разрушил жизнь и не только свою, когда несколько месяцев назад, зимой приехал в родительский дом и вдохнул полной грудью раскрывшиеся, проклятые цветы. Подписал чужой, алой кровью на белой простыне смертный приговор одному человеку. И до исполнения всего остались считанные дни. Зачем? Из-за личных принципов? По семейным законам? Руки его по локоть в крови, смочены горькими слезами одного мученика. И этими руками он будет держать своего сына, то, что останется от несчастной души. И с этим не сможет он вернуться в прошлую жизнь, не сможет позволить себе такого выбора. Совесть не позволит положить проклятое дитя в чужие омежьи руки. Закрылись ворота в беспечную жизнь еще в тот холодный, зимний вечер. Нет больше счастья, больше нет ничего… — Давай начнем всё сначала? — из пучины сжирающих мыслей заставляет вынырнуть шепот на грани слышимости. Чимин вцепился крепкой хваткой в мужское, напряженное тело. Обнимает, ластится, жмется сильнее, желая почувствовать тепло родных рук на себе. Он же просит так мало. Всего лишь маленькую искру. Протяни Чон руку, и огонь в разбитом сердце снова заполыхает… — Мы не можем, — но вместо руки, холодный нож. — Прости, но я не могу. — Я забуду всё. Все твои слова, все ссоры, я забуду его! Прощу всё! Всё забуду! — слезы нескончаемым ручьем бегут по впалым щекам. — Только, пожалуйста, вернись… — Я не могу, у нас не получится… — Да почему?! — резкий крик эхом разносится по спальне. — Объясни же мне, я пойму, постараюсь. Давай найдем из всего этого выход. А выхода нет. Чонгук понимает, что не сможет после всего, что произошло и произойдет с ним, вернуться к Чимину, как не в чем не бывало. Просто не сможет. Начнется новая жизнь, где ему придется привыкать к новой роли, к роли отца. К своей новой семье. И Чимину нет места там. — Послушай меня, — высвобождаясь из чужой хватки и беря омегу за костлявые плечи, начинает Чон. — Мне жаль, что всё так вышло у нас, но я не могу. Пойми, не могу рассказать, объяснить. Всё изменилось, и вернуться обратно уже нельзя. Чимин беззвучно слезы льет, впитывает в себя каждое произнесенное альфой слово и в отрицании трясет головой. Хочется закрыть уши и ничего не слышать, потому что прямо в сердце врезается точным ударом каждая фраза наравне с одним единственным желанием… Уничтожить. — Чимин, вернись к Хосоку. Я уверен, что он не поступит с тобой, как поступил я, — всё… — Нет, Чонгук, пожалуйста, — Чимин захлебывается в рыданиях. Цепляется за чужую одежду, пытается обнять, но его руки больно хватают, отталкивая. — Мне пора идти. Истерика накрывает парня новой волной, когда его вновь оставляют одного, и на этот раз навсегда. Нет рядом Хосока, который, как в прошлый раз, не дал бы изможденной тушей упасть на грязный пол. Поймал и прижал к себе крепче, тихо шепча на ухо «всё наладится», вселяя надежду. Чимин, стоя на коленях, плачет навзрыд, но стоит донестись до слуха громкий хлопок входной двери, как за мгновенье с лица словно маска слетает страдальческая гримаса. Руками небрежно проводит по лицу, стирая остатки слез с щек. Пустой взгляд цепляется за стоящую сбоку у кровати тумбочку, а на ней телефон. Омега еле поднимается на ослабевших ногах, подходит и берет в руки гаджет, сразу заходя в нужное приложение. На экране высвечивается карта, а на ней маленькая красная точка, показывающая местонахождение одного альфы, который еще даже не успел выехать с парковки. — Что ж, ты сам всё решил, — хмыкает Чимин, и вновь тянется к недопитому в бутылке виски. Всё произошло, как он и хотел. И омега надеется, что его маленький, находящийся в кармане чужого пальто план не раскусят. Осталось лишь дождаться и узнать, где прячут «эту шлюху». Он убьет его. Пустит пулю в лоб, перережет горло, разорвет на куски, но не успокоится пока не услышит, как перестает биться проклятое сердце ненавистного омеги…***
Дрова в камине тихо потрескивают, пока за окном зловеще завывающий ветер заставляет кружиться в хаотичном танце пушистые хлопья снега. Морозная ночь окутала своей тьмой окрестные леса, заставляя его обитателей укрыться в стенах мрачного особняка. Потушив свет в своих комнатах, каждый устремился поскорее спрятаться от промозглой погоды в своей постели. И, укрывшись одеялом, наконец-то заснуть, ожидая скорого наступления следующего дня. Только вот один не стремится скрыться от ночного ужаса. Погрязший в своих мыслях, Чонгук сидит в темной гостиной, освещенной лишь слабым огнем из камина, и глотает янтарный алкоголь каждый раз как ощущает тягучую боль где-то в груди. После неожиданной встречи с Чимином, Чонгук еще некоторое время бездумно разъезжал по городу в попытках хотя бы чуть-чуть привести в порядок свои мысли. Не обращал внимание ни на бесконечные смски, ни на многочисленные звонки от Виен. Домой вернулся позже чем обычно, Тэхён в это время беспокойно ворочался в постели, ожидая возвращения альфы. А дождавшись, вскоре смог провалиться в столь желанный сон. Чонгук же снова с головой погрузился в свои навязчивые мысли, и дабы вынырнуть из них решил немного выпить… Только алкоголь по итогу не помог. На душе так же неспокойно как и на улице, вихрь нескончаемых раздумий не желает сбавлять обороты. Альфа вспоминает утренние слова сестры и вновь накатывает паника. Остались последние дни до начала совершенно новой жизни, до момента, когда альфа будет вынужден взять на руки маленький комочек, тем самым повесив на себя звание отца. До момента, когда с омежьих губ слетит последний вздох. До момента, когда Чонгуку придется собственноручно забить последний гвоздь в чужой гроб… Слышатся чьи-то тихие, но уверенные шаги, и Чонгук понимает кому именно они принадлежат. Поэтому делает еще пару глотков горького виски прежде чем рядом на диван опускается человек, с которым альфа уже какой раз не может нормально поговорить. — Снова был у своего? — отец как всегда с отвращением в голосе говорит про «слабородную подстилку» своего младшего сына. К Чимину, как и ко всем кто был до него, Господин Чон относился с призрением. Всегда критикуя Чонгука за выбор, повторял, что никто не достоин возможности стать частью семьи Сублатио. Не дано их роду познать настоящей любви, не дано создать настоящую семью. Чонгук особо не спорил, но не желая слушать очередные нравоучения, всегда сбегал куда подальше. — Случайно пересеклись, — выдавливает из себя младший Чон. — Приехал на квартиру, а он там. Мужчина хмыкает понимающе и устремляет свой взгляд на полупустую бутылку алкоголя в чужих руках. Впервые он видит такого Чонгука, измученного, уставшего, ищущего мнимое душевное спокойствие в высокоградусном пойле. И отец как никто другой понимает своего сына, потому что тоже проходил через это. Дважды. — Скажи мне, отец, ты чувствовал тоже самое, что и я сейчас? — будто бы читая мысли, спрашивает Чонгук. — А что ты сейчас чувствуешь? — Отвращение к себе, — Чонгук поджимает губы, сдерживая предательски выступающие слезы на глазах. — Я сожалею о том, что сделал. Чонгук глушит боль очередным глотком спиртного и, согнувшись, подпирает тыльной стороной ладони тяжелую голову. Алкоголь не помогает почувствовать желанную легкость, а лишь сильнее заставляет чувствовать пожирающее его изнутри сожаление. Сейчас, спустя столько времени и пережитых страданий, уже находясь на когда-то сильно желанной финишной прямой, Чонгук понимает, что хочет вернуться в самое начало и всё изменить. В тот самый день злополучной зимы не стоило приезжать в этот проклятый дом, не нужно было нарушать чужой покой, и тогда всё было бы по-другому. Тэхён, как и хотела Виен, уехал бы куда-нибудь и прожил свою жизнь по-своему. Чимин бы не почувствовал горький вкус «измены», а Чонгук продолжил бы размеренно плыть по течению. — Это нормально, все мужчины из нашей семьи проходили через это, — отцовская рука аккуратно опускается на чужое плечо. — Я понимаю тебя, я тоже испытывал эти чувства, когда на моих руках умирала Юонг, а затем и Нора. Эта невыносимое ощущение из-за «привязанности» разрывает тебя от осознания того, что этого человека больше не будет. Но как бы банально не звучало, — со временем станет легче. В ответ короткое мычание. От чужих слов легче не стало. Чонгук боится наступления того самого дня, потому что даже представить себе не может каково это, когда на твоих глазах погибает родной душе человек. Не этого он хотел, не такого конца он ждал. А теперь в какой раз за этот вечер признается себе в том, что он сожалеет обо всем, что сделал. Ему искренне жаль Чимина, которому он когда-то давал обещание не бросать его. С которым вместе прожили бок о бок четыре года, разделяя быт, работу, громкие ссоры, бессмысленные разговоры после долгих совместных ночей, страстные поцелуи, тихие слова любви и самые яркие эмоции. Ему искренне жаль Тэхёна, которого он просто разбил, а затем заставил вместе прожить последние дни уничтоженной жизни. Разделить постель, редкие завтраки, ночные чаепития, тепло спасительных объятий, короткие разговоры, боль и реки слёз. Чонгук сам же полосует свое сердце, нанося удар за ударом, и волк внутри скулит хуже побитой собаки. И даже если это и есть «просто привязанность», как говорит отец, то почему же так больно? Почему? И разве со временем станет легче? — Прости, — раздается в глухой тишине сдавленный хрип. Чонгук ощущает как слезы, которые он так старался сдерживать, медленно скатываются по щекам. Отец непонимающе смотрит на него, но Чонгук не чувствует на себе этого взгляда… Перед глазами измученное омежье тело, а в ушах последний чужой вздох. Заснул… и больше не… — Прости меня…