Пустынная Роза

Ну вот, накаркал! Язык мой - враг мой. И что мне стоило придержать свои счастливые мысли у себя в голове? День не задался с самого начала - в нашу комнату на полной скорости ворвалась мать, воя словно раненый зверь. Зрелище, надо признать, малоприятное: волосы растрёпаны, в глазах решительность, которой хватило бы на целую роту солдат, часть платья вообще отсутствовала. Сложилось впечатление, будто она бежала к нам, пробираясь сквозь непролазные заросли терновника. Некогда прекрасное лицо тронула тень отчаянья. Слёзы, горькие, злые, они застилали глаза, переполняли их, как если бы вино переполнило золотую чашу, чертили влажные дорожки на щеках, унося с собой частички сурьмы и свинца. Плотно сжатые белые зубы, рот, что ранее складывался в нежную улыбку, ныне напоминал оскал животного, что загнали в ловушку, из которой не выбраться, не сбежать. Прочь от всех, прочь, прочь, прочь! В топкие болота, в илистые заводи, не разбирая дороги, мчась за невидимые флажки, утопая, погибая, принимая навязанную игру! Будь проклят тот охотник, что сделал из Великой Богини осатаневшего от бессильной борьбы зверя. Взрыв. Громкий, сносящий на своём пути слуг, обрушивающий каменную кладку, волной разносящийся по дозволенному пространству, ломающий стены под своим неистовым напором, заставляющий стены дворца стонать от боли, словно поражённого недугом человека, забывшегося в горячем бреду, полном сумбурных видений и снов. Истошные, хриплые мольбы прислуги о пощаде разносились по дворцу точно эхо от плача раненной птицы, надеющейся, что к ней придут на подмогу собратья, но просить о защите было некого, да никто бы и не откликнулся, даже не посмотрел бы на простого прислужника, погибающего под вражеским копьем. Не было здесь места ни жалости, ни доброте, ни мягкосердечию. Только кровь, исправно обагряющая коридоры небесного дворца и окрашивающая гранит в цвет киновари, пот, что тёк по мускулистым телам вторгнувшихся, словно захватчики, солдат, бросавшихся в бой, как голодные, свирепые ручные псы, нашедшие дичь для своего хозяина и теперь довольно поглощающие ее требуху, и слёзы, что застывали крохотными кристаллами кварца в стекленеющих, подернутых смертью, глазах несчастных. Сехмет бы упилась этими дикими криками и ещё долго пировала бы на трупах своих врагов, выстроив из их тел подобие массивного трона, на котором было позволено восседать только ей одной, и ни Ра, ни кто-либо другой из благородных нетеру не посмел бы бросить ей вызов и обречь на неминуемый гнев божественной львицы. Внутренности словно обожгло огнём, что был холоднее любых вечных льдов, расположенных далеко на севере, за пределами обитованной Та-Кемет. Что происходило там, за нерушимыми стенами детской, за границами, очерченными лишь небольшим выходом, за тем крохотным уголком, в котором теплились, как горячие, едва потухшие, угли, уют и безмерный покой? В нос ударило смесью благовоний и горящей плоти. Железистый тяжелый запах расползался отожравшейся от неуемного аппетита змеей, которая заглотила кусок больше, чем могла переварить, и теперь лениво ползла по своим владениям, сонно щурясь и надеясь найти укромное место для долгого сна. Кто посмел покуситься на саму Богиню Неба? Кто рискнул вторгнуться в подвластные ей владения и устроить переполох, точно шакал, проскользнувший чёрной тенью мимо стаи дворовых псов и добравшийся до заветного курятника? Одно было ясно - неизвестный считал своим правом ступить на чужие земли и пройтись по ним, гордо держа голову, словно завоеватель, что проезжается на породистом скакуне по столице захваченной страны. Мысли верткие, быстрые, не поддающиеся кнуту разума, сбивали друг друга, перекликаясь, цепляясь хвостами. Казалось, вспугни их, и они разлетятся стайкой мелких птиц, что притаились в зарослях папируса. Каждая пыталась перекричать другую, встать на первое место, прогнать товарку, в конце концов превращая холодную голову с чистым незатуманенным взором в галдящий, ни на минуту не затихающий, базар. Быстрый взгляд в дальний угол манежа, туда, где сейчас сидело трое испуганных детей, затравленно озиравшихся на каждого, кто мелькал в коридоре и вздрагивающих при каждом душераздирающем крике. Напрасно Осирис пытался укрыть сестёр, заслонить от надвигающейся беды. Он бы никогда не смог заставить смолкнуть тот рёв, что разносится по дворцовым коридорам, огибает преграды, бежит вперёд, достигая детской спальни. Мальчишка сам содрогается от каждого вскрика, словно это именно его привязали к столбу и теперь хлестают тяжелыми плетьми по оголенной спине. Мать, что до последнего вздоха готова защищать своих детей, которые едва научились держаться на ногах, прекрасно понимала, что время, отведённое на спасение своих чад, утекает так же быстро, как и разгоряченный песок сквозь пальцы, заставляя каждое движение становиться рваным и дерганым. Но она едва ли успела пройти половину пути, когда очередной взрыв сотряс, уже начинающие поддаваться натиску врага, стены. Я не успел понять, когда и как в нашу детскую смог добраться солдат с окровавленным хопешем наперевес, не успел понять, когда он замахнулся в попытке отсечь голову нашей матери, да черт возьми, даже не успел осознать, что крикнула Богиня, выбросив руку вперёд, но вот что произошло дальше отныне будет сниться мне в самых страшных кошмарах всю оставшуюся жизнь: от изящных пальцев потянулись тонкие серебристые нити, в один миг обхватывающие мощное тело мужчины и укутывающие в прочный кокон, но оставляя голову на свободе. Воин дергался в них точно кролик только что пойманный удавом, но все его попытки были тщетны. Едва женщина сжала ладонь в кулак, как те же путы начали сжиматься не хуже колец змеи. Жертва кричала, извивалась, но с каждой секундой телесные соки, а вместе с тем и жизнь, покидали его. Вот начали впадать глаза, скулы стали чётче, мышцы уменьшились, кожа посерела, а раскрытый в ужасе рот теперь являл собой один большой темный провал. Пытка длилась недолго, в конце концов явив на свет иссушенную мумию в одеждах солдата. Не теряя более ни минуты, она подхватила Нефтиду и меня на руки, крикнула указания появившейся в дверях служанке, что как наседка начала носиться по комнате, собирая наши пожитки, и перенесла на одну из кушеток. Затем так же поступила с расплакавшейся Исидой и Осирисом, чьи брови каждый раз образовывали домик, когда он хотел закричать от страха. Богиня усадила нас в ряд и, присев рядом и положив руки на колени, зашептала так быстро слова молитвы, что едва не сбилась. Я не мог понять, к чему подобные церемонии, когда надо бежать прочь, не оглядываясь назад. Внезапно появившийся в ее руке кинжал, увитый тонкими лозами и драгоценными каменьями, заставил вздрогнуть и непроизвольно отпрянуть назад. Одно легкое движение, и по ладони Нут потекла кровь, яркая, алая, она не успела собраться в небольшую горсть, как тут же была отдана нам. Каждого поочередно оросила мать своей кровью, едва заметно шевеля губами. На лбу, в том месте, где она прикоснулась испачканной ладонью, кожа начинала гореть огнём, словно к ней приложили горячий, ещё не остывший уголь, и держали несколько минут. Невидимые золотые нити натянулись, обвивая наши запястья, сплетая воедино наши судьбы и жизни навеки. Подхватив меня и Исиду на руки, она выбежала из детской. За ней так же торопливо выскользнула служанка с моим братом и сестрой. Мы крались, словно воры, аккуратно ступая по мраморным плитам залитой кровью небесной обители. Под ногами неприятно хлюпала алая жидкость, в нос ударил резкий металлический запах. Оборачиваться не хотелось, только бежать, бежать отсюда как можно скорее, не разбирая дороги, не оглядываясь. На каждом повороте наша мать замирала, прислушиваясь, словно дичь во время охоты, и каждый раз я слышал как бьется ее сердце: сначала медленно, но с кажой секундой ритм его становился быстрее, а звук эхом стоял в моих ушах, заставляя болеть виски и морщиться при каждом неосторожном движении. Мы прошли на кухню, где застали трупы поваров и молодых девушек, распростёртых на полу, усыпанном упавшими фруктами и омытом вином. Девочка, что тащила небольшой белый узелок из льна на своих плечах, внезапно как-то уменьшилась под тяжкой ношей, всхлипнула и поспешила закрыть рот рукой, отворачиваясь от развернувшейся картины. Учитывая то, что она видела трупы и по пути сюда, я подумал, что среди лежащих она увидела дорогих ей людей. Сердце болезненно сжалось. Кто же совершил подобное зверство?! Ведь эти люди ни в чем не были виноваты, они просто выполняли свою работу и вряд ли оказывали хоть какое-то сопротивление захватчикам, что уничтожали все, что попадалось им на пути. Мы выскользнули через неприметную дверь в сумрак ночи, обдуваемые прохладой, накрывшей египетскую землю. Темно-синее небо нависало над нами пуховым одеялом, укутывая, расслабляя и без того напряженные нервы. Свежий воздух, напоённый ароматом лотосов, что росли в ближайшем пруду и запахом влажной земли, остывающей после очередного дня под нещадно палящим солнцем, пьянил не хуже ячменного пива, сваренного для услаждения безумной Сехмет. Благодатная Та-Кемет отдыхала, напоенная пронёсшимися над долиной дождями, и сейчас напоминала собой кота, съевшего большой кусок отварного мяса, который добрые хозяева-нетеру так любезно предоставили своему питомцу. Кричали птицы, изредка вылетая из зарослей папируса, где вили свои гнезда, превращая едва появившуюся тишину в многоголосую трель с посвистом. Стрекотали цикады, укрываясь в высокой траве, пчёлы сворачивались на покой в нежных бутонах цветов, что старались закрыться при наступлении темного времени суток. Мимо, шелестя, проползла кобра, окидывая тихую процессию взглядом чёрных глаз. Едва слышно ступая по Земле, Нут продвигалась вглубь зарослей, туда, где её бы не смогли найти солдаты, где можно было вздохнуть спокойно, не пригибая голову, словно смиренная рабыня перед своим господином, не затравленно оглядываясь на дворец каждую секунду в ожидании погони, не вздыхая через раз, опасаясь, что этот вздох может стать последним. Шелестели травы, тяжелыми бутонами пригибались к земле цветы, будто кланялись госпоже, в угодьях которой взросли и наполнились силой, чтобы радовать очи небесной царицы. Вой. Утробный, неистовый, он заставил дрожать камни, что пустились в неумолимую пляску. Я едва успел заглянуть за спину своей родительницы прежде, чем она рванула вперёд, сквозь непролазную растительность. То были не звери: ни пантеры, ни леопарды, ни львы, ни крокодилы не могли сравниться с теми жуткими инфернальными тварями, что были посланы за нами в погоню, желая разорвать на куски. Демоны. Огромные, темные, эти существа пробивали себе дорогу не хуже тарана, что норовит разнести ворота неприступного города в щепки. Из оскаленной пасти стекала ядовитыми струями слюна, убивая все живое. Твари были неумолимы и следовали за нами словно гончие, что напали на след раненой газели, которую охотник подстрелил, но не успел пустить последнюю стрелу, окончившую бы её страдания. Шаг в шаг неотступно ступали служанки, почти задыхаясь от бега. Страх, липкий, скользкий, коброй обвивался вокруг, всаживая тонкие ледяные клыки в живот, заставляя согнуться в спазме, закричать. Не было от него спасения, как не было и от демонов, следующих за нашим запахом. Мать вновь едва слышно шептала слова молитвы - или это была просьба? - дабы оградить всех нас от неминуемой смерти. И едва губы её вновь сомкнулись, как земля задрожала под её стопами и разверзлась, подобно пасти ненасытного чудовища, пожирая тварей Дуата, глотая их, как утопающий глотает воздух перед тем, как вода вновь погрузит его в свою пучину. Вот расступились кустарники и высокие травы, являя тихий берег с прибившейся к нему баркой, сплетенной из снопов папируса. Воды Нила безмятежно омывали землю, не стремясь пока разливаться и дарить жизненно необходимый ил. Яркий белый свет от судна Тота раскидывался бликами по реке, точно тонкая вуаль окутывает жаркое молодое тело девушки, что спешит домой в столь поздний час. Легкий ветер ласкал плечи, ключицы, открытый живот, щиколотки, он покрывал поцелуями щеки, дразнил губы, задерживал в волосах лепестки лотоса, надеясь украсить божественный лик, увековечить его. За нашими спинами все еще слышались крики преследователей, заставляя оторваться от раскинувшейся картины, полной неописуемого покоя. Девочка-служанка положила тюк на лодку, заговорила быстро, сбивчиво, периодически размахивая руками - наверное, в ней все ещё была жива картина смерти любимых людей и безудержной погони. Нут посильнее прижала нас с сестрой к себе, словно мы в тот же миг должны были провалиться сквозь землю, как те голодные звери-демоны. Каким-то шестым чувством я понял, что это прощание - она отпускала нас от себя, таким незамысловатым способом стараясь приласкать в последний раз. Хотелось сказать, что это ещё не конец, что мы не погибнем, но единственное, что слетало с уст, было тихими вздохами и бесполезным мычанием. Я усмехнулся, склонив голову ниже, чтобы женщина не видела подобной гримасы на лице своего чада - она не поймёт. Смешно. Ребёнок, который бежит от смерти и должен безропотно сидеть на руках у своей «защитницы», хочет подбодрить её, пока она стоит величественной статуей самой себе. Я понял, что это не последний раз, когда мы пытаемся вырвать собственные жизни из лап Смерти, что мы отныне будем играть с ней в игру, ставя на кон свои и чужие души и тела. Гонка на время, в которой мы лишь неумелые наездники, которых родители вынужденно посадили на ретивых породистых и буйных скакунов, что норовят всхрапнуть и понести вперёд, не разбирая дороги. Нам не будет покоя на Та-Кемет. Мгх… ам - зов получается каким-то жалобным, но мне плевать: за то недолгое время, что успел провести в заботе матери, я уже прикипел к ней нежными чувствами. Расставаться было больно и горько. Женщина вздрогнула, посмотрела на меня. Мы оба замерли, точно змеи перед броском. Казалось, она поняла меня и без всяких замысловатых слов. Она прижимает нас с Исидой сильнее, целует и... отдаёт служанке, которая, уже взобравшись на барку и посадив рядом с собой других детей, протягивает руки. Я люблю вас всем своим сердцем и душой, - быстро шепчет та, - и молю нетеру, чтобы спасли они вас и укрыли от яростного гнева Богини Солнца. Сердце пропустило удар. Богиня Солнца? Ра?! Я неверяще уставился на родительницу. Мысли вновь затопили мой разум, заставляя прикрыть глаза и глотать горячие слёзы. Поразмышлять над словами Нут мне не позволили. Где-то совсем близко раздались крики, ломящихся сквозь кусты и пугающих живность, солдат. Мне даже показалось, что я вижу огоньки от их факелов, которые они держали высоко над головами, освещая себе путь. Богиня побежала вглубь зелёной растительности, скрываясь от нас, а мы отчалили вместе с двумя служанками, которые поспешили накрыть нас тонкой тканью, дабы не выдать нашего здесь присутствия, и самим лодочником, что медленно плыл по реке, ведя свою лодку только в ему одном известном направлении. Огни врагов проносились мимо нас, не замечая крохотное судёнышко, что тихо, но уверенно плыло по бурной реке. На какое-то мгновение меня охватил страх - а что если эти твари уже успели поймать нашу мать? Что тогда с ней будет? Но тут же перед глазами встали картины короткой схватки, которая едва ли успела начаться, иссушенное тело воина и воинственно настроенное лицо Богини Неба. Я усмехнулся. Не-ет, уж она-то не позволит себе сдаться без боя. Разум затопило тёплом, и я, поудобнее устроившись под покрывалом, попытался задремать рядом с нервно вздрагивающим братом. Путешествие обещало быть долгим. Путешествие длиною в жизнь...