«ломаются крылья от тяжести веры. предавшей
тебя, как любого из нас.
но я буду рядом.
я стану злодеем,
который тебя никогда не предаст».
— Ра Вён
***
— Что ты почувствовал, увидев его впервые? Называть вещи своими именами — непозволительная роскошь, ведь каждое слово выверено осторожностью и сомнением, возможно ли засунуть руки по локти в чужую душу и не остаться без них же. Алина закусила губу. Кончики пальцев коснулись прохладного виска, поднялись выше, чтобы зарыться в волосы, пропустить смоляные пряди сквозь. Дарклинг молчал, обратившись куда-то вглубь себя. Возможно, не желая слышать вопрос. Возможно, ожидая ответ самого сотворения, ведь он сам — зеркальная ему противоположность. Вопрос страшен, но ответ — страшнее, и Алине вдруг захотелось отменить свой ход, сделать шаг назад, но Дарклинг вдруг выдохнул одно-единственное слово, делясь старательно забытой истиной: — Беспомощность.***
Чернота, глубинная, агатовая — лоснящаяся сотнями оттенков, наступает со всех сторон; морской волной, когда солёная вода заливается в носоглотку, лишая возможности дышать. Всякий раз, оказываясь по другую сторону, в незыблемой тьме, Алина замирает всем существом, страшась необходимости сделать первый вдох. Свет куполом мерцает над плывущим по сизому песку скифом, служа и маяком, и сигналом бедствия для волькр. Хлопанье кожистых крыльев раздаётся совсем рядом, и Алина знает, что они ждут осечки. Её осечки, которая позволит острым зубам разорвать весь экипаж на куски. И всё-таки их звонкие крики кажутся совсем жалостливыми, отчего Алине не удаётся наполниться жестокостью по отношению к тем, кто страдает столетиями из-за чужой жажды могущества. К тому же, ей хватает иных тревог, так или иначе связанных с их присутствием в Каньоне. — Ничего не хочешь сказать? — Зоя становится рядом, не без любопытства взглянув на полный солнечного пламени шар в ладонях Алины — именно он резонирует в купол, служа им щитом. Небольшой фокус из арсенала солнечной заклинательницы, благодаря которому они смогут достичь Западной Равки без потерь. Если подобное, конечно, входит в план. — Хотела бы я сама знать, — мрачно отзывается она, бросая мимолётный взгляд на нос скифа. Плащ Дарклинга развевается подобно жидкой тьме, то льнущей к его ногам, то стремящейся обратиться крылом. Присутствие Зои подле ощущается натянутой, звенящей струной, и Алина не смогла бы обвинить её. Изменившийся едва ли не в последний миг расклад был подобен внезапно начавшемуся землетрясению. — И почему это к нашим соседям должен отправиться ты? — задал закономерный вопрос Николай днями ранее, пускай за легкомысленным тоном скрывалось то же пудовое напряжение. Кашлянув, он поставил на стол фигурку двуглавого орла, до того подбрасывая в руке. Дарклинг, смотря на развёрнутую во всю стену карту, пожал плечом. Тени, танцующие вокруг его запястья, лишь на миг всколыхнулись, ведомые мыслями своего заклинателя. Алина могла бы сказать, что на подобное можно смотреть вечно, как на горящее пламя или что-то там ещё. До тех пор, пока Дарклинг не вонзил очередной нож словами, спровоцировав долгий и утомительный спор, грозящий перерасти в банально-отвратительный скандал. — Мне есть, что им предложить. От такого не удастся отказаться даже при всём желании. К тому же, нужно завершить кое-какие дела, — после Дарклинг взглянул на Алину и неожиданно добавил: — Придётся тебе довериться мне. Сможешь? Она соврала бы, сказав, что эти слова успокоили её — лишь навалились очередной тяжестью на плечи: неизвестностью, закономерным страхом, ведь всякий раз, оказываясь в Каньоне, Дарклинг творил ужасающие вещи. Зоя неожиданно сжимает её локоть, заставив содрогнуться. Волькры кричат ещё пуще, казалось бы, чувствуя настроения той самой занозы, не позволяющей им утолить вековой голод. — Я не знаю, что он задумал, Старкова, но не позволь трагедии повториться, — шёпот Зои льётся расплавленным металлом в ухо, а то и острием — прямиком под рёбра. Алина смотрит на неё, крепко сжав челюсти. Легко догадаться, о чём думает каждая из них: о погубленных жизнях, стёртых с карты мира городах. О том, что голод вечности неутолим и всё возведённое, тщательно построенное ими доверие может быть стёрто по щелчку, но… — Этого не должно произойти снова, — с нажимом добавляет Зоя, испытывающе глядя на неё. — Ни в качестве угрозы, ни в качестве рычага давления на наших гипотетических союзников, ни в… — Я знаю, Зоя. Я доверилась ему. Алина ненавидит себя за обречённость, которая сквозит в собственном голосе; за страх, сковывающий внутренности осознанием, что она могла допустить ошибку. Ведь они обречены в таком случае. «Придётся тебе довериться мне. Сможешь?» Так просто. Будь ситуация иной, Алина смогла бы. Доверилась бы, не оглянувшись. Не сомневаясь, помня обо всём, что делал Дарклинг, чтобы защитить её и гришей; чтобы отомстить за причинённую им боль. «Я видела тебя. Я вижу тебя. Я отворачивалась множество раз и не стану этого отрицать. Но не теперь». Только Каньон как был, так и остаётся той самой болевой точкой, незаживающей раной. Что-то внутри Алины кричит не своим голосом, требуя развернуть скиф обратно, не дать родиться ещё одному кошмару. Нет. Он не станет. Но при мысли о чём-то ином, совершенно неизведанном Алине отчего-то становится только страшнее. — Ещё столько времени, — Зоя отворачивается резко, взмахнув волосами. Сжимает-разжимает кулаки, с усилием выдыхая. — Как не сойти с ума до того, как мы прибудем? Алина, оглядывая скиф, полный гришей и солдат, напряжённо перешёптывающихся друг с другом, медленно кивает. Задачка не из простых. Единственным оплотом спокойствия, пожалуй, служит сам Дарклинг, непоколебимо идущий вперёд, к своей цели. Алина не знает, кому молиться, чтобы все догадки в её голове были ошибочными. — Скажи мне, — требовала она накануне отбытия. — Скажи, или я не поеду. — Врёшь, — отрезал Дарклинг, но мягко, глядя на неё, яростную и встревоженную, из кресла. Алина ворвалась в его кабинет штормом, разом позабыв о былых ухищрениях и правилах их долгой игры. — Ты поедешь в любом случае. Но я не стану тебе ничего говорить. — Александр… — Алина вдохнула больше воздуха. — …иначе ты испугаешься ещё больше. Возможно, окрестишь меня безумцем, как делала прежде, — добавил тот с усмешкой. Почти лукавой, но всё же с ощутимой горечью. — Я попросил слишком многого? «Придётся тебе довериться мне. Сможешь?» Можно было соврать. Можно было сказать правду. Дарклинг понял бы в любом случае. — Да, — ответила Алина, так же как Зоя ныне, сжимая и разжимая кулаки. — Я так и думал, — Дарклинг двинул бровью, возвращаясь к бумагам. — Но на сей раз у тебя нет выбора. Даже если это делает меня большим чудовищем в твоих глазах. — Ты ведь не сделаешь этого снова, — сипло произнесла Алина. — Не сделаешь же? Дарклинг провёл кончиком пера по губам. На короткий миг, но всё же тьма застлала ему глаза, словно разбуженный и явившийся к хозяину зверь. И всякий раз Алина ждала, что былой кошмар повторится или изменения, ощутимые ею в колебаниях чужой силы, приведут к худшему. — То, что произойдёт, изменит весь уклад в любом случае, — Дарклинг взглянул в окно; в царящий пока за ним мир, зыбкий, как поверхность озера, тревожимая рукой ветра. — К лучшему или худшему? Даже мне это неведомо. Но ты должна быть рядом. Порой она так сильно ненавидит его: за тайны, за недосказанность, за прежние игры и единолично принятые решения. Перед глазами невольно всплывает лицо Жени: скривившиеся губы, затравленная тревога во взгляде. «А я ведь говорила», — сказала она перед их отбытием. Алина душит порыв замотать головой, чтобы согнать морок, как и все предательские мысли, когда Дарклинг вдруг велит остановиться. Паруса медленно опадают, а скиф постепенно замедляет движение, пока и вовсе не увядает в песках. — Что происходит? — спрашивает Зоя, но её голос тонет в поднявшемся гомоне: экипаж похож на растревоженный улей. Дарклинг, спустившись на нижнюю палубу, поднимает руку, призывая к тишине. И, кажется, даже волькры затихают. Алина всеми силами сдерживает дрожь в руках. — Почему мы остановились? — А нам нужно подойти к границам? — Дарклинг хмыкает, как всегда попадая словами точно в цель сомнений. На мгновение Алину обжигает стыдом, но в следующее она тщательно прячет это чувство вглубь себя. Не желая верить в худший из раскладов, всё же стоит не терять бдительности. — Смотря для чего, — замечает Зоя. — Теперь-то можно озвучить свои намерения? Не советую повторять былых ошибок. — Не изменяешь своим угрозам. В гулкой тишине всё так же различимо хлопанье крыльев; волькры безуспешно силятся проникнуть сквозь солнечную завесу. — Но всё весьма очевидно, — Дарклинг заглядывает Алине в глаза. — Но ты боишься поверить в саму мысль, не так ли? — Дарклинг, которого я знаю, не пошёл бы на такое. «Не без выгоды для себя», — мысленно добавляет Алина. Он дёргает углом губ. — Моя способная ученица. И всё-таки… — он возводит глаза к беспроглядно чёрному небу. — Подобное взывает к подобному. — Мне не хватит сил, — возражает Алина, на что Дарклинг накрывает её ладонь своей. В мгновенье ока купол света расширяется, стирая в пепел не успевших убраться прочь чудовищ. Вокруг раздаются вскрики, но Алина не может заставить себя сосредоточиться на чём-то ином, кроме потока силы, льющегося в неё одной огромной волной. — В самом деле? — Дарклинг щурит глаза. — Вы с ума сошли, — Зоя качает головой в неверии. Что ж, Дарклинг считал, что это Алина в который раз наречёт его безумцем. — Даже со всеми усилителями этого слишком мало. А если не удастся? Если вы сделаете только хуже и Каньон устремится дальше, вглубь земель? — Надеюсь, что устремится он во Фьерду, — раздаётся голос позади, на что Зоя велит заткнуться. Алина крепче сжимает чужие пальцы. Нет, этого будет достаточно. Теперь — достаточно. Она слишком ясно помнит те мгновения, полные разрушительной мощи, способной выжигать земли. Но сколько ей придётся забрать у Дарклинга? — Зачем? — только и спрашивает она. — Зачем тебе лишать себя такого оружия? Что-то царапает ей кожу изнутри: беспокойством, мнимой догадкой; чем-то, что не удаётся облечь в связный поток мыслей, чтобы нащупать ту самую нить. — Всё просто, — ровно произносит Дарклинг, как когда-то говорил о намерении убить Мала; как пообещал Фьерде явиться за их народом; как рассказывал Алине, что желал её доломать и в то же время уберечь ото всех бед. — Пришло время Равке стать единым целым.***
Уничтожить Каньон? Объединить страну? Возможно ли? Когда-то Алина думала, что достаточно одного света, чтобы расколоть царящую в глубоком порезе на карте страны тьму. Пройдя десятки дорог, ухватив химеру небывалого могущества за хвост, теперь она с горечью осознаёт: у силы, способной разрушить другое средоточие силы, непомерно высокая цена. «Подобное взывает к подобному». Держа Дарклинга за руку и лишь пуще сжимая его пальцы, Алина совсем не уверена, готова ли заплатить за это знание; за то, чтобы узреть над их головами голубое небо. Что слышит Дарклинг в вое волькр? Что чувствует в плотном, лишённом всякого дуновения воздухе сейчас? Когда-то она сама слышала и слышит до сих пор, как Каньон взывает к ней, слишком на него похожую. Приветствует ли он Дарклинга, как прародителя? Как того, что соткан из той же беззвёздной ночи, но бессильного в этих пределах? — Раньше я чувствовала его иначе, — произносит она едва слышно и оглядывается, невольно проверяя, цел ли купол над ними, разросшийся и сверкающий. Скифы, оставленные не столь далеко, всё же выглядят маленькими и незначительными, как и волькры, похожие с земли на мотыльков, особенно в сравнении с тем, что предстоит охватить. У самого борта скифа её успела перехватить Зоя. — Возможно, ты ему и доверилась, Старкова, но я — нет, — и вложила во внутренний карман кафтана кинжал, ныне оттягивающий тот непомерным грузом и очередным напоминанием, что с Дарклингом ей всегда быть на распутье выбора. — Теперь ты его слышишь, — подтверждает тот, обводя рукой бескрайние просторы. Песок липнет к их кафтанам и сапогам серой пылью, пока они шагают в, казалось бы, одной и той же точке, когда, наконец, останавливаются, словно где-то на земле был нарисован условный знак, видимый только Дарклингу. Алина бы посмеялась такой нелепости, но всё её существо будто заиндевело. — Он как живой. — Можно сказать и так, — отзывается Дарклинг, стоя так близко, что Алина невольно вдыхает глубже, теперь куда чаще нуждаясь в подтверждении его присутствия. Некоторые раны заживают слишком долго. — Ведь это необузданная энергия, так и не принявшая форму усилителей. Печальный эксперимент. — С чужими жизнями, — напоминает Алина. — Скольких людей погубило это место? — Мать когда-то сказала, что рядом с Морозовыми всегда стоит ждать беды, — хмыкает Дарклинг. В груди вдруг ёкает от столь простого слова из его уст. — Ты действительно безумен, — помедлив, замечает Алина, пока сила внутри царапает когтями обсидиановые стены; солнце требует выхода, больше той сладкой уверенности, что течёт по венам, заставляя кровь кипеть. — И я всё ещё не уверена в твоих доводах. Пожалуй, ей доставляет какое-то удовольствие возвращать его же фразы, пускай сейчас и не удаётся насладиться своим триумфом в полной мере. — А в себе уверена? — Дарклинг откидывает со лба волосы. В неровном золотистом свете его глаза кажутся двумя агатовыми стёклами, или это воображение Алины разыгралось на фоне тревоги? — Только если ты веришь в Санкта-Алину. — Только ей и верю, моё сокрушение. Дарклинг обхватывает её предплечье, притягивая к себе. — Опусти купол. Сердце Алины пропускает удар. — Что? Упрятанный в кармане кинжал вмиг ощущается свеженанесённым клеймом, напоминая о себе и едва не пригибая к земле. Но Дарклинг, казалось бы, не замечает её метаний да нежелания верить в дурной исход. — Всё ещё прошу о многом, верно? Но тебе нужно больше. Алина качает головой. — Я не подвергну их такой опасности. — Алина. — Александр, это… — С чего мне их убивать? Думай рационально, — Дарклинг наклоняется, соприкасаясь с ней лбами, отчего вдох застревает где-то в горле. — С тобой это невозможно, — бормочет она, в который раз проклиная ту самую необъяснимую магию, позволяющую Александру Морозову пробивать возводимые ею стены. Она закрывает глаза, прокручивая всё сказанное Дарклингом, ища бреши, трещины и намёки. Решаясь в который раз. Вдох. Выдох. «Придётся тебе довериться мне. Сможешь?» Свет вокруг них гаснет медленно, оттягивая момент. В какой-то миг до ушей Алины доносятся обеспокоенные возгласы, но она убеждает себя, что зажжёт солнце в ту же секунду, как только поймёт… как только поймёт… Солнце прячется в её вены послушным, присмиревшим зверем, царапается с изнанки кожи. Алине не нужно открывать глаза, чтобы ощутить навалившуюся темноту. Удаётся только считать утекающие секунды. Она слышит визгливые крики волькр, бьющие по перепонкам, пока вдруг не раздаётся голос Дарклинга — в её голове, в каждой кости, той самой командой, когда-то обрёкшей Крибирск и Новокрибирск на гибель: — Сейчас. «Только ей и верю, моё сокрушение». «Придётся тебе довериться мне. Сможешь?» Солнце не вспыхивает — оно рождается возгоранием, абсолютным, чистейшим огнём, рвущимся наружу оголодавшим монстром. Алина запрокидывает голову, с усилием вдыхая, пока сила враз наполняет её до краёв; пока Дарклинг удерживает её, как пойманную в ладони звезду. Тьма над их головами сереет, бледнеет, прежде чем раскалывается, подобно разбитому стеклу. Сквозь золотое марево удаётся разглядеть волькр, стремящихся убраться как можно дальше, но столп солнца с каждой секундой только пуще разрастается. «Больше, — думает Алина, видя, как от когда-то людей и когда-то — чудовищ остаётся один пепел, обрывая вереницу былых страданий. — Мне нужно больше». В этот миг она не думает о Равке, не думает о Дарклинге и не может даже вспомнить собственного имени, став единым с безграничным, всепоглощающим могуществом. Как упоительно это чувство! И каким разрушительным оно может быть, пробудив неутомимую жажду, обернув лавиной ту, кто должна быть спасительницей. «Только не растеряй сердца. Иначе, не ровен час, как в мире станет на одного монстра больше». Алина видит, как свет затапливает всё вокруг, пока она пьёт чужую силу огромными глотками, будто обнаружив бездонный колодец. И всё же ей удаётся прочувствовать и голод бездны; и то самое, необъяснимое в силе Дарклинга, искорёженное заскорузлыми пальцами парема, — нечто, изменившее его; такое же тревожное, как все те сны, не принадлежащие самой Алине. «Ты чувствуешь… что-то?» «Да. Чувствую». Каждая кость в теле гудит от напряжения, то и дело сменяющегося той лёгкостью, когда все моря в один миг становятся по лодыжку. Но всё равно кажется, что собственная кожа вот-вот взбугрится волдырями ожогов или это случится с Дарклингом. Алина с трудом опускает голову, чтобы взглянуть на него, и едва не отшатывается, удерживаемая им. Как и прежде. Но в ту же секунду ей хочется загнать свет обратно, захлопнуть дверь клетки и повесить на неё замок, лишь увидев, как вся каньонова тьма, раздробленная, расколотая да изрезанная, стремится к вытянутой ладони Дарклинга. «Подобное взывает к подобному». Она силится позвать его, не в силах ни отстраниться, ни оторвать взгляда от ужасающего зрелища, пока разрушаемый мрак, как побитый пёс, стремится к ласковой руке своего хозяина, ведь… «К тому же, нужно завершить кое-какие дела». Дарклинг поворачивается, чтобы прижать Алину крепче к своей груди, пока тьма окутывает их плотным коконом, чтобы в конце найти прибежище в нём самом. В Чёрном Еретике. В отце чудовищ. В короле костей. В Александре Морозове, когда-то поправшего своды мироздания. — Что ты делаешь… — Алина с трудом шепчет, не видя ничего перед собой, пускай снаружи солнечный свет продолжает выжигать скверну. Хоть и невозможно поверить, что даже такой силы хватит на столь большое расстояние. Но один удалый корсар когда-то сказал, что «невозможно» — это зачастую «маловероятно». Алина пропускает момент, когда у них обоих подгибаются колени, совсем как целую вечность назад под сводами часовни, где она впервые соприкоснулась с чужой силой; где она перемешала их сущности. Она слышит чей-то крик, пока не осознаёт, что кричит сама, разрываемая солнечным пламенем — неукротимой и жадной стихией, до тех пор, пока не остаётся ничего, кроме выцветших и бесплодных земель на целые мили вокруг; до тех пор, пока свет, будто насытившись, не вспыхивает в последний раз, погаснув. Кажется, она падает на песок, с трудом дыша и сотрясаясь всем телом. Далеко не сразу удаётся разлепить глаза, отмаргиваясь от песчинок и лезущих в лицо волос. Горло дерёт, совсем как на руинах Керамзина, среди дыма и огня, пока во рту разливалась едким металлом кровь. — Что ты… — хрипит она, приподнимаясь на локтях. — Что ты сделал? Что ты наделал? Слабость сковывает, пригибает к земле, но Алина Старкова достаточно упряма, чтобы получить ответы, прежде чем и вовсе может потерять сознание. Но пока она лишь видит, как мрак взбугрившимися венами расползается по рукам, шее и лицу Дарклинга; как застилает ему глаза былым кошмаром. Алина совсем не видит голубого неба над головой — такого невозможно реального и яркого. Алина совсем не слышит чужих криков, полных неверия и восторга. Страх полосует — сталью, разрезами, ведь нельзя остаться собой после подобного; ведь мир не потерпит сосредоточение такого отравленного могущества. Воздух проталкивается в лёгкие в тот миг, когда глаза Дарклинга, всё так же стоящего на коленях перед ней, наконец, светлеют — знаменем борьбы, в которой он на сей раз одержал верх. — Какой ты отвратительный лжец, — слова рвутся хрипом, почти рычанием. Алина силится разозлиться, рассвирепеть, да только леденящий ужас — сильнее. С того самого дня, как Дарклинг едва не умер на её руках, она слишком боится его потерять, взрастив в себе иной страх. — Как я порой хочу тебя разорвать на куски, ты, обманщик и манипулятор… Чего она не ждёт, так того, что Дарклинг в ответ рассмеётся. Внезапный, немыслимый для земель Неморя порыв ветра ерошит ему волосы, припорошенные песком. Алина невольно подбирается, стоит ему протянуть руку, чтобы погладить её по щеке. — Алина. — Что, так мало имеющегося? — она поднимается на колено, силясь смахнуть головокружение, как ту же песчинку. — Недостаточно всех титулов? Недостаточно страха? Тебе так нравится ходить по краю? Или захотелось обернуться кем-то страшнее ничегоев? Ты просто… просто невозможен! Совсем скоро их отыщут. У Алины не так много времени: на слова и на то, чтобы поставить свою точку. На этот раз — без ведома Дарклинга, пускай всё, как и прежде, на нём и закольцовано. Она не лукавит последними словами. Александр Морозов действительно невозможен. — Как ты помнишь, по словам некоторых крылья и когти мне вполне подойдут, — Дарклинг хмыкает. Стоит ждать каких-то проявлений, странных ощущений — Алина тянется к нему мысленно, но не чувствует прежнего голода, разбуженного паремом. Зияющая бездна в недрах чужого сердца, наконец, стихает. — Возможно, мне слишком нравится быть твоим монстром, — добавляет Дарклинг, заставив вздрогнуть. В сей миг шрамы на его лице становятся заметнее — напоминанием обо всём совершённом и пережитом. Алина смотрит ему в глаза — серые, антрацитовые, штормовые. Снящиеся ей, преследующие. Выцветающие в сталь и серебро на солнечном свету. Агатовые, стоит прильнуть к груди ранним утром. Пальцы крепче сжимают рукоять кинжала, упрятанного под кафтаном. Это не помогло бы сокрушить, но… что? Принесло бы достаточно боли? Изгнало всю ту тьму, теперь поселившуюся на дне зрачков? — Мою жажду не утолить даже этим, — Дарклинг обводит рукой мёртвые земли, наполняющиеся дневным светом. — На это способна только ты, моя милая Алина. Поднявшись, он протягивает ей руку. Секунда растягивается в целую вечность, наполненную осколками воспоминаний, вереницей всех сделанных выборов и всего того, что Алина могла бы обрести или потерять, свернув на одной из многочисленных развилок в другую сторону. Другую жизнь, другую свободу. Где-то на этих развилках Дарклинг мог бы быть мёртв. Где-то — от неё самой ничего бы не осталось. Алина Старкова пообещала не растерять своего сердца, но только… — Несмотря на все свои стремления и веру других, я не спасительница, — произносит она. — Могла бы ей стать, — замечает Дарклинг. Алина качает головой, разжимая пальцы. Ладонь Дарклинга — сухая и горячая, как прежде, а зов его силы лишь пуще резонирует в костях, когда Алина поднимается, становясь с ним вровень, пока брошенная сталь утопает в песках павшего Неморя — знаменем неизвестного, но иного начала. Не сказки со счастливым концом. Сказки о чудовищах.***
«…и солнце поднимается над бездной» — Листомиров***
the end?