В погоне за солнцем

Бэкхён уже давно не помнил такого сильного ливня. Вода была повсюду. Она скапливалась в каждой яме, что была на пути, и широко разливалась по мостовой. Бэкхён шёл быстро, однако нельзя было сказать, что он куда-то торопится. Правой рукой он придерживал капюшон своего плаща, чувствуя, как дождевые капли затекают в рукав. В левой же руке он крепко сжимал ладонь совсем ещё юной девушки, о стройности и миловидности которой можно было догадаться даже несмотря на то, что на ней тоже был длинный кожаный плащ, спускавшийся до самых туфель, которые были грязны и мокры от дождя. Лицо девушки, скрытое капюшоном, который она придерживала своей маленькой дрожащей ручкой, было прекрасно и свежо, будто распустившийся по весне цветок, хотя и выражало сейчас нешуточное беспокойство, всё больше и больше сменяющееся тревогой. — Придём мы когда-нибудь уже или нет? — нетерпеливо спросила она взволнованным голосом. — Придём, разумеется, — спокойно ответил Бэкхён и сразу же замолчал. В отличие от своей спутницы он ничуть не переживал из-за того, что на них обрушился гнев стихии. А если бы девушка смогла увидеть лицо своего брата, она бы наверняка вознегодовала, ибо на нём читались беззаботность и веселье. Прогулка под проливным дождём явно доставляла ему удовольствие. Одежда, намокшая и прилипшая к телу, не смущала его, равно как и хлюпавшая в туфлях вода. Бэкхён шагал широко, но далеко не самым быстрым своим шагом и тайно улыбался всем тем мыслям, что роились сейчас у него в голове. Наконец неровные с рытвинами узкие тропинки сменились широкими дорожками королевского сада. Дождь начал стихать. Юноша и девушка быстро прошли под тёмными, блестящими от воды вишнями, под низко склонившими свои длинные ветви молодыми соснами, на каждой иголочке которых висела готовая вот-вот сорваться вниз капля воды. Сверкнула молния, прогремел гром. Девушка вздрогнула и зашагала ещё быстрее. Бэкхён, чувствуя, что цель их близко, тоже ускорил шаг. Наконец, пройдя в темноте мимо множества маленьких зданий и флигельков, они очутились у небольшой запертой двери. Уверенной рукой Бэкхён постучал трижды и затем, спустя несколько секунд, ещё один раз, — так было условлено. Не прошло и минуты, как в замочной скважине щёлкнул ключ. Дверь отворилась, и брат и сестра наконец вошли внутрь, где их уже давно поджидала скромно одетая женщина лет сорока пяти. — Батюшки, ваше высочество! — запричитала она, едва только молодые люди переступили порог комнаты. — Да вы ведь насквозь промокли! И умудрились же вы выйти сегодня! То была госпожа Чон, кормилица принца. — Днём на небе ни облачка не было, — спокойно ответил Бэкхён, снимая плащ и передавая его обеспокоенной женщине. Сестра его тем временем тоже сняла накидку и пригладила свои влажные волосы. — Я, пожалуй, пойду, дорогой брат, — холодно сказал она, — меня, должно быть, тоже уже заждались. А уж что будет, если батюшка узнает… Она не договорила и быстро и тихо, словно мышка, юркнула за дверь. Кормилица посмотрела ей вслед и покачала головой. — Зря вы это всё-таки, ваше высочество, — проговорила она, — самим на месте не сидится, так ещё и сестру тащите за собой, а она вон, небось, перепугалась. Совсем ведь молоденькая ещё — шестнадцать лет, а вы всё туда же. Я уже столько раз вам говорила, чтобы вы ни ногой из замка — опасно ведь. Народ-то на улицах сами знаете какой. Особенно по ночам. Напьются и давай горланить на всю округу. Ходят да думают, кому бы накостылять. Бэкхён спокойно выслушал этот упрёк, стягивая с себя тяжёлую вымокшую одежду. — Ничего, пусть ходят. Надо будет — сам кому хочешь накостыляю. — Вы-то ладно, да вот сестра ваша… — Ничего, я её в обиду не дам. Госпожа Чон только махнула рукой. Она уже не в первый раз пробовала читать нотации своему высокородному воспитаннику, но ни разу ещё он не воспринял её слова всерьёз. — Сестра… — задумчиво повторил Бэкхён, присаживаясь на краешек кресла, — а что сестра? — в его голосе вдруг послышали нотки разочарования. — Ничего она не понимает. — Чего не понимает-то? — спросила кормилица. — Да всего. Я её развлечь хотел, развеселить, город показать. А она… не понимает, одним словом. — Боязно ей, ваше высочество. Сами рассудите: всю жизнь во дворце просидела, жизни-то считай и не видела. — Я об этом и говорю, что не видела. Ну так надо ведь когда-нибудь увидеть. Тем более я ведь не просто так, я её на городской праздник повёл, показал, как простые люди веселятся. Только, видно, не по нраву это ей, — сказал Бэкхён и вдруг глубоко задумался. Госпожа Чон улыбнулась. — Это уж верно, что не по нраву. Забавы простых людей для неё дикость. Грубы для неё наши обычаи. — Но ведь для меня не грубы. Я к ним привык. Почему бы и ей не привыкнуть? — Было бы к чему привыкать. Не нужно ей всё это, ваше высочество. Да и вам в город ходить тоже не следовало бы. Мало ли что случится. Я каждый раз сама не своя, когда вы вот так вот уходите — сердце кровью обливается. Волосы от страха дыбом встают. Вам ничего, а я ни жива ни мертва вас дожидаюсь. Сижу, а сама боюсь до смерти, что вы не вернётесь. Сижу и молюсь, чтобы ничего не случилось. Бэкхёну было невыносимо душно в тёплой комнате после влажного ночного воздуха. Теперь же, ему стало ещё жарче, ибо он смутился, и на секунду его поведение и впрямь показалось ему каким-то недостойным особы королевских кровей. К тому же принц неожиданно почувствовал себя виноватым перед кормилицей, которая так сильно за него переживала. У неё на глазах были слёзы, на лице тут и там виднелись морщинки, выдававшие искреннее беспокойство. — Ну, полно тебе, — сказал Бэкхён, вставая с кресла и обнимая госпожу Чон, которая в ответ обхватила его своими руками. Ростом женщина эта была невелика, и Бэкхён чувствовал, как её голова лежит на его груди. От этого ему почему-то стало грустно. Эта женщина, казалось, была ему намного ближе, чем родная мать. Она вскормила его своим молоком, оберегала его всё детство. И до сих пор оберегает. Никогда принц не знал кого-то, кто беспокоился о нём так же сильно, как кормилица. Госпожа Чон каждый раз выговаривала его за вылазки из замка, однако ей было невдомёк, что она и есть та причина, по которой эти вылазки затевались. Ведь именно она привила ему любовь к простым людям. Каждый раз, слушая её простую речь, льющуюся подобно прохладному чистому ручейку, он невольно представлял себе картины какой-то совсем другой жизни. Жизни, которую он не знал, но которую хотел узнать. Кормилица рассказывала ему те же сказки, которые слушали дети крестьян и ремесленников, и маленький принц невольно проникался тем ярким и красочным миром, который ему описывали. Скованный стенами дворца, он был уверен, что где-то там, за этими самыми стенами, всё совсем иначе, что там всё совсем как в сказке. Поэтому он и мечтал увидеть, как живут простые люди. И он увидел. Конечно, жизнь народа была далеко не сказочная, и первые контрасты нищеты и богатства Бэкхён своим острым умом обнаружил сразу же. Он щедро подавал беднякам, искренне радуясь, что благодаря нескольким монетам, которые для него самого ничего не значат, у этих людей на несколько дней появятся пища и кров, и не без удовольствия смотрел на богато одетых купцов, уважая те труды, которыми удалось им нажить своё немалое состояние. Ему, конечно, не раз говорили, что среди бедняков много тех, кто не заслуживает сострадания, а среди богачей — уважения. Он всегда помнил об этом, но совсем не обращал на это внимание, стараясь наслаждаться всем, что ему нравилось и быстро забывать о том, что неприятно его огорчало. Иногда в его душе рождались смутные идеи и желания. Ах, если он только мог сделать что-то, чтобы люди стали жить лучше!.. Но он был ещё молод, и к тому же, его никогда не прочили в короли, в отличие от старшего брата, которого тщательно готовили к тому, чтобы взять в руки бразды правления государством. Бэкхён всё собирался поговорить с ним об этом, но как-то не выходило. Они с братом не слишком ладили. С отцом же принц говорить и вовсе не решался, опасаясь его чрезмерной суровости и подозрительности. Король явно бы не обрадовался, узнав, в связи с чем Бэкхён так много думает о жизни простого люда. Больше всего юноше нравилось наблюдать за народными гуляньями. Он радовался тому, как все до одного — богатый и бедный, старый и молодой, — забывают свои заботы и вместе веселятся. Вот и сегодня он выбрался на одно из таких празднеств, решив взять сестру с собой. Его слегка задело то, что она не оценила всей прелести народных забав, однако ему не оставалось ничего кроме как признать, что он повёл девушку в город совершенно напрасно. — Ты, пожалуй, права, — сказал принц кормилице, — не стоило брать сестру с собой. Что делать, видно, она действительно не понимает меня… А я ведь всего-то хотел немного отвлечь её от дурных мыслей. Сил моих нет смотреть на её лицо. Особенно последние несколько дней. Влюбилась она, понимаешь ли. И было бы в кого — в начальника дворцовой стражи! Последние слова Бэкхён произнёс не без некоторой доли негодования. Ему казалось глупым влюбляться в этого человека — он был на двадцать лет старше его сестры и, к тому же, имел весьма грубые черты и ещё более грубые привычки. Он никак не мог понять, что именно могла в таком человеке найти принцесса, которой с детства прививали хороший вкус и изящные манеры. Однако кормилица в ответ на его слова только лукаво улыбнулась. — Любовь — птица вольная, — сказала она, — куда хочет, туда и летит. Вот влюбитесь — сами поймёте. Бэкхён недоверчиво посмотрел на женщину и брезгливо скривился. — Я? Ну, даже не знаю. — А чего тут знать-то? Все рано или поздно от любви страдают. — Что, даже ты страдала что ли? — улыбаясь спросил Бэкхён. — Ну, а как же иначе, — госпожа Чон тоже улыбнулась и, на минуту погрузившись в воспоминания, закивала головой, — да, было время… — Ты, стало быть, была влюблена?.. — Была, что верно, то верно. — А он что? — А что он… Красивый был, чертяка. До не свезло — женатый, да и я была сосватана за другого. Бэкхён немного помолчал, как бы обдумывая услышанное. — И зачем же нужна это любовь, если она несёт одни лишь пустые надежды и страдания? — На надеждах этих жизнь в человеке держится. Бэкхён ничего не сказал. Ему были непонятны эти слова, и он почему-то не хотел расспрашивать об их смысле подробнее. Для него было ясно, что кормилица пустилась в какие-то пространные рассуждения и вряд ли что-то толком ему сейчас объяснит. К тому же, пора было возвращаться в свои покои. — Ну, пойду, а то и впрямь отец вдруг узнает что-нибудь ненароком. — Одежду вы сменили, а волосы-то всё равно мокрые, — заметила госпожа Чон. — Ничего. Скажу, что в саду под дождём гулял. — Ну, идите, ваше высочество, час-то поздний уже. — Да уж пойду. Спокойной ночи, матушка. И принц вышел за дверь.